Бюро героической смерти

1.

— Ты заставляешь себя ждать! — требовательно позвал недовольный голос.

— Бегу! — Зина схватила поднос с кофе и поспешила в кабинет.

Ираида Павловна сидела на своем обычном месте — за небольшим компьютерным столом — и стучала по клавишам. Зина остановилась на пороге, приняла строгий вид и, как бы оправдываясь, озабоченно произнесла:

— Только собралася кофе налить, а тут как завоет сирена...

— Что ты врешь, ей-богу! Какая сирена?

— Да истинно! Не вру! На этой стороне не слышно. Поглядела в окно — а в школьный двор скорая въезжает!

— Ну хоть бы и так, тебе-то что?

— А там... Там такое!

— Да говори толком!

— Я и говорю — там такое! Какого-то парня вытащили, как цыпленка на простыне разложили, а он вроде как и неживой, так мне показалося...

Но Ираида Павловна не дала Зине договорить. Тревога неприятно кольнула в сердце, заставила поспешить на кухню, тоже выглянуть в окно, как минуту назад это сделала Зина.

Длинного худенького парнишку, по виду старшеклассника, только что уложили на носилки и уже собирались задвигать их в машину.

У Ираиды Павловны к сорока пяти годам развилась ранняя дальнозоркость, и одного взгляда ей хватило, чтобы определить, что мальчик на носилках — ее сын. Понимая, что может не успеть, она крикнула Зине:

— Беги! Задержи! Я сейчас, следом... — и кинулась за ключами к сумочке в своем кабинете, чтобы запереть за собою квартиру.

Она перепрыгивала через ступеньки, не став дожидаться лифта: третий этаж всего.

Выскочила во двор, и только тут, моментально промочив ноги, заметила, что она в домашних тапках; потом бежала вдоль школьного забора, нырнула в какую-то щель, чтобы сократить себе путь, но все равно не успела. Скорая уже уехала.

Задыхаясь, подбежала Зина. Они стояли вдвоем и смотрели машине вслед, пока чей-то голос не вернул Ираиду Павловну к действительности:

— Вы, дамочка, что-то хотели узнать?

Она обернулась и спросила в надежде, что обозналась:

— Как фамилия ученика и что с ним?

— Да вон на крыльце завуч стоит, у нее и узнавайте. А я человек маленький — вахтер.

Ираида Павловна махнула Зине рукой, чтобы она оставалась на месте, а сама поспешила к завучу. Та заметила встревоженную женщину и задержалась, поджидая.

— Кого увезли? — прохрипела Ираида Павловна.

— А вы, простите, кто?.. — начала было та, но потом смягчилась, глядя на бледное лицо подошедшей, и тихо произнесла: — Наш. Десятиклассник.

— Он живой? Что с ним?

— Живой, живой...

— А фамилия — Окаемов? Говорите же! Я — мать. — Она хотела еще что-то добавить, но в горле стоял ком. Вытолкнешь его — и вырвутся рыдания.

— Да, Окаемов, — подтвердила завуч и доверительно сообщила: — В двадцать первую увезли.

Ираида Павловна только коротко кивнула, повернулась и пошла, неловко хлябая тапками по лужам, оставшимся после вчерашнего дождя.

Зина стояла в стороне. Увидев, что про нее забыли, она сначала хотела придать лицу безразличное выражение, но передумала и придала сочувствующее.

Едва она вошла в квартиру, как услышала прежнее замечание:

— Ты заставляешь себя ждать!

Ираида Павловна стояла в прихожей готовая к выходу, в плаще, туфлях и раздраженно смотрела, как Зина неловко и долго переобувается.

— Значит, так. Доваришь суп, сделаешь жаркое. Лев Николаевич обедает сегодня дома. Ничего ему пока не говори. Поняла?

— Чего ж тут не понять.

— У меня на столе не прибирайся. Там все для работы. Я поехала к Владику.

— Документы...

