Владимир Светлосанов

ЧЕТВЕРТЬ
Поэма
Борису Чичибабину


Говори. Нам осталось итог подвести —
на мосту — и того Грибоеда
на попутной арбе на Арбат подвезти
за спасибо, за так, за беседу.
Говори. Искры гаснут, и светит костер
из тумана. Я так понимаю,
затянувшийся внутренний наш
разговор
нужен нам. Ну, так я продолжаю.
Ну, так я продолжаю: ты жизни не знал,
понимая, она не осудит.
Ты ее не любил. Ты ее ревновал
к смерти. Разве бессмертья не будет?
Не при жизни. Смерть требует траурных од.
Не дождавшись вниманья поэта,

терпит жизнь, отличаясь терпением от
терпеливых служанок балета.

Самой первой из жизни ушла простота.
Доброта, уходя, бормотала,
красота извинялась, что стала не та.
Пустота ей пальто подавала.
Пестрота, изменив выраженье лица,
перестроилась, стала
построже,
но, как только беглянки спустились с крыльца,
натуральную скорчила рожу:
Вот и всё! Наконец мы вдвоем, Пустота!
Пусть им скатертью будет дорога.
И ушла Простота. И ушла Доброта.
И ушла Красота-недотрога.

Вот и всё.
Человечество прячет глаза,
отводя от позорного смысла.
Порознь
Дальний Восток с Диким Западом. За
переброшенным, как коромысло,
камнерезным Уралом сгущается тьма.
Круг за кругом — всё ниже — в инферно
человечество медленно сходит с ума
гладиаторы сходят с арены.

Колизей. Но под занавес — только для нас! —
ретроспекция кинопоэмы.

Сколько времени?
Ровно без четверти час.
Значит есть
еще время и все мы,
для кого синема не имеет границ
и немое кино не смолкает,

очевидцы экранных событий, чьих лиц
и не видно,
их тьма заслоняет
поскорее рассядемся в кресла. Крути!
к середине разрывы и склейки,
крик
сапожник. Бегущие титры в пути
растянулись вдоль узкоколейки
блеклой пленки, заезженной вдрызг за сто лет
в каждом клубе, где семечек насыпь
выметала уборщица, лишь только свет
зажигался, а очередь к кассе
иссякать и не
думала, — в каждом кино
захудалом театре районном
шел худ.фильм в духоте, в тесноте всё равно
он для всех на сеансе продленном
длился вслед за журналом (трескучий
Фитиль,
детонации от
Ералаша).
Это детство, которое сдали в утиль
неприкрашенным. Это всё наше.
Это нации детство. А что впереди?
Мелодрама? Комедия? Вестерн?
Выход где-то за шторой.
Не стой! проходи.
Видишь! вот же свободное место.
Подожди! пусть привыкнут глаза к темноте.
Просьба снять головные уборы.
Очень скоро приблизит нас к скорбной черте
Память,
всякой лишая опоры.
Выводи нас, Вергилий! Вернемся. Но как?
Глупо было бы после журнала
выходить. Круг замкнулся, сгущается мрак,
прибывает наш поезд к финалу...

И Кинг-Конг возвращается.
С шашкой летит
наголо говорящий Чапаев.
В пустоте еле слышимый плач аонид.
Чарли Чаплин нелепо ступает.
Век мой, Вий мой, мой нежный и ласковый зверь,
опусти мои
веки под ними
пусть откроется мне потаенная дверь
в
фильмотеку... дай ключ Буратине...

Пусть пройдут крупным планом не заикнусь
о себе, не взмолюсь о пощаде)
разодетая Русь и раздетая Русь,
причитающая: Христа ради.
Ради этого стоит спуститься во тьму,
к устью Стикса уплыть по теченью.
На три четверти я ничего не пойму
в этой ленте.
Понять бы хоть четверть.
Покажи,
просветленные лица волхвов,
вросший в землю пастушеский посох,
и дыханье вола, и глаза пастухов,
и доху, что от зернышек проса
отряхнули под утро
и, в яслях, Его
покажи
и пускай обесцвечен
будет кадр,
не монтируй, прошу, ничего,
режиссер черно-белая вечность.
Покажи, как
Он взял на себя этот груз,
крестовину всех противоречий.
На три четверти я ни на что не гожусь,
но на четверть-то я человечен.
Покажи в окружении учеников
и в железном кольце легиона,
покажи в окружении мучеников,
в гуще страждущих и
прокаженных.
Покажи Иоанна,
Луку, покажи
рядом с ними Матфея, и Марка.
Им в немые уста свое Слово вложи.
Внемля им, отречемся от мрака.
Покажи мне, как уксус горит на устах,
как провисли усталые плечи.
На три четверти мир очерствел и зачах,
но на четверть-то он человечен.
И поэтому
без остановок вперед!
Я молюсь перед этим экраном.
Вот слепой
прозревает. Вот Лазарь встает.
Это что там вдали? Капернаум?
Это
Ирод. А это любитель акрид.
Вифлеем. Назарет. Галилея.


