Главы из книги. Продолжение
Файл: Иконка пакета 08_praschkevi4_soloviev_d.zip (78.09 КБ)

Глава двенадцатая. «Словно двое богов на облаках…»

1.

В 1936 г. вспыхнул мятеж в Испании.

После падения почти семилетней диктатуры генерала Мигеля Примо де Риверы (1923—1930) и бегства в апреле 1931 г. за границу короля Альфонсо XIII на выборах победила лево-социалистическая коалиция. Новая Конституция, принятая 9 декабря 1931 г., объявила Испанию «демократической республикой трудящихся всех классов, построенной на началах свободы и справедливости». Громко декларировалось отделение церкви от государства и школы от церкви, свобода слова, печати, собраний, возможность национализации земли (за выкуп). Был введен восьмичасовой рабочий день, определены минимумы оплаты труда, пособия по беременности, страховки от несчастных случаев, введена обязательная оплата сверхурочных. К сожалению, реформы по вине неопытного правительства с самого начала пошли чрезвычайно трудно. Да иначе и быть не могло. В стране царила безработица, начались перебои с продовольствием. Непродуманные земельные разделы возмущали и крестьян, и землевладельцев, внезапное сокращение офицерского состава армии (почти на 40 процентов) вызвало резкий протест военных, католическая церковь тоже оказалась среди обиженных.

Испанию накрыло волной забастовок. Анархисты, коммунисты, либералы, демократы — все перемешалось. На Испанию теперь поглядывали с тревогой: куда ее занесет? Советский большевизм пугал всех. Когда в феврале 1936 г. с минимальным перевесом очередные выборы в Испании выиграл Народный фронт (социалисты, коммунисты, анархисты, левые либералы), начались забастовки и выступления. А 17 июля 1936 г. против республиканского правительства выступили военные в Испанском Марокко и на Канарских островах. Мятеж быстро охватил почти все военные гарнизоны. Под контролем путчистов (почти 14 тысяч офицеров и 150 тысяч солдат и унтер-офицеров) оказались Кадис, Севилья, Кордова на юге, Эстремадура на юго-западе и Галисия — на севере, значительная часть Кастилии и Арагона.

Главой мятежников объявил себя генерал Хосе Санхурхо. Но ему не повезло: 29 июля он погиб в авиакатастрофе. Пилот предупреждал своего пассажира, что тот берет с собой на борт слишком большой багаж, но тот ответил: «Я лечу в Испанию. Я должен появиться перед народом в парадном мундире, как и подобает диктатору Испании». Место погибшего занял командующий испанскими войсками в Марокко генерал Франсиско Франко Баамонде. 29 сентября путчисты избрали его главнокомандующим и одновременно главой Национального правительства; в тот же день генералу был присвоен почетный титул каудильо — вождь. Из 145 тысяч солдат и кадровых офицеров генерала Франко поддержали более ста тысяч.

Мятеж против республиканцев был на руку и Германии, и Италии. Многие сторонники генерала Франко имели самые тесные личные связи и с нацистами, и с фашистами. Неудивительно, что вскоре путчисты начали получать военную помощь из обеих стран, хотя противовес этому нашелся быстро: на стороне республиканцев выступили добровольцы из СССР и других стран.

В августе 1936 г. путчисты захватили город Бадахос и установили контроль над городами Ирун и Сан-Себастьян, затруднив прямую связь республиканского Севера с Францией. Одно время казалось, что отряды генерала Франко вот-вот ворвутся в столицу Испании, но танки и самолеты, предоставленные Советской Россией, энтузиазм испанских республиканцев и добровольческих интернациональных бригад не позволили мятежникам развить успех.

Тогда генерал Франко обратился за помощью к Муссолини. Дуче генералу не отказал. После Эфиопской войны он по-новому чувствовал свою политическую значительность. К тому же опасался распространения коммунистических идей. Кроме того (опять мечта об Империи), разве не Испания была когда-то одной из самых богатых провинций Рима?

Первые двенадцать военных самолетов были отправлены в Испанию уже в конце июля, якобы для сопровождения судов, перевозящих отряды франкистов из Марокко. Акция эта держалась в тайне, но так случилось, что два самолета совершили вынужденные аварийные посадки во Французском Марокко и секрет открылся. Дуче это не смутило. Он откровенно хотел войны. Успеха в Эфиопии было ему мало. Тем более что Франция, Великобритания и США очень удачно для Муссолини объявили о своем «невмешательстве» в испанские события. В итоге в марте 1937 г. на территории Испании действовал уже Армейский добровольческий корпус (Corpo Truppe Volontarie, CTV), включавший в себя четыре итальянские дивизии: три — чернорубашечников с пышными названиями «Божья воля» (Dio lo vuole), «Черное пламя» (Fiamme Nere), «Черное перо» (Penne Nere) и одну регулярную («Литторио»), всего около 78 000 человек под командованием генерала Марио Роатты. Тогда же мятежникам было поставлено 3400 пулеметов, 1400 минометов, 1800 орудий, 6800 автомашин, 160 танкеток (танков Италия еще не производила) и 760 самолетов. Общая стоимость помощи составила почти 8,5 млрд лир (около 1/5 всего годового бюджета Италии).

Нацистская Германия тоже не осталась в стороне: в Испанию были направлены наземные (в том числе танковые и авиационные) подразделения легиона «Кондор». Разумеется, советское правительство заявило, что в таких условиях не может оставаться в стороне, и направило в Испанию своих военных советников и добровольцев, прежде всего летчиков и танкистов. Тогда-то, 18 июля 1936 г., прозвучал ставший всемирно известным лозунг «ЎNo pasarбn!» («Они не пройдут!»). Но в феврале 1937 г. франкисты заняли Малагу. Они были дисциплинированны и хорошо вооружены. Начав наступление на реке Харама к югу от Мадрида, они достаточно быстро вышли к морю у Винариса, отрезав этим маневром Каталонию.

К испанцам дуче всегда испытывал недоверие. Испанцы ненадежны. Они презирают дисциплину и государство. Они после своей революции даже с необходимыми переименованиями не смогли справиться. В самом деле, достаточно ли для того, чтобы переименовать отель, замазать краской слово «королевы» в названии «Отель королевы Виктории»? А объявив: «Испания — это республика трудящихся…», зачем добавлять к этому: «…классов»?

Испании нужна правильная фашистская революция!

Пусть курят наши итальянские папиросы. Пусть стреляют из замечательных итальянских орудий. Пусть восторгаются превосходными итальянскими самолетами. Конечно, неплохо было бы иногда накачивать республиканцев касторкой, точно пошло бы всем на пользу. Пусть завидуют тому, как эффективно итальянские боевые корабли и подводные лодки топят суда, заподозренные в помощи республиканцам. Потери? Конечно, потери есть. Они всегда есть. Как без потерь? (В Испании итальянцы, кстати, потеряли убитыми четыре тысячи человек; неизвестно, удовлетворила ли эта цифра дуче, посчитал ли он на этот раз число погибших достаточным для того, чтобы по-настоящему почувствовать вес победы?)

Дуче не хотел упускать шанс. Мешала ему только прогрессирующая болезнь. После смерти брата, после окончательного разрыва с Маргерит Сарфати, Муссолини все чаще подвергался приступам своей непонятной болезни. Близких друзей у дуче не было, с донной Ракеле он общался только дома, всего более из-за резкой смены его настроений страдала Кларетта Петаччи.

«Иди! Иди! Уходи! Ты можешь идти, — записала Кларетта в свой дневник 24 октября 1937 г. раздраженные слова Муссолини. — Мой день испорчен. Это невыносимо, когда любишь великого деятеля, а разочаровываешься в человеке. Ты любишь человека, но, сталкиваясь с моей должностью, начинаешь ненавидеть меня!» И, всегда гордившийся, даже кичившийся силой своего духа, дуче начинал произносить слова, никак не вяжущиеся с его образом: «Я никому не нужен… Единственно, что я отличный любовник… Но ты, конечно, скажешь, что таких, как я, повсюду полно, и не пятидесятичетырехлетних, а помоложе… Ну да, да, ты ведь знакома с таким количеством молодых людей…»

2.

К генералу Франко дуче относился своеобразно. Он во всем привык быть первым. Появление каудильо, еще одного вождя, несомненно, отвлекало внимание мировой общественности от фигуры дуче. Вынырнув из неизвестности, каудильо сразу получил все. Уже в 1936 г. Хунта национальной обороны присвоила ему звание генералиссимуса и назначила пусть временным, но главой государства. Это раздражало дуче. Он ждал решительных успехов путчистов в Испании, но при этом (втайне) был не против того, чтобы этим разболтанным (так он считал) офицерам каудильо устроили хорошую трепку.

Обстановка в Европе складывалась тревожная. 4 января 1937 г. Муссолини даже провел специальные переговоры с Германом Герингом — эмиссаром Гитлера. В ответ на прямое предложение фюрера считать будущую аннексию Австрии делом решенным, Муссолини заявил, что этого он не потерпит. Он все еще считал Италию более сильной, чем (пусть и быстро) восстающая из руин Германия.

«Я прослушал полуторачасовое выступление Гитлера от начала до конца и должен честно признаться: оно мне совершенно не понравилось, — делился дуче своими впечатлениями с Клареттой Петаччи. — Среди прочего Гитлер заявил: “Это я создал сегодняшнюю Германию, только мое имя будут вспоминать в связи с этим”. (Ревность душила дуче. — Г. П., С. С.) Не говоря уж об этом: “Я тут главный, и все, что я делаю, — это прекрасно”. (Ревность, конечно, ревность. — Г. П., С. С.) Кроме того, фюрер постоянно повторяется. Речь без начала и конца, нагромождение бессмысленных фраз. Знаешь, если бы я себе такое позволил, в Италии наступил бы конец света».

3.

Дела в Испании складывались не лучшим образом. В начале марта произошло известное сражение под Гвадалахарой, в котором в основном досталось как раз итальянцам. Эта операция рассматривалась мятежниками как часть общего наступления на Мадрид, и сильному итальянскому корпусу отводилась в ней основная роль. Республиканцы совершенно не ожидали наступления с северо-востока, вдоль главной дороги, ведущей от Мадрида на Сарагосу и далее во Францию, поэтому вначале у франкистов и итальянцев было большое преимущество — и в людях, и в технике.

«Для участия в Гвадалахарской операции мятежным командованием был введен в действие в полном составе Итальянский экспедиционный корпус. Со вспомогательными задачами в операции участвовала испанская дивизия “Сория”. Общая численность войск, с самого начала принявших участие в операции, составила около 60 000 человек; вооружение — 30 000 активных винтовок, 1800 пулеметов, 250 орудий, 140 танков и броневиков, 60 самолетов и 5000 автомашин. Этим силам противостояла слабая 12-я сборная пехотная дивизия республиканцев в составе пяти бригад, растянутая на фронте в 75—80 км и имевшая всего около 10 000 человек, 5900 активных винтовок, 85 пулеметов и 15 орудий…»1

В первые несколько дней (с 8 по 12 марта) франкистам удалось продвинуться на значительное расстояние, несмотря на ошибки планирования. «Дороги, установленные для движения, были постоянно забиты автомашинами, создавались частые и длительные пробки, которые неизменно подвергались обстрелу со стороны республиканской авиации. Имея почти полностью моторизованные войска и абсолютное превосходство в силах, итальянцы отказывались от охватывающего маневра, отдав предпочтение лобовому удару и сосредоточению всей массы своих сил и средств на одном шоссе»2.

В результате к республиканцам подошли части с других участков фронта, и 12 марта наступление было остановлено. «В дальнейшем, по мере развития операции, войска республиканцев были значительно усилены переброской сил с других участков мадридского фронта. Эти силы образовали вновь созданный 4-й армейский корпус в составе трех дивизий (11-я, 12-я и 14-я). Численность корпуса к концу операции достигла 30 000 человек, 17 000 активных винтовок, 360 пулеметов, 39 орудий, 54 танка и 70 самолетов»3. Кстати, танки советского производства успешно подавляли легкие итальянские танкетки. «Боевая работа танков за первый период еще раз доказала абсолютное превосходство пушечного танка республиканцев над пулеметными итальянскими танками Ансальдо»4.

Значительную роль в остановке наступления сыграли 11-я и 12-я интербригады, в составе которых, кстати, воевали батальоны итальянских антифашистов. «Испания — не Абиссиния!» Это особенно возмущало Муссолини. Уже 13 марта итальянское командование перешло к обороне. На карту был поставлен международный престиж Италии. После шумихи вокруг «последнего наступления на Мадрид» запахло скандалом. Вообще решение о переходе к обороне оказалось неудачным, так как из-за дезорганизации итальянских войск первая же настоящая контратака республиканцев превратилась в большое успешное наступление. Были захвачены пленные и даже штабные документы.