— Молодец, что напомнила, — не меняя тона, перебила Ираида Павловна и пошла за паспортами — своим и сына.

— Счастливо там... — напутствовала ее Зина.

Ираида Павловна, уже нажимая кнопку лифта, не удержалась и прошипела почти беззвучно:

— Глупа.

2.

Зина не была домработницей, как можно было подумать по их с Ираидой разговору. Она приходилась хозяйке квартиры младшей сестрой, но в отличие от нее безнадежно застряла в глухом девичестве.

В детстве Ираида и Зинаида тоже не были особенно близки, в том числе и по возрасту: когда старшая окончила школу и поехала поступать в столичный (столицы республики) вуз, младшая только собиралась в первый класс. Но повезло ей меньше. Колхоз, а с ним и школа откровенно разваливались, учителя, не получавшие зарплаты, сбегали в город, знания получать было неоткуда: колхозную библиотеку любители и почитатели русской литературы растаскивали пачками по домам. Да что там книги — даже старомодную, облупленную и потертую мебель из правления и ту клали на тележки, самокаты и развозили по избам, а стулья, не стесняясь, несколько дней таскали на руках, пока не остались в бывших кабинетах лишь голые стены, стыдливо прикрытые плакатами советских времен. Картина разорения могла бы напомнить кому-то семнадцатый год, когда из барских усадеб тащили в крестьянские хатенки венецианские зеркала, обитые сафьяном кресла, пальмы в кадках и целые ворохи бархата и кружев, только старожилов таких в деревне не осталось, да и добыча нынешняя была пародийно скудна.

Сейчас Зина осталась в пустой квартире и облегченно вздохнула.

Она не очень поняла, что заставило Ираиду так торопливо собраться. Ну заболел мальчонка, так ведь не брошенный — врачи, чай, приставлены. Владик, он вообще малахольный. А ей теперь главная забота — хороший обед: хозяин скоро должен явиться. Льва Николаевича Зина побаивается, хотя он никогда не ругает ее, не то что сестра. Просто вид у него такой важный, аж внутри все холодеет, и взгляд сам собой упирается в пол. Его, кажись, и сама Ираида до сих пор побаивается, только вида не подает. Еще с тех времен, когда был он Ириным преподавателем, а она — его любимой студенткой, а потом и просто любимой, только после смерти его первой жены ставшей законной супругой. Во всяком случае, будь она на месте Иры, она бы точно боялась такого мужа: во-первых, он с таким званием и старше нее, во-вторых, он такой важный, а главное, он все же ее бывший учитель. Вот она, например, до сих пор с почтением здоровается, приезжая в деревню, со своими старыми учителями, а когда они приветливо говорят ей, что она совсем не изменилась, она сомневается, похвала ли это: ведь тогда, в школе, она была некрасивой, бедно одетой девочкой, к тому же вечной троечницей.

Сестру Лев Николаевич называет не Ирой, как всегда у них в семье звали, а как-то чудно, по-импортному — Идой. Да и сам на вид весь какой-то иностранный, вечно на каких-то «синпозимах» в таких местах, что и названия не выговоришь. Зину он называет на «вы». Вежливый, культурный. Образцовый семьянин и пример студентам.

Владик как не его сын. Зинаида ему тетя родная, а он ей «тыкает», хоть и моложе нее в два раза.

Лев Николаевич явился чем-то озабоченный и не сразу заметил, что жены нет дома.

Он вытащил из портфеля папку с бумагами и теперь раскладывал их на большом столе, стоящем в гостиной. Зина выглянула из кухни и сразу определила, что лучше помалкивать и не мешать, пока сам не спросит.

Плохо только, что эдак и обед перестоит.

И тут раздался телефонный звонок.

— Зина! Возьмите трубку. Меня нет.

Ну прямо партизанский отряд! Сплошная конспирация!

— Алле. — когда Зине поручают передать кому-нибудь сообщение или объявление, она всегда делает это с важностью, чувствуя себя в этот момент секретарем-референтом, а не кухаркой. — Алле! Квартира доцента Окаемова. Вас слушают.