Лента старая, как в лихорадке, летит
с отпечатками пальцев и клея.
Распрямляется дух светового пучка,
продлевается время сеанса.
На три четверти ясно
развязка близка,
но на четверть, что будет неясно.
Я смотрю
из-под век на горящий экран
Через головы и расстоянья.
Вот сейчас фарисеям сказал Иоанн:
Я крещу вас в воде, в покаянье.
Но идущий за мною сильнее меня
и, нести его обувь не смея,
я скажу, что солома достойна огня.

Так сказал Иоанн фарисеям,

Пропуск кадра (утерян? пустили в расход?).

Шрамы, тернии, рвется картина.
Дух незримый, взяв за руку, Сына
ведет,
за
собой, искушая в пустыне.
А вот эти два брата пока рыбаки,
но, вот-вот, не
пройдет и полвека,
и с его
уж воистину легкой руки
каждый станет ловцом человеков.
Вот Иуда дрожит, как осиновый лист,
вот от грома гудит синагога.
На три четверти каждый из нас атеист,
но на четверть-то верит, ей Богу.
Житие ты мое, житие ты мое,
с днем рожденья тебя поздравляю!
Да святится, да светится имя Твое!
Я-то знаю, кто Ты... я-то знаю...
Вы, блаженные, нищие духом,
сюда!
все, кто плачет среди пепелища,
кто от чистого сердца нигде, никогда,
ничего, кроме
Слова не ищет.
Посмотрите, какой открывается вид,
как прогнулась под тяжестью пропасть.
На три четверти в ней лишь жестокость лежит,
но на четверть-то все-таки кротость.
Вы, которых злословят, в которых плюют,
веселитесь, живите беспечно.

Вам иную награду уже воздают
и уже не на четверть
на вечность.
Вы, кто алчет и жаждет, очнитесь скорей,
от Мамоны вам проку не будет.
Выбирайте
для входа врата потесней,
не судите и вас не осудят.
Вам твердили:
врагу по закону воздай,
по заслугам. А я говорю вам:
на три четверти холоден враг ваш, как сталь,
но на четверть
горит и горюет.
Помолитесь за
черную душу врага,
и на четверть она посветлеет.
Но припрячьте
надежнее те жемчуга,
от которых свинья сатанеет.
И когда умоляющий взгляд старика
пропоет еле слышно: Подай мне
пусть не ведает левая ваша рука
то, что правая сделает втайне.
Посмотрите, язычники что-то галдят,
славословить любя до мозолей.
На три четверти каждый из них виноват,
но на четверть Отечество, что ли?
Чтобы истина зрела, как сочный побег,
как прозрачная гроздь винограда,
сторонитесь языческой правды
навек
нам языческой правды не надо.
Я есмь истина. Я есмь лоза. От
нее
разрослись во все стороны ветви.
Вы друзья мои и состоянье
мое,
скорбь имея, мужайтесь и верьте.
Говорю: по плодам их узнаете их,
лжепророков в одежде овечьей.
На три четверти волчьи повадки у них.
И на четверть всего
человечьи.
И
еще, видит Бог, на прощанье скажу
вам: живите, как будто я возле,
не печальтесь, когда эти руки сложу,
ибо кто знает, что будет после.
И поймите: так надо. Молитесь вот так:
Отче
наш... да святится... да будет...
да приидет на землю Твоя Красота
и Твоя Доброта да разбудит.
Относясь снисходительно к старым долгам,
мы в друзья должников переводим.
На три четверти каждый
должник небесам,
но на четверть от долга свободен.
Не введи в искушение и не отринь,
черствым хлебом на самую малость
на сей день наслади. Ну
же! с Богом! аминь!

Свет зажегся. И лента порвалась.
И никто не свистит. И рассеялась мгла.
Все молчат в
ожидании чуда.
Вечность, кажется, сделала всё, что могла

Тридцать три оборота в минуту.

Вот и всё. Человечество, что ты молчишь?
Почему ни о чем не пророчишь?
Жизнь в подполье ушла, в щелестящий камыш,
наблюдая пернатых и прочих
редких певчих. И все же взгляните на птиц,
ведь они и не жнут и не сеют.
Мы не лучше ли их, мы, готовые ниц
пасть от голода? Кто нас взлелеет?
Что нам есть? Не заботясь о завтрашнем дне,
не собрав по соломинке жита,
будем мыкаться мы, как в голодной стране,
жизнь свою озирая сердито.
Здесь заплакали цапли, а там
кулики,
овдовевшие выпи завыли,
перепончатых лапок скрестив кулачки,
человечеству чем-то грозили.
Мы не птицы. Но, выпавшие из гнезда,
мы не знаем, что нас ожидает.
Растворяет замки ключевая вода,
рыболовные сети смывает.
Человечества беспозвоночная часть
подчиняется членистоногим.
Сухопутным суровым законам учась,
мы вернемся в речные чертоги,
речевую себе возвратим чистоту,
возродим родниковое вече.

Человечество, хоть ты меня четвертуй,
но на четверть-то я человечен.
Слово было вначале, и как ни верти,
четверть
эта как твердь под ногами.
...Видишь, вертится наша планета, летим
между звездами и облаками.