«Итальянские солдаты, — писал в своей книге П. И. Самойлов, — при первых же боевых столкновениях с республиканцами прямо отказываются воевать… к тому же они подавлены стойкостью сопротивления республиканской пехоты, наступательной силой танков, налетами авиации, чего, по уверениям своего командования, не должны были встретить; обманутые жалуются на крайне слабую поддержку со стороны своей боевой техники, на постоянные перебои в питании, снабжении и т. п.; их офицеры растеряны и слабы»5.

Итог операции оказался для итальянцев катастрофическим. «Последний этап Гвадалахарской операции характерен именно успешным наступлением республиканских войск. Итальянский экспедиционный корпус получил тогда наиболее ощутимые удары, они окончательно подорвали его боеспособность и вынудили надолго выйти из боя»6. Полностью, например, была разгромлена дивизия «Божья Воля».

В итальянской прессе, впрочем, оптимистично заявлялось, что недели через две «небольшое поражение» будет полностью отомщено. А когда через обещанные две недели ничего такого не произошло, дуче просто запретил распространение в Италии английских газет и приказал расстреливать итальянских антифашистов, которые попадали в руки солдат Итальянского экспедиционного корпуса.

Летом 1937 г. итальянские подводные лодки начали топить даже нейтральные суда, если возникали хоть какие-то подозрения в том, что они доставляют груз испанским республиканцам. Атаки вели именно итальянские подлодки, германских в то время в Средиземном море не было. «Даже зная об этом, Муссолини требовал удвоить число атак. Для нападений на чужие суда теперь использовалось сорок итальянских субмарин, пока дуче не узнал от немцев, что британские моряки (благодаря радиоперехватам) уже знают, на ком лежит ответственность»7.

Нацистская Германия потратила на войну в Испании вчетверо меньше и людей, и техники, чем Муссолини. Более того, воспользовавшись занятостью Италии, немцы расширили свое экономическое и военное проникновение на Балканы, прежде всего — в Румынию и Болгарию8.

4.

Летом 1937 г. Муссолини отправил в Германию своего зятя.

С 21 по 24 августа Галеаццо Чиано провел с министром иностранных дел Германии бароном Константином фон Нейратом переговоры, по окончании которых встретился с самим рейхсканцлером. Он не произвел на итальянского министра впечатления, слишком уж разными людьми они были, но Чиано остро почувствовал: от Адольфа Гитлера исходит явная опасность. А дуче (об этом Чиано знал) все еще не совсем верно оценивал складывающуюся в Европе обстановку. Муссолини был откровенно заворожен своими выступлениями, а доклады иерархов (чрезвычайно преувеличенные) об успешном перевооружении армии, об усилении военной мощи Италии и ее влияния на международную политику еще больше мешали дуче. Он буквально взрывался, узнавая об упущениях и ошибках своих помощников. «Меня не хватает на все сразу». Необходимой энергией он теперь подпитывался от энтузиазма толпы, собирающейся под балконом палаццо Венеция во время его выступлений. Вот они, минуты восторга, минуты просветления. Но, возвращаясь с балкона, еще слыша за спиной восторженный рев толпы, Муссолини уже ворчал: «Жмут сапожища…»

Даже Кларетту Петаччи он теперь упрекал: «Я должен управлять своим народом, я должен всего себя отдавать народу, а посвящаю время тебе». И жаловался (не без тщеславия, впрочем): «Я устал от женщин. Ты этого не поймешь». И не мог удержаться от хвастовства: «Первое время по приезде в Рим был какой-то нескончаемый поток из женщин ко мне в гостиницу. Я спал иногда с четырьмя в день. Некоторые были со мной лишь раз, из чистого любопытства. Сейчас я думаю о них как о проститутках. Они отдавались мне, а я брал. Но я ни одну из них не вспоминаю, а если кого и вспоминаю, то чисто случайно». Ну да, отвечала на это Кларетта, ведь для всех этих женщин, Бен, ты был всего лишь ценным трофеем, способом заработка.

Дуче злился, а как иначе? Если ты не спишь с женщинами, про тебя сразу начинают говорить, что ты или импотент, или извращенец. И все это на фоне горящего мира. И все это на фоне все чаще проявляющейся болезни. «Он прилег отдохнуть (в апартаментах Кларетты в палаццо Венеция. — Г. П., С. С.). И попросил накрыть его пиджаком. Так ему кажется, будто он на войне, когда приходится спать прямо на земле и накрываться курткой. Он хочет выглядеть великим, даже когда болен. Но потом его начало рвать. Он лег, приняв такое же положение, какое использовал Наполеон, когда у него болел желудок, и мало-помалу ему стало легче…» И тут же: «Дай мне револьвер, я выстрелю в себя». Он не мог не играть, любая игра согревала его. «Я не могу болеть! — кричал он Кларетте. И тут же требовал: — Отвернись! Ты не должна видеть, как меня рвет. Уходи! Уходи! Пусть из меня выйдет вся эта желчь, она вся зеленая».

«Он спрашивает, люблю ли я его тело, — записала Кларетта в дневнике 22 ноября 1937 г. — Говорит: “Мне сказали, что у меня одна из лучших фигур во всей Италии”. Я спрашиваю, кто это сказал. Он отвечает: “Один человек на пляже. Он мне сказал: Муссолини, у тебя самый идеальный торс на всем пляже”. А я гордо ответил: “Во всей Италии!” Только вот кривые ноги меня портят. Гадкая Маргерит [Сарфати] часто говорила, что они у меня некрасивые. Мы были с ней вместе два года, а потом расстались. Я не мог любить ее по политическим причинам, уж слишком во многое она вмешивалась…»

Вдруг заболела младшая дочь Муссолини — Анна-Мария. Дуче расстроен. «Она так плакала! Она еще расстроилась из-за того, что платьице стало для нее слишком коротким. И фартучек тоже, ведь она выросла. Она пришла ко мне в комнату и была так расстроена, что не могла даже слова произнести…»

«У меня — двойное дно». Дуче сам это осознавал.

«У детей Эдды (старшей дочери Муссолини. — Г. П., С. С.) гувернантка-немка, и я этого не одобряю, — записала его слова Кларетта в дневнике 15 октября 1937 г. — Представляешь, однажды вечером эта девица почувствовала себя плохо и оставила их без присмотра. Девочка (дочь Эдды. — Г. П., С. С.) на глазах превратилась в бестию, она прямо с ума сошла, начала безостановочно носиться, прямо как ураган. Разбросала бумаги, вещи, прыгала по столам, стульям, каталась по полу. Ты же понимаешь, эта девушка подавляет детей. В восемь, хочется спать или нет, это неважно, — изволь ложиться в постель, утром в семь часов, выспался ты или нет, подъем. Есть тоже надо в определенное время, вне зависимости от чувства голода, и тому подобное. Туда нельзя, сюда нельзя, этого не смей. Ужас просто! Конечно, дети великолепно владеют немецким, в особенности мальчик, но в остальном — все это сплошная пытка. Я решительно не одобряю такого, тем более что иностранки в доме, как правило, шпионки. Моя жена гувернантку не переваривает. Принцесса (Мария Жозе Бельгийская, принцесса Пьемонтская, жена наследного принца Умберто. — Г. П., С. С.) рассказывала, что у нее двадцать два года была немка гувернантка, и, когда разразилась война, она сразу уехала на родину. Провожая ее, принцесса на вокзале расплакалась, потому что успела привязаться к гувернантке. А та ей говорит: “Не плакать, не плакать, госпожа, я скоро вернуться, я вернуться сюда со своими пруссаками!” Как тебе такое? Если бы эта женщина, например, описала два или три года своей жизни у дочери дуче, представляешь, что было бы? Такая книга разлетелась бы в одно мгновение. Будь гувернантка итальянкой, ей можно пригрозить, запугать, но с иностранкой, с немкой, ничего не поделаешь».

Вот дуче выступает с балкона палаццо Венеция. Вот он салютует на экране кинотеатра. Вот он в фотохронике: кадры с итальянцами-победителями в Абиссинии, с германскими нацистами — на улицах Мюнхена. Дуче от увиденного в Германии в полном восторге. Кларетта передает дуче слова, случайно услышанные ею на улице: «Этот Муссолини вообще-то симпатяга — жаль только, что все время хочет воевать».

Дуче все это нравится.

Кларетта записывает его слова. О иерархах: «Они живут в лучах моего света». О фюрере: «Мы с Гитлером — словно двое богов на облаках».

А вот запись от 27 октября 1937 г. — о китайском после: «Бедняги [китайцы], они настоящие патриоты и страдают от этого. Сама понимаешь, это народ, у которого за спиной четыре тысячи лет цивилизации. Они сделали что могли. Он (китайский посол. — Г. П., С. С.) спрашивал меня, почему Италия не помогает Китаю. Я ответил: по простой причине. Италия никогда не будет там, где Франция и Англия. Если бы Франция и Англия были на стороне Японии, Италия была бы с Китаем. Он сказал, что им [китайцам] очень обидно, что у них нет такого друга и защитника, как Италия. Ну да, но ведь японцы назначают китайского губернатора в каждом местечке оккупированного Китая; конечно, под юрисдикцией Японии и в подчинении Японии, но все-таки — китайского. И спрашивает: может ли заяц противостоять стае волков? Нет, конечно. Так и китайцы. Бедняги, они защищаются, как могут, идут на верную смерть, но ведь, давая себя убивать, не выиграешь войну. Представляешь, их нация увеличивается на миллион ежегодно. Даже у здешнего [китайского] посла семеро детей. Это очень способная нация. Они, как обезьяны, копируют всех и вся. Они всему очень быстро учатся…»

5.

После пяти отказов посетить Германию дуче все-таки принял приглашение рейхсканцлера, и в сентябре 1937 г. Адольф Гитлер наконец продемонстрировал ему грандиозные военные парады.

Дуче покорен: он увидел всю мощь Германии.

Тем сильнее раздражают его затянувшиеся испанские события.

«Этот проклятый Франко совсем ничего не делает, — в декабре 1937 г. жалуется он Кларетте. — Он все чего-то ждет, хотел бы я знать — чего? Он замер, наверное, дожидается политического решения проблемы. Он весь в иллюзиях. Внутреннего политического баланса не достичь, если нет внешнего. Когда мне приходят телеграммы с текстом: “На испанском фронте без перемен”, я просто зверею. Чего он дожидается? Чтобы враг вооружился до зубов? Нельзя давать противнику времени прийти в себя. А Франко дает. Они (франкисты. — Г. П., С. С.) прорвали линию фронта, обратив в бегство красные войска, и надо было воспользоваться этим, ведь так мало нужно, чтобы войти в Мадрид. Так нет же, они остановились. Ждут политической капитуляции. Франко доволен тем, что Япония его признала. Но этого недостаточно, потому что в момент поражения любое признание теряет силу. У испанцев отсутствует чувство времени, в этом они похожи на арабов: им что сегодня, что завтра, что через месяц, что через год. Представь, когда его (Франко. — Г. П., С. С.) спросили, когда окончится война, от ответил: “Это может случиться как в тридцать восьмом, так и в тридцать девятом”. Ну да, в Испании пока всего хватает. Но зачем продлевать войну, когда ее можно завершить, приложив совсем немного усилий и решимости. Лучше пожертвовать сотней тысяч человек за один месяц, но победить в войне, чем потерять пятьдесят тысяч в ходе продолжительной кампании, рискуя проиграть. Ведь войну ведут не генералы. Генералы — это старикашки, которые вечно думают о своих делах и во всем сомневаются. Когда поступает приказ, и они понимают, что его следует выполнять, тогда они говорят: “Нам приказано, так что вперед, будем надеяться на лучшее”. И горделиво говорит: итальянцев в Испании сейчас двадцать пять тысяч, боевой дух у них на высоте, и если бы все были итальянцами, то Мадрид давно был бы взят. Итальянская авиация творит чудеса. Если бы меня послушали, то давно вошли бы в Мадрид. Подумай только, какой бы это триумф был для нашей армии. Но не тут-то было: опять генерал [Франко] остановил наступление…»