— Ты закончила? — довольно грубо оборвал ее знакомый голос. — Пришел Лева? Если пришел, срочно мне его к телефону!

И как прикажете отвечать? Для чужих, понятно, его нет. А для своих?

— Он сказал, что его нет... — начала было Зина, но Лев Николаевич, улыбнувшись бессмысленности ответа, уже отбирал у нее мягким движением трубку.

— Да. Ида, ты где? А что случилось?

Он покачнулся, схватился рукой за стену. В трубке что-то кричали с надрывом, и тогда он твердо сказал:

— А вот этого делать не надо. Нет, это не телефонный разговор. Бери такси — и домой. Здесь все обговорим.

Зина хотела спросить сначала насчет Владика, потом насчет сестры, наконец хоть насчет обеда, но взглянула на страшно побледневшее лицо Льва Николаевича и на цыпочках пошла в кухню.

Лев Николаевич тяжело опустился в кресло возле телефона и как будто задремал, закрыв глаза. Зина несколько раз выглядывала, а он все так и сидел, не меняя позы.

В дверь нетерпеливо позвонили. Раз, второй...

— Бегу! — бросилась Зина открывать.

На пороге стояла Ираида. Она посмотрела на сестру странным взглядом — диким и потухшим одновременно — и хрипло спросила:

— Где Лева?

— Задремал вроде...

— Что ты несешь! Кто спит в таких... в таких...

Она не договорила. У нее задрожали губы.

Лев Николаевич открыл глаза и с минуту смотрел на жену, как будто возвращаясь к действительности.

— Пойдем, — наконец произнес он глухим голосом.

Зина стояла на пороге кухни, желая спросить про обед, а заодно и узнать, что за волнующие новости привезла из больницы сестра, но супруги на нее даже не взглянули, затворяя за собой дверь кабинета.

И тогда Зина решила подслушивать. А что еще остается делать в таких случаях? Не умирать же от любопытства! Да и не чужая она им.

3.

— Я этого им так не оставлю! — Ираида старалась понизить голос, и поэтому речь ее больше напоминала шипение. — Отправляешь в школу здорового ребенка, а получаешь труп!

Зина так и охнула, но войти и переспросить не решилась.

— Какой точно диагноз? Причина смерти?

— Отравление. И знаешь, они подозревают... — Ираида что-то тихо прошептала, не разобрать.

— О боже! А я, старый дурак, забыл простое правило: не надейся на лучшее, а готовься к худшему... — Лев сделал паузу, — потому что всегда подтверждаются твои самые плохие подозрения.

— А ты что же, это подозревал?!

— Не исключал.

— Но если мы отдаем ребенка в элитарную школу, можем мы, по крайней мере, требовать от учителей...

— Да подожди ты требовать от учителей! Ты и не нюхала учительского труда. Ты только заучивала ленинские высказывания: «Мы поставим учителя на такую высоту...» А я прошел эту высоту — стул на стол и бели потолок в своем классе! Я прошел все это новаторство, все эти инновационные технологии. У одних почин «работаем без второгодников». У других — «работаем без двоечников»! Потом — «без троечников»! Так не бывает в жизни, но с тебя требуют отчет, чтобы не хуже, чем у других.

— Ах вот почему ты ушел из школы? Да, легче сидеть и писать труды по несуществующей науке!

— Благодаря мне ты пишешь труды по своей существующей науке!

— Где же твоя педагогика, если ты просмотрел единственного ребенка? Впрочем, — не удержалась Ираида от ядовитого замечания, — я преувеличиваю... То есть, наоборот, преуменьшаю.

Зина догадалась: это Ира про дочку Льва от первой жены. Догадалась, но не одобрила. Разве можно в такую минуту попреками донимать? Да и дочка эта Ираиде не мешала. Она выскочила замуж совсем юной, на первом курсе института, явно в пику отцу, который привел в дом, теперь уже официально, свою старую пассию, бывшую студентку, едва минул минимальный срок траура. «Скоропостижный» брак ее держался, однако, уже восемнадцать лет. Так удивительно созданное по необходимости или от безысходности оказывается прочней созданного по любви: может быть, оттого, что люди не ждут сверхъестественного счастья, а довольствуются тем, что есть.

