Берязев Владимир

Оправдание путешествующего
Ах, друг мой, Данила, опять ты называешь меня бродягой. Ну, какой я бродяга, я путник, пилигрим, я подданный дороги, шляха, тракта, я спешу от яма к яму с сокровенным посланием Хана-Алтая, молясь нашему покровителю Николе Чудотворцу, ибо кто еще перед Небесами заступится за художника, кто еще поддержит его в стремлении пройти до конца начертанный путь.
Не могу больше месяца находиться на одном месте. Однако это не страсть, продиктованная страхом остаться один на один...

Не так давно в одном из писем Кублановский процитировал Александра Сапровского:
Я из страны, где всё иначе,
Где каждый занят не собой,
Но вместе все верны задаче
Разделаться с родной землёй.
Эта нота, идущая чуть ли не от призвания варягов на Русь, мол, земля наша велика и обильна, но наряда (порядка) нет, — нота эта присуща не только поэзии Кублановского и в целом поколению, которому он принадлежит, этими настроениями страдает и большая русская проза конца ХХ века, и, шире, культурная русская...

С Клюевым я встретился поздно.
Это произошло уже в студенчестве, в двадцатилетнем возрасте. Всё, что я тогда смог прочитать — это небольшая подборка из дюжины стихотворений, представленная в антологии поэзии серебряного века. Плюс к этому — тексты из биографических книг, где Клюев представлен учителем Есенина, причём, учителем реакционно-клерикального плана, этаким злым демоном, исподволь сбивающим революционно настроенного юношу, крестьянского поэта, с пути истинного.
Ни о каких близких...

Всё началось с того, что мой багаж улетел в Триполи.
По странному совпадению, в этот же день в богоспасаемую Ливию направился гусиный караван дипломатических авиалайнеров во главе с нашим ещё-тогда-президентом ВВП. Чего-то там они напоследок с Муамаром Каддафи порешили насчёт дружбы-фройндшафт...
Да и не было в той чёрной дорожной сумке ничего особенного, дюжина носков, пара рубашек, джинсы, майки-трусы, пуловер да полсотни журналов «Сибирские огни». Но до острова великой...

Мы дружили последние 10 лет.
Зацепились друг за друга в конце 90-х на одном из пленумов СП России, вспомнили первую встречу, когда он был одним из руководителей последнего Всесоюзного совещания молодых писателей, а я — семинаристом, в числе других принятым тогда в СП. С той поры, с эпохи катящегося под откос Союза, я запомнил его вдохновенный пафос в моменты, когда он начинал рассуждать о поэзии, о русской или британской, о настоящей, подлинной, высокой, о той, которой служил с самой юности,...