«Лучше пожертвовать сотней тысяч человек за один месяц…» От Муссолини такое уже не раз слышали. «Пока Франко раздумывает, враг вооружается… Франко здорово рискует проиграть войну… Так уже было: он дважды попадал в беду, два раза красные прорывали линию фронта… Чтобы пойти в наступление, Франко нужны мы [итальянцы], способные спасти ситуацию при помощи авиации. Да, надо отметить, что он ко мне прислушивается и всегда прислушивался. Он очень уважает меня и мое мнение и даже восхищается мной. (Муссолини и в такой момент не может не покрасоваться перед любовницей. — Г. П., С. С.) Так что я скоро скажу ему, что пора начинать действовать. Спохватывается. Конечно, я не могу поступить с Франко, как с Де Боно, когда он сомневался, а я приказал: “Марш, в атаку!” Франко — не мой генерал, и я могу советовать ему лишь до определенного момента…» Но и сказанного Муссолини мало. «Этот Франко — идиот, — кричит он. — Уже получил по голове в Теруэле, чего и следовало ожидать. Он думает, что выиграл войну, потому что одержал дипломатическую победу, и его теперь признают во всем мире. Но это смешно, когда в доме враг. Достаточно двух-трех атак, как от мирового признания ничего не останется. Вот уже четыре месяца, как они (франкисты. — Г. П., С. С.) могли одержать победу в этой войне. Если бы у них был размах, как у японцев [воюющих в Китае], сейчас все было бы кончено. Испанцы ленивы, инертны, в них много от арабов. Ведь до 1480 г. Испания была под властью арабов, восемь веков под гнетом мусульманства. Вот откуда у испанцев эта природа — они много едят и много спят. А наш народ — лучший во всей Вселенной. Ест только по необходимости, мало пьет и много трудится. (О эта противоречивость дуче, его непредсказуемые переходы от хулы до хвалы! — Г. П., С. С.) Мы бедны, это правда, у нас на всю страну всего-то пять или шесть миллионеров. Зато мы мудрые, сдержанные и отважные. У нас великий народ, великий. Сицилия тоже была под арабами, но это продлилось всего два века, и никаких следов не осталось. Представь себе, ведь именно на Сицилии в период с тысяча сотого до тысяча двухсотого мог родиться итальянский язык, а не в Тоскане. Ты знаешь удивительной красоты стихи Чулло? Они прекрасны. И это 1200 г., не современность! Ну а потом появился Данте Алигьери, который затмил всех остальных силой своего слова и гениальностью…»

Но прежде всего война.

Мысли дуче заняты войной.

События в Испании требуют пристального постоянного внимания, мощной концентрации, точного анализа, но в поведении дуче вдруг что-то меняется. В долгих монологах, обращенных к любовнице, все чаще звучат растерянные нотки. «Я нахожусь в неприятной ситуации. Я сейчас [одновременно] и министр, и любовник. Твой муж обязательно будет болтать с другими офицерами, в столовой, например, или где-то там еще, и скажет им: “Муссолини, который так проповедует семейные ценности, разрушил мою семью, украл у меня жену”» (запись от 7 ноября 1937 г.). Вот что, оказывается, занимает Муссолини на фоне мировых событий.

А вот запись от 9 августа 1938 г.: «Эдда — сплошное разочарование. Я все еще сержусь на нее за то, что ее маленькая прелестная дочурка лежит в больнице совершенно одна. Хватит уже! Или она прекратит так себя вести, или я заставлю ее прекратить! Я на это способен, знаешь ли. Мне все равно, что она моя дочь, я могу наказать ее, и очень жестоко. Она не следит за домом, постоянно разъезжает, где ее дети, неизвестно, она ими вообще не занимается, бросила их на немецкую няньку, а сама ведет жизнь этакой гранд-дамы, изображает из себя графиню в компании с кретинами разных национальностей. То она на Капри, то в Абетоне, а теперь вот в Венеции. Эдда меня ужасно разочаровала. Я так надеялся, что ее будет интересовать жизнь партии, что она будет помогать бедным там, где они в этом нуждаются. Ведь она могла, как никто другой, быть близкой к народу и помогать мне, как никто другой. Вместо этого она общается с дебильными снобами. С той же Делией ди Баньо, которая превратилась в ее тень и тянет из нее соки. Все кончится тем, что она скомпрометирует Эдду, потому что люди много болтают, а эта их преувеличенная дружба уже всеми замечена и осуждается. Ну да, она любовница мужа Эдды, Галеаццо. В Риме про них так и говорят: “Они поменялись своими Галеаццо”. Когда они однажды пришли в театр со своими мужьями, все тут же сказали: “Партия вчетвером”. Нет, нет, так дело не пойдет. Все кончится тем, что она скомпрометирует будущее своего мужа, потому что я, когда чувствую запах скандала, иду по костям, для меня не существует в этот момент ни друзей, ни родственников: я просто рву отношения, и все. Я могу расстрелять любого в Италии, чтобы никто не смел и рта открыть!»

Кларетта понимает, Кларетта сочувствует. Стоит случиться размолвке, Кларетта в панике. 3 февраля 1938 г. она, например, шлет своему Бену отчаянное письмо. И отчаяние ее, конечно, не из-за событий в Испании и не из-за угроз Франции или Великобритании. «Любимый, сердце мое полно тревоги. Ты позвонил мне, а меня не было дома. Я не могла тебя слышать. Может быть, ты хотел позвать меня к себе… я сходила с ума от вожделения… мне хочется плакать… Я должна была пойти с матерью навестить бабушку, у которой стало плохо с сердцем… Когда я вернулась, ты звонил во второй раз, но напрасно. А мне так хотелось увидеть тебя и попросить извинения. О, прости меня и не сердись — это было не по моей вине. Я всегда жду твоего звонка, и в этом заключается смысл всей моей жизни. Я люблю тебя, и твой голос единственная моя радость и блаженство. Видеть тебя, говорить с тобой — вот мое счастье. Скажи мне, что ты не слишком расстроен. Я обожаю тебя и прошу меня простить. Мне хочется бежать к тебе, хочется посмотреть в твои глаза, чтобы убедиться, что они такие же ласковые, как и всегда. Прими, пожалуйста, мои извинения и признания в любви, преданной и безграничной. Я вся дрожу от мысли, что разочаровала тебя…»

«Сердце полно тревоги… Хочется плакать… Прости…»

А причина этой паники? Не созвонились!

6.

Начало 1938 г.

Близится аншлюс Австрии.

Муссолини все чаще поглядывает в сторону Германии, хотя привычно ведет все ту же двойную игру. «В феврале 1938 г. он подтвердил немцам, что продолжает готовиться к сражению с британцами. Старался успокоить британцев, предлагая очередной “пакт дружбы”. В частных беседах дуче признавал, что нацификация Австрии неизбежна, хотя ошибочно полагал, что Гитлер заранее предупредит Италию, чтобы подготовить публику к внезапной смене курса»9.

Но Гитлер ни о чем предупреждать не стал. В марте он аннексировал Австрию, сообщив Муссолини о своих планах только в самый последний момент. Австрийский канцлер Курт Шушниг был отправлен в концлагерь, а Италия лишилась удобного буферного государства на границе с опасным соседом. Через информаторов (полиции и секретной службы) дуче знал, конечно, что общественное мнение Италии, несмотря на внешне восторженную реакцию парламента, отреагировало на события крайне негативно. И вот странно. «Сдав» Австрию, Муссолини распорядился начать строительство укреплений вдоль границы с рейхом.

7.

В начале мая 1938 г. Адольф Гитлер снова посетил Италию. Это был деловой, но пышный, даже торжественный визит. Рим, Неаполь, Флоренция, Генуя — теперь уже дуче старался поразить своего «друга-врага». В записях Кларетты дуче чуть не лопается от гордости — за «мощь нашего войска», за «великий флот», за «непобедимые подводные лодки», тоже показанные рейхсканцлеру. «Муссолини лично занимался приготовлениями и внимательно проверил весь маршрут, чтобы убедиться, что дома хорошо покрашены (а если необходимо, то снесены), установлены фальшивые деревья и декорации фасадов, и создать иллюзию богатства и мощи. Он был стопроцентно уверен, что все в Италии у него организовано более величественно, чем в Германии, а итальянские газеты гордо писали о демонстрации новых видов оружия. Руководство армии, однако, было среди тех, кто сознавал, что это всего лишь декорация, и маршал Грациани отмечал с недоумением, что на некоторых броневиках стояли деревянные пушки»10.

«Представляешь, — рассказал дуче своей любовнице о военных маневрах, проведенных в Неаполитанском заливе. — Какое-нибудь течение, какая-нибудь авария — и случилось бы страшное. Даже адмирал Рэдер, который был рядом со мной, этот мужественный человек, сказал: “Три минуты [синхронного погружения], но как долго они тянутся”. И когда всплыли все 86 [подводных лодок] без всяких происшествий и одновременно, это был такой потрясающий маневр, что все разволновались не на шутку. Они (подлодки. — Г. П., С. С.) были идеальны. [Адмирал граф Артуро] Риккарди просто молодчина. Я сам приказал: “Они (подлодки. — Г. П., С. С.) должны пройти так близко к [флагману] “Кавур”, чтобы было видно, блондины моряки или брюнеты”. Немцы обомлели, они даже представить такого не могли. Они стояли с сияющими глазами, смотрели и даже не знали, что сказать. Это были фантастические маневры. А утром они наблюдали за римским шагом с удивлением и восторгом, а потом сказали мне: “Мы потратили долгие годы на то, чтобы научить наших солдат маршировать, а ваши освоили это всего за несколько месяцев”. Это великолепно! Не говоря уже о том, что было, когда проходили [на параде] длинными рядами пушки, танки. Они были поражены мощью нашего войска…»

И далее (запись от 10 мая 1938 г.): «Флорентийцы тоже все организовали как надо. Гитлер был очень доволен, все время хохотал. Да, наконец-то. Мы здорово повеселились, в особенности с Геббельсом. Он ужасно походил на итальянцев, у него такое потрясающее чувство юмора! Они мне поведали обо всех неожиданностях и перипетиях моего (прошлого) визита в Берлин. Как дирижер стучал дирижерской палочкой по головам и пропускал момент, когда надо начинать играть. А в Кампо ди Марте звонарь все звонил, звонил в колокол и никак не хотел останавливаться. Ему отдали неправильный приказ, и он, будучи педантичным пруссаком, не прекращал звонить. “Мне было велено звонить до двадцати ноль-ноль, и я буду звонить до двадцати ноль-ноль”, — сказал он. А мы должны были выступить, но этот звонарь звонил не прекращая. Много времени ушло на то, чтобы убедить упрямого пруссака, что приказ был ошибочным». «Ты знаешь, — записала Кларетта слова дуче, — эти немцы такие симпатичные, а Гитлер рядом со мной превращается в мальчишку».

Ну где еще можно прочесть такое? Где можно с такой силой ощутить эту страшную и нелепую коричнево-черную Атлантиду, к счастью, уже погрузившуюся на дно истории?

«Гитлер был так растроган, что даже плакал, когда уезжал. Он сказал мне: “Это были самые прекрасные дни в моей жизни, я их никогда не забуду. Шесть дней, похожих на сон. Я жалею, что не стал архитектором, я выбрал неправильный путь”. А я ему ответил: “Для вашего народа этот путь правильный”. Он сказал: “Да, это так, но не это было моим призванием. Я никогда не забуду время, проведенное здесь”.

Он был тронут, в его глазах блестели слезы.

Знаешь, я ведь запретил кричать: “Да здравствует дуче!”, поэтому все везде выкрикивали что-то невнятное. Прямо за нашими спинами висел громкоговоритель, который буквально оглушал. Единственное, что было слышно, это рев толпы. На пьяцца делла Синьория разыгралось незабываемое действо, люди напирали и напирали, их невозможно было остановить. В театре я строго смотрел по сторонам, так что всем было неловко. Там собирались устроить овации с криками “Дуче, дуче!”, но я их остановил. И все кругом просто без устали нас разглядывали. Зато люди дали волю чувствам, когда я проехал по улице один, после того как отвез Гитлера. Они не давали моей машине проехать, все кричали: “Дуче! Дуче!” Но должен сказать, перед ним они тоже не упали лицом в грязь. Представь себе флорентийцев, которые кричат: “Гитлер! Фюрер!” — ведь это еще более потрясающе, чем когда это делают римляне и неаполитанцы».

Поистине, невероятная, давно затонувшая Атлантида.