Лев Николаевич не ответил на колкость. Под ним скрипнул диван, и Зина услышала Ирин встревоженный голос:

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Не о том мы говорим.

Ираида помолчала и произнесла после вздоха:

— Господи, о чем теперь говорить! Владика нет!

Она заплакала.

— Когда будет готово заключение?

— После вскрытия. Сегодня к вечеру или завтра утром.

— Дай подумать... Его привезли в отделение токсикологии, так?

— Да, и что?

— А то, что не наркологии. А фамилию врача ты случайно не запомнила?

— Зачем она мне? Какая-то совершенно незнакомая фамилия.

— Значит, и человек нам неизвестный. Впрочем, в таких случаях лучше иметь дело с посторонними.

— Случаях?

— Не придирайся к словам. Я тоже переживаю, не меньше, чем ты! Причем обо всем сразу, и это очень тяжело.

— На тебе лица нет. Я все же схожу за лекарством.

Ираида пошла к двери.

4.

— Зиночка, — обратилась она к сестре, — налей воды запить лекарство. Леве плохо.

Зина обомлела от необычного обращения.

— Сейчас... — заметалась по кухне. — Сейчас!

— Владик умер, — произнесла Ираида и поправила себя: — Погиб.

— Страсти какие! Такой молодой! Еще бы жить да жить...

Ираида взяла у нее из рук бокал с водой. «Решительно глупа!» — чуть не сказала вслух, направляясь к мужу.

Лев Николаевич открывал маленький сейф в нише рядом с компьютерным столом.

— Да-да, ты прав, — сразу поняла его Ираида Павловна. — Бери все. Надеюсь, хватит.

— Пойми, Ида, мало того, что это вообще ужасно, так еще и крайне не вовремя! Мне через месяц — шестьдесят. Нельзя давать им такой козырь, не то отправят на пенсию, да еще и с позором!

— Господи, о чем ты говоришь! — Но на всякий случай добавила, желая услышать контраргумент: — Кто посмеет?

— Ида, я кандидат наук. В наше время это не редкость. Да вот, читай! Ты забыла выключить компьютер. Твой же текст: «Само по себе происхождение не давало пропуска в высшее общество и не обеспечивало здесь никакого раз и навсегда данного положения, иначе дворянская семья не испытывала бы этих вечных треволнений по поводу светских отношений и не думала бы о том, “что станет говорить княгиня Марья Алексеевна”...»

— Всегда у тебя цитатка наготове. Кстати, у меня это тоже — цитата.

— Тем и живем! Собирайся. Поехали. Вечера нам ждать ни к чему.

Зинаида нерешительно постучала.

— Да, Зина, заходите. Вы как раз вовремя.

Ираида поджала губы. Владик умер не вовремя, зато Зинка явилась как нельзя кстати.

А та обрадовалась приглашению:

— Я ведь чё хотела... Вы обедать-то будете?

— Зина, мы уезжаем.

— Так тем более. В дороге проголодаетесь.

Лев Николаевич нерешительно сказал:

— Ну, если только по чашке чая...

Зина, обрадовавшись, побежала на кухню. Когда супруги вошли, их уже ждали две тарелки борща. Себе она налить постеснялась. Потом уж, после.

Но они даже не прикоснулись к обеду, только глотнули чаю.

Уже в дверях Лев Николаевич вспомнил:

— Если позвонят из института, скажите им, что я заскочил домой на минуту и тут же уехал. И больше вам ничего не известно.

— Поняла.

Но Ираида распорядилась точнее и жестче:

— Да вообще на звонки не отвечай. Дома нет никого.

— А если вам вдруг что понадобится?..

— Мы все взяли. Так ведь, Лева?

Он рассеянно кивнул.

5.

— Как ты? — участливо спросила Ираида Павловна.

Лев Николаевич удивленно взглянул на жену, но следующая ее фраза объяснила эту заботливость:

— Машину вести сможешь?

— Да.

Он медленно вырулил со двора. Ираида посмотрела на него, бледного, осунувшегося, и подбодрила:

— Повезло еще, что в токсикологию...

— «Никому в жизни так не подвезло»... Да не смотри на меня так. Я в своем уме. Вспомнил реферат, который в последнее время печатал для Владьки по истории. Ему тему дали — «Аджимушкай». Цитирую из дневника партизана, который там был.

— Опять цитируешь?

— «Нашел в катакомбе в брошенной шинели два сухаря. Жаль, что, когда плесень счищу, веса грамм на пять убавится...»

Ираида Павловна, с трудом сдерживаясь, выслушала этот короткий рассказ, а потом заявила безапелляционным тоном:

— Разговаривать буду я. Наедине. В таком деле свидетели не нужны, иначе он может и не согласиться — для него тоже ведь риск.

Когда подъехали, она взяла туго набитую сумочку, вышла из машины и, не оглядываясь, пошла к дверям.

Лев Николаевич посмотрел ей вслед, а потом откинулся на подголовник и закрыл глаза.

...Когда они упустили сына?

Вот он с Владиком в парке. Малыш капризничает, не хочет идти пешком, просится на руки. Лев поворачивается и уходит, а когда оглядывается, пройдя несколько шагов, — с ужасом видит, что сына нет. Начинает бегать по дорожкам, искать, и только громкий плач где-то в кустах помогает ему найти ребенка.

А вот Владик с букетом на линейке — поступает в первый класс. Все стоят, а он вдруг выходит из строя и протягивает цветы учительнице. Вид у него наивно-восторженный. Ему объясняют, что вручение букетов — после торжественной части, когда все пойдут по классам.

Ведь он тогда все рассказывал отцу, делился. Над ним даже посмеивались во дворе: «Девчонка!» Когда же он стал другим? В какой момент?

Не было такого момента! Или они его не заметили...

Однажды Лев Николаевич напрасно прождал сына возле школы, чтобы вести в кружок, а Владик, оправдываясь, рассказал, что у них был дополнительно «урок нравственности и духовности» и их классная руководительница объясняла, что надо быть добрыми, великодушными и еще — слово такое трудное, не сразу запомнил — толерантными. А в конце урока строго отчитала, развернув свои записи, тех, кто до сих пор не сдал деньги на нужды класса.

М-да... Невозможно научить тому, чего сам не знаешь. Невозможно внушить то, во что сам не веришь.

А в другой раз такой же дополнительный урок был посвящен борьбе с наркоманией. Раздали листочки-вопросники. На каждом — один вопрос: «Как ты относишься к наркотикам?» — и далее четыре варианта ответа: a) это — хороший стимулятор; б) в жизни надо все попробовать; в) отношусь резко отрицательно; г) затрудняюсь ответить, так как не имею своего опыта.

Все принялись что-то подчеркивать, вычеркивать, шепотом консультируясь друг с другом, и только одна девочка робко подняла руку и, смущаясь, спросила:

— А разве не один ответ должен быть?

Ответ и был один — дружный смех. Кто-то крикнул:

— Это при советском режиме ходили строем, а сейчас у нас демократия!

Потом школьный психолог предоставила слово школьному врачу, и та спрашивала, какие наркотики кто знает. Никто не знал, руку поднял только новенький по прозвищу Шама и уверенно стал перечислять:

— Мескалин — экстракт гриба пейота. Адренохром — экстракт из надпочечников человека. ЛСД... А еще обычные лекарства — например, сироп от кашля «Гликодин» или «Туссин плюс».