«Когда я ездил куда-нибудь с официальным визитом, делился дуче своими чувствами с Клареттой, — я никогда, ни разу не дал ни одного повода для сплетен. Я забочусь о своем престиже, в репутации — моя сила. Единственная женщина, с которой я встречался, — это жена префекта. Я прошу тебя (это дуче говорит Кларетте, своей любовнице. Г. П., С. С.), говори о дамах с уважением, если хочешь, чтобы уважали тебя. Я побывал на заводах и фабриках. Мужчины и даже женщины в рабочих комбинезонах — это так здорово. Хотя, когда женщина так одета, это производит немного странное впечатление. Все кончается тем, что они теряют свою красоту в сплошном грохоте и пыли. Но вообще все эти люди сильные, здоровые, просто молодцы. Я доволен, но немного устал, столько километров проехал. Со мной фотографировались даже официанты, даже повар — он такой замечательный, жаль, что я мало ем. Я приказал заплатить рабочим за субботу и воскресенье, а многодетным семьям подарил по 250 лир…» И далее: «Я смотрел на новое поколение, они все такие, какими я их хотел видеть: сильные, красивые, здоровые, ходят в бассейны, в спортивные залы. Они просто великолепны. Прекрасная молодежь — те, кому от четырнадцати до двадцати. Я зашел в одну школу во время урока, когда учительница рассказывала о движениях микроба в организме. Там было изображение человеческого тела со всеми органами — желудком, печенью. Учительница спросила: “Мне продолжать урок?” Я ответил: “Да, конечно, продолжайте”. Но все девочки стали говорить: “Какие микробы, хватит про микробов!” И как закричат: “Дуче! Дуче!” Потом я зашел в приют для девочек, где в каждом зале со мной говорила какая-нибудь малышка. Одна из них мне сказала: “Знаешь, дуче, как здорово вечером ложиться вот в эту кроватку, такую мягкую и теплую, и знать, что это ты ее нам подарил”. Потом, в столовой, другая девочка говорит: “Дуче, эту вкусную еду, все это даешь нам ты. Сегодня у нас ризотто, а иногда бывает суп”. И все в таком духе. Они преданы мне до фанатизма».

Преданностью пропитан и фашистский гимн «Джовенецца» («Юность»):

Да здравствует народ Героев,
Да здравствует бессмертная Родина.
Твои дети возродились
С верой в идеал,
В мужество твоих бойцов,
В доблесть первопроходцев.
Видение Алигьери
Сегодня сверкает у всех в сердцах.

Припев:

Юность, юность,
Весна красоты,
Время превратностей жизни,
Твоя песня звучит и идет!
Это ради Бенито Муссолини,
Это ради нашей славной Родины —
Эйя эйя алала,
Эйя эйя алала!

И далее:

В пределах Италии
Переродились итальянцы.
Их изменил Муссолини —
Ради завтрашней войны,
Ради славы труда,
Ради Мира и лавров,
Ради заключения тех,
Кто от Родины отрекается.
<…>
Поэты и ремесленники,
Землевладельцы и крестьяне
Клянутся в верности Муссолини,
Нет даже бедного квартала,
Который бы не послал свои отряды,
Который бы не развернул флаги
Фашизма-освободителя.

8.

Ну какие тут комментарии?

9.

Четырнадцатого июля 1938 г. в Италии был опубликован Манифест о расе (Manifesto della razza). Теперь итальянцы были отнесены к арийской расе. Новые законы позволяли властям конфисковать собственность евреев, запрещали евреям многие престижные профессии в области торговли, банковского дела, образования и государственного управления. Одновременно подчеркивалось расовое превосходство итальянцев над «испанцами, румынами, греками и левантийцами»11. Запрещались браки и вообще сексуальные отношения между итальянцами и евреями.

Таким образом Муссолини утверждал свою солидарность с нацистами.

«Следует признать, однако, что, несмотря на обычное единогласное одобрение в парламенте, новая расовая политика была плохо принята широкой публикой. Итальянцам буквально приказывали учиться чувствовать себя расой господ и подавлять чувство жалости к преследуемым. Газеты печатали статьи, оправдывающие расовые преследования. Нигде не должен был упоминаться протест, выраженный папой»12.

Возмущение, выражаемое некоторыми западными демократиями, казалось, доставляет дуче удовольствие. Поскольку и Ватикан продолжал протестовать, Муссолини вновь начал проявлять самый открытый антиклерикализм и однажды «поразил свой кабинет, заявив, что ислам, возможно, является более эффективной религией, чем христианство»13.

10.

 

Атлантида.

Воистину, Атлантида.

Древняя, темная, страшная Атлантида.

«Когда я умру, — записала Кларетта слова дуче 12 июля 1938 г., — не хочу никаких траурных церемоний, поминальных речей. Ничего не надо. И памятник не нужен. Просто квадратный камень два на два с большой буквой “М” в центре и надписью “1883” с одной стороны и датой смерти с другой. Я знаю, когда умру, я точно знаю. Но ты не спрашивай. Я не могу этого сказать. Нельзя. Ты будешь очень переживать. Но потом успокоишься и будешь рассказывать обо мне…»

Колонии — вот о чем дуче неустанно думает. Ведь колонии — это не просто золото, медь, железо, нефть, это огромное количество цветных солдат, которых нисколько не жалко (они не арийцы, они дикари). Да, дуче любит музыку Бетховена, но при этом помнит о еврейском происхождении композитора. Да, дуче против невежества «попов», но верит и в астрологические прогнозы, и в свою «исключительную» интуицию. Впрочем, интуиция часто обманывает диктаторов. Этому есть логическое объяснение. Успех не позволяет достаточно критически воспринимать настоящее, следовательно, представления об окружающем мире неизбежно теряют связь с реальностью. Пытаясь ее сохранить, дуче тратит массу времени на ознакомление с доносами и результатами прослушки телефонных разговоров.

Он любит наблюдать за приготовлениями к торжественным парадам.

Он сообщает в полицию (сам) о случайно замеченных нарушениях дорожных правил. (Дуче видит все!) Он обращает внимание даже на самые случайные мелочи. Однажды американский консул в Неаполе задал первому попавшемуся ему на улице нищему вопрос о вполне возможной войне, и нищий этот, к изумлению консула, ответил, что боится не войны. А чего же? Революции! Когда доклад попал в руки дуче, он долго и довольно смеялся. «Даже наши нищие настолько довольны условиями жизни при фашистском режиме, что боятся не войны, а революции!»

При этом дуче все чаще и чаще разражался грубой бранью по адресу своих любимых итальянцев — ленивых, глупых (его определения), не умеющих думать о будущем. Рождаемость падает, тяга к алкоголю растет, пора, давно пора жестко лечить тайные язвы нации. Построить Великую Империю могут только физически крепкие, духовно сильные люди. Дуче готов свести прекрасные густые леса Апеннин — для того только, чтобы сделать климат Италии более суровым: ну как еще приучить нацию к испытаниям?

И вот еще важный вопрос. Кому верить? На кого опираться? Даже самые близкие ведут себя не так, как следовало бы. «У Эдды [очередной] ужасный нервный срыв, — жалуется дуче на собственную дочь (запись в дневнике Кларетты от 5 марта 1940 г.). — Она все курила, курила без конца и целый день играла в бридж. Я сержусь на нее, причем давно. Она не слушается: курит, играет в азартные игры, выпивает. А сейчас настолько истощена, что ей даже запретили садиться за руль, курить, читать и поздно ложиться спать. Все это я сам ей уже говорил. Она дошла до того, что режется в бридж с этими глупыми гусынями, вот идиотизм. А ведь я ей говорил: “Поживи хоть немного жизнью режима. Сделай что-нибудь доброе, стань ближе к народу, так ты сделаешь доброе дело и для себя самой”. Никакой реакции. А иностранные газеты пишут, что я нахожусь под влиянием Эдды, прислушиваюсь к ее советам, постоянно с ней встречаюсь, что она невероятно важная фигура…»

Он жалуется Кларетте: «Мне жаль, когда я вижу, что умирает рыбка». И уверяет ее: «Я мог бы жить в шалаше и питаться одной травой». При этом душу дуче переполняет огромное, никогда не преходящее, поистине всеобъемлющее желание: скорее вступить в войну! Не в воображаемую, а в настоящую войну!

Вот только на кого опереться?

Предают даже проверенные в деле соратники.

О Чезаре де Векки (1884—1959), одном из организаторов «марша на Рим», дуче прямо говорит, что вынужден все восемнадцать лет существования режима буквально тащить за собой «этого Чезаре». «22 октября 1922 г. (дата “похода на Рим”. Г. П., С. С.) он уже хотел предать нас для того, чтобы получить какой-нибудь портфель в новом кабинете, если бы кабинет был образован коалицией различных партий». Муссолини помнил все ошибки, допущенные Де Векки. «Он возбудил гнев Господний угрозой отнять пенсии у инвалидов войны и потом произнес речь, которая просто шокировала режим. Затем в Африке (назначенный губернатором итальянского Сомали) он сделал все возможное для того, чтобы силой оккупировать территории, уже принадлежавшие нам, и устраивал там жестокие и бесполезные массовые убийства…»

И все же он прощает иерарха, дает ему все, что тот просит.

В сорок один год Чезаре де Векки уже сенатор, король жалует ему графский титул. Де Векки назначен президентом Института истории Рисорджименто, он глава Министерства образования. И это правильно. Именно Де Векки приучил преподавателей и школьников ходить по струнке, заменил изучение скучных классиков современной милитаризованной культурой, заставил преподавателей выходить на занятия в черных фашистских рубашках. Даже неутомимый Акилле Стараче начинает злиться на «выскочку». В конце концов, в октябре 1936 г. Чезаре де Векки (к облегчению многих иерархов) отправлен подальше от Рима — губернатором Додеканеса, архипелага в Эгейском море.

Агенты, приставленные к Де Векки, ежемесячно докладывали: «Когда Его Превосходительство едет в автомобиле по улицам города, он требует, чтобы все жители узнавали его машину и останавливались, поднимая руку в римском приветствии; если это не делается, он выходит из машины и оскорбляет всех подряд — и горожан, и военных, угрожая серьезными наказаниями тем, кто не остановился и не поприветствовал его. Он даже поменял клаксон на сирену, чтобы его сразу узнавали все; и горе тем, кто не остановится и не поприветствует…»

А министр корпораций Джузеппе Боттаи (1895—1959)?

Он член Большого фашистского совета. Он интеллектуальный иерарх фашизма. Он автор многих ученых книг, основатель журналов «Фашистская критика» (Critica Fascista) и «Первенство» (Primato). На Великой войне был ранен, в марте 1919 г. основывал фашистские отряды в Риме, затем — боевую сквадру в Лацио. Во время «марша на Рим» командовал колонной, которая вошла в город через ворота Сан-Лоренцо.

Казалось бы, верный, много раз проверенный товарищ. Но Муссолини не любил Джузеппе Боттаи за его чрезмерную резкость, за неуместную (на взгляд дуче) критичность. Теоретик фашистского корпоративизма занимал пост заместителя министра, а затем в 1929—1932 гг. — министра корпораций. Был Боттаи и губернатором Рима, и гражданским губернатором Аддис-Абебы (после провозглашения Империи), даже министром образования (1936—1943). Почему нет? Истинный фашист должен уметь все. К тому же, в отличие от многих других сподвижников, Джузеппе Боттаи никогда (и это чрезвычайно важно) не претендовал на первенство в фашистской иерархии и (хотя сам не одобрял сближения Италии с нацистской Германией) по первому же приказу дуче начал внедрять расовые законы…

А Этторе Мути (1902—1943)?

Этот моложе многих, родился в Равенне в 1902 г.

Чтобы попасть на войну, он подделал дату в документах.

Активный участник «марша на Рим», полковник фашистской милиции.

Несомненно, Этторе Мути смелый человек, настоящий сорвиголова. Во время эфиопской кампании он однажды прошел на бреющем полете прямо над центральным вражеским аэродромом, не каждый решится на такое. Неслучайно в октябре 1939 г. именно Этторе Мути был назначен генеральным секретарем партии, заменив опытного Стараче.

Но вот запись в дневнике Галеаццо Чиано.

«Он (Мути. Г. П., С. С.) хороший товарищ, привязанный и преданный, но недалекий. Он не может удержаться от соблазна строить планы исходя из своих личных соображений. Вся его политика основывается на том, чтобы покровительствовать одним и обманывать других. Все остальное для него не существует. Он не в состоянии понять существа проблемы. Совершенно бессознательно он действует по своему усмотрению и все меньше внимает тому, что я ему говорю. Он считает, что оказывает влияние на Муссолини, но не понимает того, что только последний является суровым судьей. Дуче мудро не противоречит своим собеседникам, не спорит, не возражает, но, когда нужно, уничтожает их самыми беспощадными методами. Мути полагает, что это он играет в кошки-мышки с Муссолини, но в действительности мышкой является он сам…»

Может, Луиджи Федерцони (1878—1967)?