Все ребята с уважением посмотрели на знатока. Классная руководительница и психолог, чуть напуганные, переглянулись, а врач начала объяснять, что в человеческом организме вырабатываются так называемые «гормоны радости» — эндорфины, и только когда настоящей, естественной радости у человека не хватает, он прибегает к искусственной так же, как диабетики прибегают к инсулину, а астматики — к преднизолону, и что это очень опасно, потому что организм перестает вырабатывать свои гормоны...

Но ребята слушали вяло, и тогда классный весельчак Толубеев с собачьим прозвищем Тобик подвел итог:

— И вообще — жить вредно!

Лекторы, однако, не имели права признавать свое поражение и, как за соломинку, схватились за привычную мысль о конкурсе:

— Ребята! Администрация объявляет конкурс рисунков и плакатов на тему борьбы с наркоманией.

— А призы будут?

— Будут, будут, — пришлось пообещать.

Такие нынче дети — ничего бесплатно делать не хотят.

И потянулись в учительскую постеры: то несчастный человечек пришпилен, как жук, иглой шприца; то другой несчастный вдыхает кокаин, а порошок, разлетаясь, посыпает его голову, как пепел...

Мысли ворочались, как тяжелые жернова, воспоминания налезали друг на друга. Лев Николаевич почувствовал, как у него начинает болеть голова, как быстро и беспорядочно бьется сердце. И так долго не возвращается Ида...

Когда-то, чуть не тридцать лет тому назад, он так же, почти ежедневно, ждал ее, сидя в своем тогдашнем «москвиче», отчитав свои две-три лекции и с притворно равнодушным видом скользнув взглядом по расписанию ее первого курса, а когда она выбегала на крыльцо в стайке девчонок-одногруппниц, чувствовал, что сердце готово выскочить от радости из груди и напрасно успокаивать его и уговаривать себя. Как только появлялась ее стройная легкая фигурка, увенчанная милой головкой с копной золотистых волос, он думал, что ради этой девушки готов на все, и только потом с отчаянием вспоминал, что счастье его ходит рядом с его же горем. Он знал, что жена никогда не даст ему развода, а идти на публичный скандал не хотел, или не мог, или боялся. Вставать каждое утро с единственной мыслью — встретиться с ней — стало его привычкой, потребностью, смыслом жизни, и, когда умерла жена, у него было чувство, что его выпустили на свободу, и одновременно — что он эту свободу не заслужил, не отсидел до конца положенного срока. Особенно сильно он это почувствовал, когда понял, что дочь стремительно стала отдаляться от него. Она даже поставила условием, чтобы его новая жена не приходила на ее скоропалительную свадьбу, больше похожую на бегство из отцовского дома.

И декан факультета, и коллеги не спешили поздравлять его с новым браком. Становилось очевидным, что из института, где он проработал столько лет, придется уйти, а на новом месте завоевывать все заново. Но тогда он был готов к этому.

И вот все кончилось. Все жертвы оказались напрасны.

6.

Наконец Ираида вышла, но не одна, а с какой-то женщиной, которую вела под руку: та едва переставляла ноги.

Лев Николаевич, однако, не стал выходить из машины, а ограничился тем, что дотянулся до правой дверцы и открыл ее для дамы. Она, ни слова не говоря, тяжело опустилась на сиденье и тут же залилась слезами. Ираида села сзади и нежно прикоснулась к ее плечу:

— Может быть, вам дать валериану или нитроглицерин? Вы доплачетесь до сердечного приступа, это я вам со всей ответственностью говорю.

— А ваша специальность? Я что-то не расслышала... — Дама задала этот вопрос с надеждой, как задают его хорошему врачу, и у Ираиды Павловны не хватило духа ее разочаровывать.

Она промолчала. Лев Николаевич, однако, ничего пока не понял и привычно сказал:

— Семиотика.

Заплаканная женщина схватилась за сердце и тихо произнесла:

— Ой, кого я только там не видела! Невротики, эпилептики... А эти... отики... болезнь или половое извращение?

Лев Николаевич отвернулся, чтоб она не увидела на его лице улыбку, неуместную и даже дикую в такой момент.

— Это по неврозам, — нашлась с ответом Ираида Павловна.

— Ой, как мне с вами повезло! Впервые за весь день! А то ведь никто слушать не хочет. Куда же мне с моим горем?..

Она как будто вспомнила, что ее слушателям ничего не известно, и пояснила:

— Дочка у меня отравилась. Несчастная любовь, что ли... Сейчас еще узнала, что она беременна была. Двенадцать недель. Да беда, что неродная она мне, и мужу как все это рассказать? Он пока в командировке, до конца той недели... Шофер-дальнобойщик.

— О, как мне понятна ваша проблема... — начала было Ираида Павловна.

— Ой, и я сразу почувствовала, что только вы поймете!

Женщина перестала плакать и умоляюще посмотрела на Ираиду:

— Вот что хотите, сколько скажете! Только помогите!

— Как?

— Дайте любую справку! Муж мне не простит ее самоубийства. Ах, что она наделала, из-за кого, если б я знала... Даже если он не скажет, что это я довела, так будет поедом есть, что не спасла, не заметила. А она — все тишком. Эта ее тихость больше всего меня и пугала. Никогда не знаешь, чего от нее ждать...

— Послушайте, — наконец прервал ее Лев Николаевич, — справки пишет патологоанатом.

— Это который...

— Да-да, который в морге вскрывает.

— Значит, к нему?

Ираида кивнула мужу. Он понял, что ей удалось решить вопрос. Значит, и этой помогут.

— Попытайтесь. Только лично от себя.

— Спасибо вам.

— Вы поняли? Никого не впутывать! Только личная просьба. Это необходимое условие, — еще раз твердо сказала Ираида Павловна.

Она вышла, открыла переднюю дверцу и, выпустив женщину, села на ее место.

— А как удалось тебе?

— Ты же сам сказал: удачно привезли — в токсикологию.

— Это ты, по-моему, говорила.

7.

Хрупкий летящий свет горит по вечерам. Сумерки — самое пронзительное время суток, время тоски сердечной.

Ираида подошла к балконной двери и посмотрела вокруг, прежде чем ее закрыть. Только сегодня утром она выглядывала в этот двор, а как будто прошли дни, недели, месяцы...

Она повернулась к мужу и встретила его странный взгляд.

— О чем ты думаешь?

— В школе не догадаются?

— А им ни к чему догадываться, если они хотят спокойно жить.

— Да, ты права.

Не сразу люди понимают свои трагедии, нужно время, чтобы все осознать в полной мере.

Ираида почему-то вспомнила, как умер ее отец. Она тогда окончила первый курс, и они с матерью ездили заказывать гроб, венки, нанимали людей рыть могилу, потом устраивали поминки... И только через девять дней, немного освободившись от хлопот, она вытащила из сундучка альбом с фотографиями и стала смотреть на отца, каким его никогда не видела в своей жизни: на послевоенного выпускника семилетки, наивного и милого деревенского мальчугана; на серьезного студента плодоовощного техникума, на молодого агронома, гордого серьезностью возложенных на него задач. И тогда она зарыдала от невосполнимой потери и рыдала так целую неделю. Отцу было всего сорок шесть лет. Сердечный приступ прямо в поле.

Второклассница Зина посмотрела тогда на плачущую сестру и тоже начала подвывать, как маленький щенок.

А сейчас Зины не слышно, не видно. Скрылась где-нибудь в дальнем углу. Кстати, и кошки Марыси не видать — она тоже, едва почует в домашней атмосфере надвигающуюся грозу, тут же принимает свои, кошачьи, посильные меры: исчезает на время из поля зрения, залезает к себе на антресоли и не спускается даже поесть.

Ираида прошла на кухню и беспомощно огляделась по сторонам: где что искать? Хотела было крикнуть Зину, но вошедший следом Лев Николаевич удержал ее от этого шага:

— Не будем ее беспокоить. Позволь, я за тобой поухаживаю. Налью нашего «антигрустина». А закуску посмотри в холодильнике.