Отец его был известным специалистом по Данте.

Впрочем, фашистским воззрениям сына это не помешало.

Человек откровенно правых взглядов (но всегда за союз с католиками), Федерцони не раздумывая поддержал Муссолини в «марше на Рим». В первом правительстве он — министр колоний, а после убийства депутата Маттеотти — министр внутренних дел. Везде полезен и исполнителен, но достаточно ли этого в сложных, постоянно меняющихся ситуациях?..

Или Роберто Фариначчи (1892—1945)?

Личной храбрости Роберто Фариначчи было не занимать.

Всю Эфиопскую кампанию, пройдя ускоренное обучение летному делу, он провел рядом с Галеаццо Чиано. Однажды совершил вынужденную посадку на вражеской территории, откуда через два дня его вывез на своем самолете Бруно Муссолини. Потерял руку при случайном взрыве гранаты, за что злоязычный Мути прозвал его «Мартином-рыбаком». В 1938 г. дуче именно Роберто Фариначчи отправил в Испанию к генералу Франко. Роберто договорится! К тому же с самого начала Фариначчи был сторонником сближения с Германией…

Или Итало Бальбо (1896—1940), еще один герой «марша на Рим»?

Четыре перелета через Атлантический океан опять сделали его героем. Кстати, самый эффектный из перелетов состоялся в 1933 г., когда 24 гидросамолета «Савойя Маркетти» вел через океан лично он — Итало Бальбо, молодой министр авиации. Муссолини приказал ему создать военно-воздушные силы Италии, и Бальбо приказ выполнил. Но для полного доверия Бальбо, пожалуй, слишком популярен. Дуче с удовольствием присвоил «летающему» министру звание маршала авиации, но почти сразу после этого отстранил от реальных дел (взяв на себя министерства — и военное, и военно-морское, и авиации) и отправил подальше — в Ливию, генерал-губернатором.

Пост, конечно, престижный, но иерарх обижен.

Не болтать всюду о случившемся у Бальбо ума хватило, но Ренцо Кьериче, человеку своему, близкому, Бальбо все же высказал свои огорчения (телефонный разговор был записан). «Мне не на что жаловаться. Я и не жалуюсь. Конечно, мне жаль оставлять дом, работу. Но я уезжаю [в Ливию] спокойно и радостно. Я не из тех, кто хлопает дверью, тем более что я всем доволен, даже несмотря на то, что мне грустно. И я звоню тебе вот зачем. Возможно, кто-то из наших друзей воспримет это дело не столь одобрительно. Так вот, ты всем дашь знать, что я тебе уже писал (или говорил, или звонил), что я совершенно удовлетворен случившимся, я доволен, и мне не на что жаловаться. Я не хочу, чтобы болтуны были большими роялистами, чем король. Как только новость о моем новом назначении будет официально объявлена, сделай вот что: сообщи всем местным секретарям, что я, конечно, не мог оставаться министром всю жизнь, что я хорошо вознагражден, что мои министерские обязанности берет на себя сам шеф и, следовательно, мне нечего возразить. Всем ясно объясни: Итало доволен. Итало должен уехать. Ливия — важная колония, и так далее».

В январе 1934 г. Итало Бальбо улетел в Ливию. Он был против начавшегося сближения с нацистской Германией, он противился всем этим новым расистским новинкам. Обиды его копились. Наверное, в злосчастный день 25 июля 1943 г. он принял бы участие в низложении дуче, но этого не случилось: 28 июня 1940 г. самолет Итало Бальбо (видимо, по ошибке) был сбит своими же, итальянскими, силами ПВО.

«Умер Бальбо, — записал в рабочем дневнике Галеаццо Чиано. — Он погиб в результате трагической ошибки. Зенитная батарея в Тобруке обстреляла его самолет, приняв за английский. Эта новость очень меня огорчила. Бальбо не заслуживал такого конца. Он был человеком неукротимой энергии, неугомонным; любил жизнь во всех ее проявлениях. У него было больше порыва, чем таланта, больше живости, чем проницательности. Он был порядочный человек, и даже в политических стычках, которые доставляли наслаждение его пылкому темпераменту, он никогда не опускался до бесчестных и сомнительных приемов. Он не хотел войны и противился ей до последнего. Но с того момента, когда вопрос был решен, он говорил со мной языком преданного солдата, и, если бы судьба не была против, он был бы готов действовать с решимостью и отвагой…»14

Ну, еще Акилле Стараче (1889—1945).

В личной его преданности никаких сомнений нет, но вот еще одна запись в дневнике Чиано: «Я говорил со Стараче о внутреннем положении и сказал ему, что некоторые его методы не способствуют искоренению антифашизма, напротив, они создают его. Вечером на виа Венето я видел, как избили совершенно безобидного человека (патриота и фашиста); его избила небольшая группа бандитских элементов, которые защищены своей принадлежностью к партии и уверены в своей безнаказанности. Они избили этого фашиста, прибывшего из-за границы, за то, что он сказал “лей”, а не “вои”15. Моего появления было достаточно, чтобы быстро покончить с инцидентом, но взгляды собравшейся толпы не предвещали ничего доброго. Безответственные действия сквадристов вредны, и я собираюсь поговорить с дуче об этом. Я далеко не сожалею об избиениях, когда они заслужены, но чувствую отвращение при виде таких вот идиотских и трусливых актов насилия. К несчастью, это вошло в привычку у многочисленных наемников, используемых партийными главарями…»

Кого ни возьми, у каждого минусы. Даже у Кларетты Петаччи, даже в ее окружении. Слухи о родственниках Кларетты приводили дуче в бешенство. Этим-то чего не хватает? Почему вместо честной работы на нацию Марчелло, брат Кларетты, спекулирует валютой и золотом, поставками в армию, помогает (конечно, за деньги) случайным «друзьям»? Руководитель ОВРА16 не раз докладывал Муссолини, что «этот Марчелло» причинил его репутации вреда больше, чем пятнадцать проигранных сражений.

Даже Кларетту дуче начинал обрывать. «Дорогая, я прошу тебя больше никогда не спрашивать меня про работу, в особенности по телефону. Ни о том, с кем я вижусь, ни о том, что обсуждалось на заседаниях. Ты же понимаешь, что это непозволительно. Я не собираюсь отчитываться о своей работе. Мои телефоны могут быть под контролем».

Кларетта понимала. И принимала к сведению. Муссолини — вождь. У него железная воля. Но странно все-таки. Железная воля, непреклонный вождь, а жалуется. «Ты такая молодая… Когда я дострою твою виллу, ты меня бросишь. Просто спишешь со счетов, и все… Я старею, а ты еще будешь совсем молоденькая, и ты скажешь: “Ведь я ему подарила свои юные годы, так что вполне справедливо, что он дарит мне дом. Теперь мы квиты”. Ты заведешь себе молодого любовника, с густыми волосами, сильного. И будешь ему говорить: “Прости, дорогой, знаешь, мне сейчас надо сходить к этому старику. Ему мало надо, так, одни капризы. Он надоедливый, я знаю, но люблю-то я тебя”. Он отпустит тебя ко мне, ты придешь и будешь со мной, преодолевая отвращение…» Должен ли так говорить создатель Империи?

Семнадцатого мая 1938 г. Кларетта записала впечатления дуче от поездки в Геную. «Ты бы видела, какие там потрясающие бассейны. Один закрытый, два открытых — с трибунами для зрителей, чтобы наблюдать за соревнованиями. Там не столько девушки хороши собой, сколько молодые люди — крепкие, мускулистые, ловкие. Замечательная молодежь. Я имею в виду, в смысле эстетическом, с точки зрения расы. Зато обед — это прямо какая-то сходка мумий, от этих официальных обедов один вред. Женщины какие-то старые, уродливые. Речь идет о приближенных к власти, я понимаю, но пора все менять: долой эти обеды с мумиями. Видела бы ты, какие страшилища, и все крашеные. Там не было ни одной женщины моложе пятидесяти лет. Рядом со мной сидела маркиза Гуиччардини, ей за шестьдесят, длинный нос крючком, вся рябая. Эти обеды — просто кошмар какой-то. Конечно, я понимаю, что к власти приходят вовсе не в юном возрасте. Но невозможно находиться среди сплошных стариков, это деморализует, вгоняет в депрессию…»

11.

А в Испании идет война.

Страна выжжена и разбомблена.

Но такая выжженная Испания — прекрасный плацдарм для отработки будущих войн, считал Муссолини. Нужно проверить новую стратегию, новое вооружение, новые методы ведения тотальной войны, такие, как, скажем, бомбардировка баскского города Герника эскадрильей германского легиона «Кондор» 26 апреля 1937 г. Через Испанию, охваченную гражданской войной, прошло в общей сложности 30 тысяч солдат и офицеров вермахта и 150 тысяч итальянцев.

С другой, республиканской, стороны в Испании воевали почти две тысячи советских военных советников и добровольцев. Там побывал создатель советской военной разведки Ян Берзин, принимали участие в боевых действиях будущие маршалы и генералы — Николай Воронов, Родион Малиновский, Кирилл Мерецков, Павел Батов, Александр Родимцев. Главной особенностью испанской гражданской войны стали интербригады, созданные антифашистами из граждан 54 стран мира, собственно, это было первое боевое столкновение мировых демократических сил с силами фашизма. Через интербригады прошли будущий югославский лидер Иосип Броз Тито, мексиканский художник Давид Сикейрос, французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери, будущий бундесканцлер ФРГ Вилли Брандт. Анархисты, социалисты, коммунисты, республиканцы, католики, христиане, кто только не воевал на стороне республиканцев. Был там либерал Карло Роселли, были коммунисты Марио Анджелони и Луиджи Лонго, социалист Пьетро Ненни, а с ними — Пальмиро Тольятти, Андре Мальро, Мате Залка (генерал Лукач), Михаил Кольцов, Пабло Неруда, Эрнест Хемингуэй, Людвиг Ренн, Мартин Андерсен-Нексе, Эрвин Киш, Жан-Ришар Блок, Николас Гильен, Джон Дос Пассос, Вилли Бредель и многие другие.

Да, анархисты посмеивались над коммунистами: «У вас там в России — государство, а мы — за свободу». Да, анархисты выступали против тюрем, считая, что предателей надо просто ставить к стенке, а не держать в тюрьме, как рабов. Да, итальянские фашисты сжимали кулаки: «Всем бы вам сейчас касторки по полной!» Но Испания, выжженная неистовым солнцем и бомбежками, перепаханная снарядами, напитанная трупным запахом, была в ту пору той удивительной странной местностью, где поистине выковывался новый человек. Не какой-то мифический, а новый.

К сожалению, у республиканцев не было шансов на победу. Помощь нацистской Германии и фашистской Италии значила слишком много, что не раз отмечал в своем дневнике Галеаццо Чиано. «Единственная опасность, которую можно предвидеть в настоящее время, — это возможность массового вмешательства французов со стороны Пиренеев». Хотя вряд ли. Лондон и Берлин были заранее оповещены о том, что Италия (в случае выступления французов на стороне республиканцев) сразу пошлет в Испанию регулярные дивизии. «Это означает, — записывал Галеаццо Чиано, — что мы будем вести войну против Франции по всей испанской территории». И указывал тут же: «Муссолини, когда он что-нибудь получает, всегда просит еще чего-нибудь». И еще: «Дуче сообщил мне, что информировал короля о предстоящем военном союзе с Германией. Дуче не любит немцев, но гораздо больше не любит, ненавидит французов, считает их способными на внезапную атаку против нас, поэтому был бы доволен, если бы Германия взяла на себя обязательство оказать военную помощь Италии»17.

Многое можно прочесть в дневнике Чиано. Вот запись от 8 января 1939 г. «Сеньор Анос привез дуче от генерала Франко послание, в котором дается общая оценка положения и говорится о скорой победе. Дуче одобрил послание и рассказал, как оно было передано, охарактеризовав все это как “доклад подчиненного” (тщеславие Муссолини просто невероятно. — Г. П., С. С.). Затем мы подробно рассмотрели вместе с дуче, какие действия надлежит предпринять: более тесные отношения с Югославией, Венгрией, Румынией и, возможно, Польшей — в целях обеспечения сырьем. Союз с Испанией, как только война будет выиграна. Урегулирование счетов с Францией. Мы не требуем Ниццы и Савойи, ибо они находятся по ту сторону Альп. Корсика: автономия, независимость, аннексия. Тунис: урегулирование вопроса о меньшинствах для итальянцев, автономия бея, итальянский протекторат. Джибути: свободный порт и открытая железная дорога, совместная администрация с Францией, аннексия. Суэцкий канал: широкое участие в администрации. Ликвидация Албании по соглашению с Белградом, при случае — содействие созданию сербской зоны в Салониках».