— Как ты можешь думать о выпивке в такую минуту!

— Как раз в такую и пьют. Не думая!

Он разлил по рюмкам. Ираида пригубила, не чокаясь, и спросила, словно возвращаясь к давно начатому разговору:

— Ты что-то намекал о своих подозрениях. Почему же я ничего не замечала?.. Я думала, он просто болеет. Чаще, чем обычно, но зима — холодная, весна — поздняя. Как же я не видела других причин! Но главное — он интеллигентный мальчик! Начитанный! Умный!

Лев Николаевич печально посмотрел на жену:

— Ты спрашиваешь, как соблазняют малых сих? Так соблазняли Софью Перовскую — кстати, тоже очень приличную поначалу барышню, из хорошей семьи, и есенинских сестер, тех, что «иконы сбрасывали с полки». Им говорили, что теперь-то они и станут избранными, передовыми! На это и покупаются.

— Но в наркотиках-то что передового?

— А что передового в легализованной проституции, в однополых браках? Однако европейские страны одна за другой подхватывают эту инициативу. Голландия, Дания, теперь Германия, Бельгия... Мы живем в искусственном мире, и радости у нас — искусственные. Прочитал сегодня в одном журнале: «Через два поколения мы станем нормальной европейской страной».

— Нормальной? Как Бельгия и Голландия?

— Легче объявить болезнь нормой, чем ее лечить.

— Как все грустно...

— А для этого у нас есть «антигрустин».

Ираида выпила еще. Голова у нее начинала кружиться, и она сказала, что пойдет спать.

Провалилась в тяжелый короткий сон, а проснувшись через час и поглядев на тихо лежащего рядом мужа, то ли спящего, то ли притворившегося таковым, с неожиданной злобой подумала, что у него-то есть дочь и внук — ровесник ее бедного Владика.

8.

Виктор Петрович пересчитывал два столь неожиданно свалившихся на него гонорара, и радость постепенно... угасала. Причина была банальна: почуяв деньги, мечты приобретали размах, выходили на новый уровень и для их воплощения суммы двух гонораров оказывалось недостаточно. Но ведь могут они быть и не последними, и не единственными! А вместо малоэстетичного отравления можно будет писать что-то более благородное, даже героическое, и требовать соответствующее вознаграждение.

Виктор Петрович не был жадным. Скорее, он был скуповат. Ну а каким прикажете быть, если на хорошие гонорары могут рассчитывать хирурги, стоматологи, протезисты — те, чья помощь безусловно необходима. А кто такой патологоанатом? Чем он может помочь человеку, чей путь уже закончился?

Атеист, как большинство врачей, Виктор Петрович не верил в загробную жизнь. И не верил, что его более успешные коллеги, а среди них и бывшие однокурсники, действительно лечат такие недуги, как алкоголизм и наркомания. Как можно лечить то, что не является болезнью? В самом деле, это ведь не грипп — не хотел, а заболел. Никто пьяницам водку насильно в рот не льет.

Сам-то он не пьет, не курит, а денег все равно не хватает. А эти пропойцы готовы мать родную за стакан или дозу продать. За что же их жалеть? От чего же их лечить?

Господи, да теперь уже и убийц лечат. От убийств, что ли? В Америке какого-то людоеда-извращенца не посадили на электрический стул, а в силу особой изощренности его преступлений отправили в больничку. Приучать к нормальной пище?

Виктор Петрович аж сплюнул, вспомнив статью об этом ублюдке. Но такому бы он не стал справку оформлять ни за какие коврижки. Совесть у него еще, слава богу, есть.

А сегодняшним? Тут другое. Тут убитые горем родители. Плюс к их горю — еще и позор? Нет, поистине, он сегодня выполнил гуманную миссию, не в чем, по большому счету, себя упрекать.

Виктор Петрович сложил деньги аккуратной стопочкой и завернул их в бумагу. Жене о них знать не обязательно.