В феврале 1939 г. режим каудильо (с временной столицей в Бургосе) был официально признан Францией и Великобританией, а 28 марта пал осажденный Мадрид. Уцелевшие интернационалисты уходили из Испании. 1 апреля 1939 г. генералиссимус Франко торжественно объявил по радио об окончании долгой гражданской войны. В тот же день Испанию официально признали США, а самого Франко фалангисты провозгласили пожизненным главой государства. Принимая эту честь, каудильо дал торжественное клятвенное обещание, что после его смерти Испания снова станет монархией, и даже назвал преемника — внука короля Альфонса XIII, принца Хуана Карлоса де Бурбона.

Так оно позже и произошло.

Но стоило ли все это заплаченной цены?

По разным оценкам (точных данных до сих пор нет) за годы гражданской войны в Испании погибло от полумиллиона до трех миллионов человек, страну навсегда покинуло более 600 тысяч испанцев. Почти 40 тысяч «детей войны» было вывезено в разные страны, из них около трех тысяч — в СССР.

Узнав о падении Мадрида, о вырванной, наконец, победе над республиканцами, дуче вышел на балкон палаццо Венеция с тяжелым географическим атласом в руке.

«Черные рубашки! Жители Рима! — торжествующе прокричал он в толпу. — Вы — счастливые свидетели того, как мы творим мировую историю. Вот в моих руках атлас. Сегодня мы переворачиваем в нем новую страницу!»

Толпа ликовала. Разминка перед Второй мировой завершена.

А во Франции Альбер Камю, философ и писатель, с горечью записал: «Именно в Испании мы узнали, что ты можешь быть прав и все же проиграть, что сила может победить дух и что бывают времена, когда смелость не вознаграждается».

Глава тринадцатая. «Нам нужна особая аристократия…»

1.

Власть дуче уже ничем не ограничивалась.

Но где же, где они, пусть и разгромленные, антифашистские силы? Конечно, кто-то бежал из Италии во Францию, кто-то отошел от политики, затаился, кого-то насильно выслали на острова. Практически отсутствовали «свои» в парламенте, остро складывались отношения между немногими оставшимися в стране социалистами и коммунистами. Каждый настаивал на своем, никакого единства вообще не существовало. Решительнее всех призывали к борьбе с режимом коммунисты Пальмиро Тольятти, Умберто Террачини и Антонио Грамши, их партия была достойно представлена в Коминтерне. Ну а парламентский путь…

Тут действительно были сложности. Амадео Бордига, один из основателей компартии, прямо утверждал, что парламент — не для коммунистов. Антонио Грамши гораздо глубже понимал опасную суть фашизма, но ему приходилось руководить из-за рубежа, это создавало свои сложности. А немногие оставшиеся в стране социалисты в принципе отвергали насилие, выступали за переговоры в решении основных экономических и социальных проблем. Что же касается пополари, то католическая партия с самых первых шагов считала себя партией компромиссов. Создатель ее — священник Луиджи Стурцо — резко выступал против любой революции, а коммунистов считал прямым злом. Какое уж тут объединение.

Дуче претендовал на полную власть и получил ее. Он мечтал о большой власти с детства. Неукротимая энергия и столь же неукротимая беспринципность позволили ему получить эту власть. Объявленный вождем, дуче, он напрямую связывал свое личное положение с развитием Италии, с ее укреплением, потому и получил поддержку короля Виктора Эммануила III, мечтавшего о стабильности, армейского (и полицейского) руководства, крупных промышленников, католической церкви. На этом строились первые успехи дуче. Конечно, убийство депутата Маттеотти могло поломать все построения фашистов, но депутаты оппозиции совершили ошибку, покинув парламент. Они были уверены, что король отправит Муссолини в отставку. Но этого не произошло. И на папу надежд было мало.

«Ты не представляешь, сколько вреда приносит нам этот папа, — разразился Муссолини очередным монологом перед Клареттой Петаччи 8 октября 1938 г. — Никогда еще ни один папа не был так враждебен религии, как этот. Есть убежденные католики, которые его вообще не воспринимают. Он потерял практически весь мир, Германию, по крайней мере, полностью. Он не удержал имевшееся влияние, наделал массу ошибок. Мы сегодня единственные, вернее, я — единственный, кто поддерживает затухающую религию. А папа делает недостойные вещи. Например, говорит, что мы схожи с семитами. Как это так? Ведь мы с ними боролись веками, мы ненавидим их, а он говорит, что мы такие же, как они, якобы у нас одна кровь. Он проводит кампанию против моей позиции насчет того, что не должно быть смешанных браков. Хотел бы я посмотреть, что будет, если итальянцы станут вступать в браки с черными. Мы уже убедились в том, что даже браки с белыми иностранцами в условиях войны приводят к распаду семей, потому что оба супруга в какой-то момент чувствуют, что у них разные родины. Отсюда невозможность договориться, прийти к согласию, и глядишь, семья уже развалилась. Пусть папа дает свое благословение, я согласия на такие браки не дам. Ты не представляешь, какие препоны мне ставят. Например, в “Оссерваторе” меня даже не упоминают, и про Мюнхен18 не пишут ни одного слова. Папа вызвал недовольство католиков, он ведет вредные и глупые разговоры. Он говорит: “Сочувствуйте евреям”. И еще он говорит: “Я чувствую себя таким же, как и они”. Это уже слишком. Все папы, которые носили имя Пий, были несчастьем для Церкви. Пий VI (1717—1799) подчинился Французской революции. Пий VII (1742—1823) получил пощечину от Наполеона. Пий VIII (1761—1830) не успел натворить дел только потому, что прожил недолго. Пий IX (1792—1878) — Римская республика. Пий X (1835—1914) — мировая война. Теперь смотри, что творит этот. Он теряет всякое влияние на мир, рискует разрушить все в Италии. Как католик, я должен сказать, что хуже этого папы никого быть не может».

2.

Миротворцем дуче начал считать себя после Мюнхена. Там в конце сентября 1938 г. было подписано (многими тогда же названное позорным) соглашение четырех государств (Германии, Великобритании, Франции и Италии) о передаче Чехословакией Германии Судетской области. Свои подписи под соглашением поставили Адольф Гитлер, Невилл Чемберлен, Эдуард Даладье и Бенито Муссолини.

К этому времени Муссолини многому научился у Гитлера. Рассуждая о будущем Европы, он уже сам указывал на Чехословакию, Австрию, Швейцарию, Бельгию как на некие искусственные государства, ведь за ними не стоят единые нации. Когда Гитлер заговаривал о планах вторжения в Восточную Европу, чтобы устранить всякие мелкие «недогосударства», Муссолини давал понять, что поддержит его. Когда в сентябре вторжение в Чехословакию выглядело уже неминуемым, Невилл Чемберлен попросил итальянское правительство повлиять на Гитлера. Муссолини пообещал, в своем кругу, впрочем, удовлетворенно заметив, что Британия впадает в старческий маразм, иначе не стала бы просить о помощи19. Но за посредничество он взялся, только когда понял, что Британия все равно согласится с аннексией части чехословацкой территории. Он считал, что лавирование между двумя противоборствующими силами может ему самому дать многое. В краткосрочной перспективе он не ошибся.

Население Чехословакии на то время составляло 14 миллионов человек, из которых три с половиной являлись этническими немцами. Большая часть их (почти три миллиона) проживала в Судетах. В мае 1938 г. (по уже хорошо отработанному сценарию) фашистская Судетско-немецкая партия под руководством Конрада Гейнлейна подготовила путч, одновременно вермахт выдвинул свои части к чехословацкой границе, что привело к 1-му Судетскому кризису. Чехословацкая армия, пусть и не полностью, была мобилизована, войска выдвинулись в Судеты, а главное, заняли приграничные укрепления. О поддержке Чехословакии заявили СССР и Франция. Интересно, что на этом первом этапе Италия тоже выразила свой протест. В итоге Гитлер не решился отдать приказ о переходе границы.

С мая по сентябрь шли переговоры, формально — между Гейнлейном (за которым стоял Гитлер) и чехословацким правительством, при посредничестве британского представителя, виконта Уолтера Ренсимена. 5 сентября президент Чехословакии Эдвард Бенеш согласился удовлетворить практически все требования судетских немцев, но это не устроило Гейнлейна, к тому же Гитлер уже успел заинтересовать идеей раздела Чехословакии ее соседей — Польшу и Венгрию.

Повод для путча организовали сами гейнлейновцы. Они выступили 12 сентября, но их никто не поддержал, все закончилось крахом, Конрад Гейнлейн бежал в Германию. Чехословакия объявила всеобщую мобилизацию, Франция начала призыв резервистов, советские войска тоже активизировались, хотя Польша заявила, что не пропустит через свою территорию ни одного советского солдата ни при каких обстоятельствах (в то время у СССР и Чехословакии не было общей границы). Герман Геринг, выступая на нацистском партийном съезде в Нюрнберге 10 сентября, заявил: «Жалкая раса пигмеев-чехов угнетает культурный [немецкий] народ, а за всем этим стоит Москва и вечная маска еврейского дьявола!»

Одиннадцатого сентября Англия и Франция заявили, что если начнется война, они немедленно поддержат Чехословакию, но вот если Германия не допустит войны… намек был вполне ясен… она, наверное, сможет получить все, что хочет. 14 сентября Невилл Чемберлен даже послал Гитлеру телеграмму, в которой сообщил о своей готовности посетить его «ради спасения мира».

Мюнхенская конференция созывалась в спешке. Главные договаривающиеся стороны — Невилл Чемберлен (премьер-министр Великобритании), Эдуард Даладье (председатель Совета министров Франции), Бенито Муссолини и Адольф Гитлер. Разумеется, чехи тоже присутствовали, но к самим переговорам их не допустили.

Проект соглашения представил Муссолини. «Он предложил решение, которое все приняли и которое давало немцам большую часть того, что они хотели: он называл свои предложения делом честного посредника, хотя они были подготовлены в немецком министерстве иностранных дел и переданы ему перед самым началом конференции. Он чувствовал себя неловко, вынужденный участвовать в дискуссии с двумя демократическими премьер-министрами, Эдуардом Даладье и Невиллом Чемберленом, но его репутация от этого очень выиграла, так как на него стали смотреть как на миротворца Европы»20.

Хорошо известны слова Невилла Чемберлена по возвращении в Англию: «Я принес мир для нашего поколения» (peace for our time). Но известны и слова его постоянного оппонента Уинстона Черчилля: «У Чемберлена был выбор между войной и позором. Сейчас он выбрал позор, а войну получит позже».

3.

«В Мюнхене нас принимали просто фантастическим образом, и фюрер проявлял большую симпатию, — записала Кларетта полные торжества слова дуче. — Гитлер — очень сентиментальный в глубине души. Когда он увидел меня, у него слезы на глазах навернулись. Он действительно очень любит меня. (Давно ли дуче отзывался о Гитлере грубо и презрительно? — Г. П., С. С.) Для меня были приготовлены апартаменты в Княжеском дворце, но я смог туда съездить только на минуту утром, чтобы позвонить тебе. Там был тот венгр, симпатичнейший парень, который когда-то приезжал в Ливию. Он был в восторге от Италии и от меня. А завтракали мы у фюрера. Представляешь, он до сих пор живет в самом обычном доме, вместе с другими жильцами. Там внизу есть лифт. Но он фюреру не нужен, ведь у него нет жены. (Смеется.) В доме живут еще какой-то профессор и рабочий. Очень скромный, самый обыкновенный дом. Нас было человек двадцать: и фашисты, и нацисты. Гитлер повторял со слезами на глазах: “Ах, Италия, Италия, как она прекрасна!” А я ему сказал: “Вы можете приезжать к нам инкогнито. Можете побыть месяц во Флоренции”. Он даже разволновался: “Вы не можете себе представить, какое волшебное ощущение дарит мне ваше искусство. Надо было мне стать художником”. “Но ведь и ваша политика — это искусство, сложное искусство”. “Это верно, но я мечтал стать художником”».

И далее — характеристики, для нас, скажем так, непривычные: «Геринг — такой симпатичный малый, он все толстеет, становится просто огромным. Присутствовал Геббельс, но он был сам не свой: какой-то нервный и не очень радостный, совсем не такой, каким был, когда приезжал в Италию. В любом случае, любезный, конечно. Но думаю, его звезда скоро закатится. Даладье? Ну да, он симпатичный. А Чемберлен — потрясающий. Представь себе, человеку 70 лет, а он в шесть утра вылетает из Рима, спустя три часа он в Германии, там садится в машину и добирается до установленного места. После долгих нервных разговоров в два часа дня он был еще свеженьким. По нему никак нельзя было сказать, что он на ногах с шести утра. Поел в гостинице за двадцать минут и вернулся, даже не отдохнув». И далее, с восхищением: «Гитлер приехал встречать меня, и часть поездки мы провели вместе. Демократии пора уступить место диктатуре. (Вспомним: “Мы с Гитлером словно двое богов на облаках”. — Г. П., С. С.) Мы с ним были единой силой, представляя одну идею, один народ. Он в коричневой рубашке, я — в черной. А все остальные — отдельно, униженные и одинокие. Диктатура побеждает. Старые режимы перестали быть актуальными, они лишь создают беспорядок. У руля должен стоять один человек, и ему — командовать. Сегодня Германия — самая сильная держава в мире. Это 80 миллионов человек, надо сильно подумать, прежде чем наседать на них». Что ж, одна половина человечества (нацисты с фашистами) точно определилась. Половина — понятие, конечно, условное, но Муссолини и впрямь чувствовал себя вождем, истинным вождем, сильнейшим среди сильнейших.

«Я все подготовил сам, — рассказывал Муссолини своей любовнице. — Они (участники Мюнхенской встречи. — Г. П., С. С.) даже не знали, с чего начать. Если бы я не привез меморандум, который они прослушали и одобрили, сами они ничего бы не сделали. У них даже идей никаких не было. Языков они не знают, а с переводчиками все это длилось бесконечно. В общем, я взял инициативу в свои руки и, обращаясь поочередно то к одному, то к другому, задавал вопросы и повторял. Да, они были очень сговорчивы. И было так приятно, что, обращаясь ко мне, они постоянно говорили: “Дуче, дуче”. (Ах, эти сладостные детали! — Г. П., С. С.) Даладье говорил: “Зa va bien comme dit le, дуче”. А Чемберлен: “Yes, дуче”. И так все время: не мсье, не мистер, не глава правительства, а именно так — дуче. (Не будем забывать, дуче — это вождь. — Г. П., С. С.) Гитлер — сентиментальный человек, но его внезапные вспышки ярости мог остановить только я. У него глаза сверкали, он весь трясся и с трудом держал себя в руках. А я был всегда невозмутим. В определенный момент, когда спор никак не заканчивался, я сказал: “Господа, уже почти час ночи. Наступило 13 сентября, не забывайте, что именно сегодня [немецкие] войска должны войти [в Чехословакию]. А мы еще так ничего и не решили. Давайте принимать решение, и быстро”. Так я все время возвращал их к основной теме разговора».

И опять звучат возвышающие Муссолини детали: «Чемберлен потрясающий: он почти совсем не устал. В два часа ночи он был по-прежнему энергичным и находчивым, немного утомленным, но ни на мгновение не теряющим нить разговора. А потом он решил уехать, даже не захотел отдохнуть в отеле. А Даладье отдыхал. Они все смотрели на меня с любопытством и вниманием. Гитлер меня обожает. Когда я дал знать, что мне хотелось бы, чтобы он отложил на сутки ввод своих войск, я не говорил с ним напрямую, а попросил передать ему это через посла Аттолико. Чтобы он отложил не мобилизацию, а именно ввод войск. Гитлер спросил: “Это Муссолини так хочет?” “Да”, — ответил посол. Гитлер растерялся, но потом сказал: “Ну, если этого хочет Муссолини, хорошо, пусть будет так”. Это было удивительным доказательством дружбы с его стороны. Он не послушал бы никого другого».

Мюнхенская встреча («соглашение» — по терминологии Запада, «сговор» — по советской) давно детально расписана самыми разными историками; нам сейчас интересно впечатление изнутри — от самого Муссолини. «Это был очень нервный день, но я держался молодцом и сохранял спокойствие. А в определенный момент сказал: “Господа, нет смысла умалчивать тему маленьких государств. Нам нужно как-то улаживать вопрос с Судетами и Германией. Как говорится, все равно придется вырвать зуб, бессмысленно ждать флюса. И неправильно откладывать решение столь деликатного вопроса. У Польши и Венгрии должны быть те же права, что у Судетов”. Чемберлен и иже с ним пытались уйти от этой темы и говорили: “Мы это обсудим, но не сейчас”. А еще Чемберлен сказал: “Дуче, на это у меня нет полномочий, я должен обратиться к парламенту”. “Нет, дорогой Чемберлен, — возразил я, — мы должны это урегулировать прямо сейчас, ведь вам поручено найти оптимальное решение этого вопроса. Так мы решим судьбу целых народов”. Так мы пришли к решению, что будет проведено всенародное голосование и, если в течение трех месяцев эти проблемы не будут разрешены, мы соберемся еще раз. Я нашел способ договориться со всеми. В конце концов мы распрощались по-простому».

«Я привез мир для нашего поколения», — торжественно объявил Чемберлен, вернувшись в Британию. Но еще больше гордился дуче. Он буквально надувался от чувства своего величия. «Во всем виноват Версаль (Версальский мир 1919 г. — Г. П., С. С.), — утверждал он. — Нельзя было так унижать побежденный народ. Его реакция вполне логична, и вот результаты. Нам, итальянцам, бояться нечего. В любом случае, лучше иметь таких друзей, как немцы, ведь они сильнее других и более лояльны к нам. Ты бы видела, — с удовольствием повторял дуче, — с какой теплотой, симпатией и восхищением меня повсюду встречали. Люди быстро поняли, что я миротворец и что я — единственный человек, способный удержать Германию от каких-либо действий!» И далее: «Мы [c Гитлером] никогда не ели за одним столом с этими Даладье и Чемберленом. Мы ели только с фашистами и нацистами. И я чувствовал себя замечательно».

4.

Мюнхенское соглашение не спасло мир. 15 марта 1939 г. Галеаццо Чиано записал в дневнике: «После встречи Гитлера, [президента Чехословакии] Гахи и [министра иностранных дел Чехословакии] Хвалковского германские войска начали оккупацию Богемии. Дело серьезное, поскольку Гитлер заверил всех, что он не хотел аннексировать ни одного чеха. Это германское наступление уничтожает, во всяком случае, не версальскую Чехословакию, а ту, которая была создана в Мюнхене и Вене. Какой вес можно будет придавать в дальнейшем тем декларациям и обещаниям, которые непосредственно касаются нас? Бесполезно отрицать, что все это тревожит и унижает итальянский народ. Необходимо дать ему удовлетворение и компенсацию: Албанию. (Вот взгляд истинного фашиста. — Г. П., С. С.) Говорил об этом с дуче, которому выразил убеждение, что в данное время мы не встретим ни местных препятствий, ни серьезных международных осложнений на пути нашего наступления. Дуче разрешил мне телеграфировать генералу Якомони (на тот момент чрезвычайный и полномочный министр в Тиране. — Г. П., С. С.) и потребовать, чтобы тот подготовил местные восстания, а сам дал приказ военно-морскому флоту держать наготове вторую эскадру в Таранто»21.

Собственно, большая война уже шла.

Она шла, прежде всего, в умах; и не только в Европе.

Президент США Франклин Делано Рузвельт, обеспокоенный «еврейским вопросом», возникшим и в Италии, передал дуче неожиданное послание. Он предлагал расселять итальянских евреев, коль уж для них недостало места в метрополии, в Эфиопии и в других колониях. Дуче послание Рузвельта попросту высмеял. Мы решаем такие вопросы сами, исходя из реалий, сказал он. Сейчас только Советская Россия и Соединенные Штаты имеют достаточно территории для прямого решения таких вот вопросов.

Позиции Италии и Германии быстро сближались. В Берлине 22 мая 1939 г. министры иностранных дел Галеаццо Чиано и Иоахим фон Риббентроп подписали итало-германский договор об оборонительном и наступательном союзе, так называемый «Стальной пакт».

Это был чрезвычайно важный документ. «В случае, если одна из сторон будет вовлечена в военный конфликт, — гласил он, — другая сторона немедленно придет ей на помощь и предоставит в ее распоряжение все свои вооруженные силы». Разумеется, король Италии Виктор Эммануил III предпочел бы более традиционных союзников, таких как Франция, которую он любил, но дуче вполне осознанно шел на сближение с Гитлером. Во-первых, из опасения, что Италия может оказаться в полной изоляции в Европе (в результате проводимой ею политики), во-вторых, из желания выторговать (в случае победы в грядущей войне) новые территории. Правда, при этом Чиано настоял на том, что Италия вступит в будущую войну не ранее 1943 г. Для такого серьезного шага, как война, пояснил он, Италии следует хорошо подготовиться: усмирить Эфиопию и Албанию, построить шесть новейших линкоров, вернуть из Франции миллион уехавших туда на заработки итальянцев (вернулось всего несколько тысяч), перевести развитую промышленность итальянского севера на отсталый сельскохозяйственный юг, решить множество других проблем. «Да, конечно», — кивнул Гитлер, но никаких гарантий не дал.

Все-таки «Стальной пакт» был подписан, и Чиано записал в дневнике: «Он (дуче. — Г. П., С. С.) знает, что за [нашим] более-менее приличным фасадом мало что имеется». Впечатление от недавно объявленной мобилизации для албанской экспедиции еще более усиливало пессимизм министра иностранных дел. Для армии набирают дополнительных солдат, чисто механически увеличивают число дивизий, отмечал он в рабочем дневнике. На самом деле дивизии не укомплектованы полностью, иногда отдельная дивизия не сильнее полка. Склады снаряжения и боеприпасов пусты; артиллерия устарела; противовоздушных и противотанковых орудий катастрофически не хватает. «В военной области много блефуют и напрямую обманывают дуче. Валле22 заявляет, что боеспособных самолетов у нас — 3096, а служба информации флота — что только 982. Весьма существенное расхождение. Я доложил об этом дуче, считая своим долгом говорить с ним совершенно искренне о таких вопросах, но, к сожалению, дуче и тысяча самолетов показалась достаточной».

Галеаццо Чиано, человек трезвый, прагматичный, всеми способами пытался раскрыть глаза главе правительства на истинное положение дел, прежде всего на тот факт, что итальянцы не хотят войны, не хотят воевать на стороне Германии. Так уж исторически сложилось. Дуче нередко соглашался с зятем, но как только Чиано выходил из кабинета, кардинально менял свою точку зрения. Он метался. Он боялся опоздать — к разделу мира. А может, и того, что, стоит ему проявить слабость, и его собственная империя легко может стать объектом раздела. И как только Германия заключила пакт с СССР (23 августа 1939 г.), решил: вот теперь пора! Вот теперь, наконец, пора решиться и вступить в войну, иначе мы потеряем свою часть добычи. Теперь Муссолини отказывался от нейтралитета. Он хотел быть с победителями, только с ними. К счастью для Италии, пакт с СССР позволил Гитлеру высвободить часть своих сил, хотя и дуче, и Чиано прекрасно понимали, что эта передышка временная. «Наше вмешательство [в войну], — писал Гитлеру реалистически настроенный Чиано, — может быть немедленным в том случае, если Германия поставит нам военную технику и сырье. Это позволит нам отражать будущие атаки французов и англичан».

Какие товары и вооружение нужны? На этот раз Гитлеру ответил сам дуче (понятно, с подачи своего министра иностранных дел): 6 млн тонн угля, 2 млн тонн стали, 7 млн тонн нефти, 1 млн тонн леса, сотни миллионов тонн других промышленных товаров. Такие цифры могли отпугнуть кого угодно (на что Чиано и надеялся), но Гитлер все это понял правильно. Пришлите в Германию итальянских рабочих, попросил он дуче, кто-то же должен добывать все эти миллионы и миллионы тонн. Никаких проблем! Дуче полон энтузиазма. Он даже предлагает созвать новую крупную международную конференцию, теперь с участием Германии, Италии, Великобритании, Франции, Испании, СССР и Польши. Он, дуче, миротворец! Он опять, как в Мюнхене, остановит войну.

Но война уже шла. И главную роль в ней играл Гитлер. 12 августа 1939 г., после встречи в Берлине с рейхсканцлером, Галеаццо Чиано внес в дневник такую запись: «Гитлер очень сердечен, но бесстрастен и непоколебим в своих решениях. Он говорит в большой гостиной в своем доме, стоя перед столом, на котором разложено несколько карт. Он проявляет глубокие военные знания. Он говорит очень спокойно и волнуется лишь тогда, когда советует нам как можно скорее нанести Югославии окончательный удар. Я сейчас же сознаю, что больше нечего делать. Он решил нанести удар и нанесет его. Все наши доводы никоим образом не остановят его. Он продолжает повторять, что локализует конфликт с Польшей, но его уверенность в том, что великая война должна вестись, пока он и дуче еще молоды, заставляет меня еще раз подумать, что он действует нечестно. Да, он хорошо отзывается о дуче, но не очень внимательно и без интереса слушает то, что я говорю ему о тяжелых последствиях, которые война имела бы для итальянского народа. Я считаю, что для немцев союз с нами важен только по той причине, что враг будет вынужден держать определенное число дивизий против нас, тем самым облегчая положение немцев на их фронтах. Немцев больше ничто не заботит»23.

Галеаццо Чиано был противником отношений с Германией. Он боялся этих (уже союзнических) отношений, но, конечно, следовал всем указаниям дуче. 1 октября 1939 г. в Зальцбурге он записал в рабочий дневник новые впечатления о Гитлере: «[Ранее была] заметна внутренняя борьба, происходившая в этом человеке, уже принявшем решение действовать, но еще не уверенном в своих средствах и расчетах. Сейчас же, наоборот, он казался абсолютно уверенным в себе. Испытание, которое он прошел (нападение на Польшу. — Г. П., С. С.), дало ему уверенность в исходе будущих испытаний. На нем был зеленовато-серый френч и, как всегда, черные брюки. На лице следы усталости, но она не отражалась на живости его ума. Гитлер говорил почти в течение двух часов и приводил цифру за цифрой, ни разу не сверившись с предварительными заметками. В отношении Италии его позиция такая же, как прежде. Что прошло, то прошло. С настоящего момента он смотрит в будущее и хочет, чтобы мы были вместе с ним. Но я должен сказать, что наши предложения о военном сотрудничестве обсуждались совершено открыто, и что произвело на меня самое большое впечатление, так это его уверенность в окончательной победе. Либо он одержимый, либо он действительно гений. Он намечает свои действия и приводит даты с уверенностью, не допускающей возражений».

«С уверенностью, не допускающей возражений…» В немалой степени именно это и сгубило Германию.

5.

После завершения гражданской войны в Испании дуче надеялся на быстрый и легкий успех в Албании. Так оно и получилось. 7 апреля 1939 г. итальянские войска вошли на территорию этой страны, и уже через девять дней представители парламента Албании в римском дворце Квиринал поднесли Виктору Эммануилу III албанскую корону. Теперь он был не только королем Италии; теперь он был императором Эфиопии и королем Албании. Муссолини стоял рядом, он слышал восторженный рев толпы, заполнившей площадь, и остро чувствовал несправедливость: ведь истинный император — он!

И, в отличие от короля, он знал, что Гитлер собирается ввести войска в Польшу.

Фюрер Германии был уверен, что ни Франция, ни Великобритания, ни другие западные страны не посмеют вмешаться в события. Он был так уверен в этом, что без лишних рассуждений предложил и Муссолини воспользоваться моментом: не тяните, дуче, Югославия в ваших руках!

Но перевооружение итальянской армии еще было далеко не завершено. А король Виктор Эммануил III еще не отказался от нейтралитета. Дуче это мешало. Он не любил короля. Он не раз говорил Чиано, что с этим «карликом» (намек на рост короля) Италии не повезло. «Не моя вина, что король физически уже давно не более, чем холостой патрон». А узнав о недовольстве короля введенным в армии «гусиным шагом», как-то заметил: «Эта маленькая жалкая развалина никогда не сможет сама промаршировать подобным образом на параде. Но это уже не имеет значения. Королю 70 лет, и я надеюсь, что сама природа придет нам на помощь».

Министр иностранных дел Италии граф Галеаццо Чиано и глава британского Форин Офиса Эдуард Вуд, больше известный как виконт Галифакс, часто вели между собой телефонные переговоры. Англичане надеялись привлечь Италию на свою сторону — против Германии, как это когда-то было во время Великой войны. А вот французское правительство было настроено более прохладно. У Франции были опасения. Корсика, Ницца, Савойя… Италия не раз намекала, что пора бы вернуть им эти «исконно итальянские» территории.

Тридцатого января 1939 г. Галеаццо Чиано записал в дневнике: «Дуче простудился, но в то же время сильно озабочен подготовкой милиции к параду 1 февраля. Он заботится о мельчайших деталях. Он много раз подходит к окну кабинета и, спрятавшись за синими занавесями, наблюдает за движениями различных соединений. По его приказу барабаны и трубы должны действовать одновременно. Он сам выбрал палочку для капельмейстера, сам дает указания, какие движения нужно производить, сам меняет пропорции и форму палочки. Он твердо убежден, что в вооруженных силах именно форма определяет сущность». Кстати, на той же странице приписка: «Дуче часто обвиняет короля в том, что тот понизил физический уровень нашей армии только для того, чтобы она гармонировала с его собственной неудачной внешностью». А дуче верил в будущую Империю. Он собирался вернуть Италии бодрящий дух Древнего Рима.

В местах, затронутых мрачным упадком, который несет с собой любая техническая цивилизация, гробов всегда больше, чем колыбелей, мораль там быстро падает, раса дряхлеет. Но против течения не пойдешь. Выигрывают, конечно, новые технологии. Значит, надо срочно перековывать народ, нацию, расу! Нам нужна теперь особая аристократия — аристократия воли и духа.

«Кредо истинного фашиста — героизм, кредо буржуа — эгоизм». Надо жестко рвать с буржуазией. Только большая война по-настоящему встряхивает достойную будущего нацию. Только война формирует Нового человека.

6.

Но до этого Нового человека еще далеко.

У Муссолини свой дом в Предаппио, в родной Эмилии-Романье. У него там прекрасная земля, домашние животные, там дышится легко. И все равно, яростно жестикулируя, жаловался дуче Кларетте, несмотря даже на то, что «мои люди [в Предаппио] ни в чем не нуждаются, они украли у меня 34 мешка пшеницы. У них не было необходимости делать это, потому что у них есть все, что они пожелают, и я их не контролирую. Они едят, возят на продажу кур, яйца, салат, а нам отдают самую малость. Все, что не нам, остается им. Представляешь, я поставляю в Рим 80 литров молока в день. И все-таки они украли. Это очень плохо. Моя жена так разозлилась, что хотела всех выгнать. Но я их оставил. Люди не на шутку перепугались, они стояли передо мной с шапками в руках. Там были прелестные детки, одна малышка, лет четырех, просто куколка белокурая, с голубыми глазками. Им хорошо в деревне живется».

И вдруг начинал злиться по-настоящему. «Ох уж эти мне итальянцы, я их насквозь вижу. Для многих из них я как кость в горле, и энтузиазм по отношению ко мне — это одна видимость. А правда, видите ли, в том, что они устали от меня, им надоело маршировать. Им бы только сидеть на своих задах с геморроем. Они превращаются в обыкновенных презренных трусишек. Когда ты только уйдешь? — думают они. Когда ты только позволишь нам стать прежними трусами? Ведь мы так привыкли, что у нас вечно страха полные штаны. Знаешь, многие вздохнут с облегчением и скажут: наконец-то мы можем открыто вести себя как трусы, может, даже станем колонией Англии и будем жить под ее покровительством. О, я хорошо знаю свой народ, который до сих пор не избавился от внутреннего рабства, этих коварных и лживых людей, всех этих богачей, трясущихся над тугой мошной. Я не строю никаких иллюзий, я в их глазах — ненормальный, а во время войны в Африке стал для них чуть ли не сумасшедшим. Они хотели бы тихо и спокойно наслаждаться своим добром, ничего не делая, не прилагая никаких усилий, не работая. Им совсем некстати мои пинки сапогами и мой бешеный ритм. Беда в том, что все итальянцы делятся на две категории: те, кто происходит от вольноотпущенников, от рабов, и те, кто происходит от патрициев. Те, кто ведет свое происхождение от рабов, сейчас сожительствуют с негритянками в Абиссинии, лишают девственности тринадцатилетних негритянок, убивают старух из-за пары талеров. Вот такие они, вольноотпущенные. Позавчера я подписал указ о расстреле четырех сардинцев, убивших в колонии старушку. Я приказал, чтобы при казни присутствовали знатные эфиопы. Чтобы не говорили: “Римское правительство — сильное, но эти белые ничем не лучше нас”. Вот такую цивилизацию мы туда принесли. Мы вынуждены были из-за безработицы отправить туда всех, даже гнилую кровь. Я сам запретил, чтобы наши люди работали на дорогах вместе с местными. Чтобы те не говорили: “Твоя есть белый раб?”»

Вот тебе и Новый человек. Вот тебе и все более усложняющиеся комплексы.

«Англичане презрительно спрашивали [про итальянцев в колониях]: “А кто из всех этих черных — итальянец?” Ты представляешь? Да, конечно, англичане эксплуатируют миллионы людей в колониях и посылают туда только одного белокурого высокого офицеришку, который следит за всем, запершись в своем бунгало. Работают местные. В Англии два миллиона безработных, но никто из них даже не думает ехать в колонии. Они живут на содержании у государства, которое выплачивает им по двадцать лир в день в качестве пособия. Франция полна английских безработных, которые приезжают туда как туристы и расплачиваются франками или фунтами. Да, эта эксплуататорша Англия живет за счет 450 миллионов работяг, которые трудятся на 40 миллионов англичан. Педерасты! В Англии такое в порядке вещей. У них есть университет, вернее, колледж… Да, да, колледж, в котором учился Иден… И там формируют отдельный класс… Там говорят на своем особом английском и там все педерасты… А теперь и у нас появились итальянцы, которые хотели бы так жить…»

7.

И еще одна запись из дневника Чиано: «27 сентября 1941 г. — заседание Совета министров. Приходится обращать больше внимания на душевное состояние дуче, чем на принятые на заседании решения. Он почти непрерывно говорил три часа. Его доводы были направлены против буржуазии, против “зажиточных, представляющих собой худший тип итальянца”. Он несколько раз касался войны и ее развития, но только для того, чтобы сказать, что теперь он уверен, что война затянется на долгие годы. Хлебный паек установлен в размере 200 граммов, с повышением до 300 или 400 граммов для лиц тяжелого физического труда. И пусть никто не думает, заявил дуче, что это нормирование окончится сразу после войны. Оно будет сохранено до тех пор, пока я этого хочу. Только таким путем можно заставить всяких [промышленников] Аньелли и Донегани кушать столько же, сколько ест последний из их рабочих. Если 200 граммов хлеба недостаточно, то я вам заявляю, что ближе к весне паек станет еще меньше, и я этому очень рад, ибо наконец-то мы увидим на лицах итальянцев признаки настоящего страдания…»

И неожиданное: «Это очень нам пригодится за столом мирных переговоров».

 

(Окончание следует.)

 

 

1 Самойлов П. И. Гвадалахара (Разгром итальянского экспедиционного корпуса). М., 1940. URL: http://nozdr.ru/militera/h/samoilov/index.html.

 

2 Там же.

 

3 Там же.

 

4 Там же.

 

5 Там же.

 

6 Там же.

 

7 Mack Smith, Denis. Mussolini. A Paladin Book. Granada Publishing Limited, 1983. P. 246.

 

8 Ibid., p. 252.

 

9 Mack Smith, D., op. cit., p. 252.

 

10 Ibid., p. 254—255.

 

11 Mack Smith, D., op. cit., p. 256.

 

12 Ibid., p. 257.

 

13 Ibid., p. 258.

 

14 Mack Smith, D., op. cit., p. 310.

 

15 Слова voi и lei в итальянском языке означают «вы». Однако voi — это обычная форма обращения, а lei — вежливая. Фашисты настаивали на полном устранении обращения «лей». Нередко тех, кто так говорил, избивали.

 

16 ОВРА (OVRA) — «Орган надзора за антигосударственными проявлениями» (Organo di Vigilanza dei Reati Antistatali), политическая полиция Италии.

 

17 Mack Smith, D., op. cit., p. 19—20.

 

18 Активно утверждая войну, Муссолини тем не менее продолжал считать себя миротворцем.

 

19 Mack Smith, D., op. cit., p. 259.

 

20 Ibid.

 

21 Ciano G. Journal (1939—1943). LaBaconniиre / Payot, 2013. P. 62.

 

22 Джузеппе Валле (1886—1975) — генерал авиации, в 1928—1933 и 1934—1939 гг. начальник Генерального штаба ВВС и заместитель министра авиации.

 

23 Ciano G., op. cit., p.149.