Пьеса в пяти действиях
Файл: Иконка пакета 07_dmitrieva_gtnrd.zip (39 КБ)

Садитесь на любой троллейбус, кроме «двойки», сойдете на остановке «Кинотеатр имени Маяковского». Идите дальше по ходу троллейбуса, увидите розовый дом, вверху — башенные часы, внизу — гастроном. Это так называемый «дом под часами».

Михаил Михеев, «Запах “Шипра”»

 

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дом под часами, дом.

Первый, Второй, Третий, члены Расследовательской комиссии в сфере культурно-исторического наследия.

Борис Гордеев, архитектор.

Николай Никитин, архитектор.

Сергей Тургенев, инженер.

Олег Викторович, борец за права Дома.

Барон Унгерн, Константин Голодяев, горожане и прочие лица.

1.

Обычный (и отчасти — метафизический) кабинет. Канцелярский стол. На столе — кипа архивных документов. За столом — члены Расследовательской комиссии, которые рассматривают «Дело Дома под часами». Посреди кабинета стоит стул. На нем сидит постаревший Дом.

Первый (обращаясь к Дому). Итак, вы были построены с 1932 по 1934 год — по заказу Крайснабсбыта. Проживаете по адресу Красный проспект, 11. Ваши родители — архитектор Борис Гордеев и его проектная группа, в состав которой вошел его однокурсник и родственник Сергей Тургенев и инженер Николай Никитин. Никитин — это тот самый, что спроектировал Останкинскую телебашню и монумент «Родина-мать» в Волгограде? Верно?

Дом. Верно.

Второй (обращаясь к дому). Вы настаиваете на том, что представляете историко-культурную ценность для Новосибирска?

Дом. Настаиваю.

Третий (иронично). Потрепало вас время. Вам бы на инвалидность заявиться. А не на статус Музея конструктивизма претендовать.

Дом. Претендую на то, чего достоин.

Первый. Начинаем слушания по делу Дома под часами. У нас есть ходатайство о присуждении вам особого статуса, который позволит вам стать центром культурно-исторического наследия. Начнем с самого яркого эпизода. Свидетели защиты предполагают, что в вашем подвале сожгли в 1921 году тело барона Унгерна.

Третий (возмущенно). Я протестую! Нет никаких подтверждающих документов! Это городские легенды!

Второй (примирительно). Коллега, в нашем случае мифотворчество повышает исторический статус Дома в глазах горожан. Каждый уважающий себя «дом с историей» должен иметь привидение. Чем вас не устраивает легенда о «черном бароне»?

Третий (запальчиво). Ваше мифотворчество не выдерживает никакой критики! Барона Унгерна казнили в 1921 году, а Дом родился в 1932-м! Между этими событиями разница в одиннадцать лет!

Дом. Справедливости ради замечу, что это не мой подвал, а купца Федора Маштакова.

Третий (удивленно). В смысле?

Первый (вздыхая). Молодым коллегам стоило бы серьезнее изучать историю, прежде чем начинать работать в комиссии. Что ж, начнем с ликбеза.

 

Затемнение. На стене кабинета высвечивается экран. Зритель видит название фильма.

Тайна подвала купца Маштакова

В 2016 году в Новосибирске шарахнуло исторической сенсацией: бригада рабочих, укреплявшая в Доме под часами фундамент, обнаружила в его подвале «привет из прошлого» — подземный этаж со стенами, выполненными бутовой кладкой. Прибывшие на место происшествия краеведы удивленно присвистнули: ничего себе антураж — арки, мрачнуха — на конструктивизм совсем не похоже. Сотрудник Музея города Новосибирска Константин Голодяев сразу предположил: подземное пространство досталось Дому в наследство от дореволюционной застройки — в начале ХХ века новониколаевские купцы сильно уважали «бессмертные» свойства бутовой кладки, когда стена собиралась как конструктор лего, из разных пород камня. Строили-то основательно, на века.

На месте Дома под часами стоял одноэтажный дом купца Федора Даниловича Маштакова — одного из богатейших людей Новониколаевска, торговавшего чаем и тканями, — говорит Олег Викторович. — Обнаружив этот подвал, мы поняли — строители Дома под часами не стали изобретать велосипед, а использовали прежний фундамент, «похоронив» его под каркасом Дома.

 

Справка из сборника 1913 года «Юбилейное историческое и художественное издание в память 300-летия царствования державного Дома Романовых»:

Маштаков Федор Данилович — крупный новониколаевский купец, владелец торговли всевозможными товарами (сибирский «Мюръ и Мерилизъ»), гласный городской думы, член правления приюта «Ясли», почтенный мировой судья при Томском окружном суде, строитель многих церквей, щедрый благотворитель во дни народных бедствий, член учетного комитета во многих банках, член Красного Креста, член Императорского общества спасения на водах, член Вольного пожарного общества. Родился в 1849 году во Владимирской губернии, образование получил в Ковровском городском училище. Оборот фирмы достигает ныне 2 000 000 рублей в год. Обладая столь исключительной энергией, скромное дело, основанное в 1874 году, продолжает вести честно. Адрес: Новониколаевск, Новониколаевский проспект. Тел. 147.

 

Федора Маштакова в Ново-Николаевске редкий бродяга не знал: достойный человек, меценат, купец прогрессивных взглядов! В свое время переехал из Владимировской губернии в Барнаул, дело свое открыл — торговал мануфактурой и галантереей в Алтайском округе. А весной 1894 года вместе с братьями решил: едем в Кривощековский поселок! Так как раз мост железнодорожный строился, а чуйка предпринимательская Федора Даниловича никогда не подводила: будет Транссибирская магистраль — будет и торговля. «К маю 1894 года кроме Маштаковых в поселке работало уже более десятка торговых точек — купцов Жернаковых, Суриковых, Орлова, Семенова, Томсикова, торгового дома “Толоконский и Рубанович”, — опираясь на архивные документы, пишет в своем исследовании, опубликованном на сайте “Библиотеки сибирского краеведения”, Константин Голодяев. — Шире всех на новом месте развернулся Федор. Имея в Барнауле годовой торговый оборот до 60 тыс. рублей, он арендовал в Ново-Николаевском поселке к 1897 г. пять усадебных участков. В 1904 году его имущество оценивалось в 20,77 тыс. рублей».

На берегу большой сибирской реки строился новый город. Федор Данилович, как умный и предприимчивый человек, понимал: в Новониколаевске бурлит созидательная энергия рождения — грех ей не воспользоваться в коммерческих целях. Он арендует большой участок земли в 16-м квартале, рядом с одной из базарных площадей, и строит здесь двухэтажный каменный дом — мы все его знаем как здание Новосибирского художественного училища на Красном проспекте, 9. На первом этаже — женский рай с модными магазинами, на втором — семейное гнездо купца Маштакова. «Голубушка, а вы бывали у Маштакова в его “Мануфактурных дамских модных товарах”? Такой шарман!» — «А вы слыхали, как жена нашего городового Курницкого стащила там штуку шелковой материи и спрятала ее под юбку? В газетах писали!»

На углу улицы Гудимовской (нынче Коммунистическая) Федор Данилович построил одноэтажный деревянный дом — спустя тридцать лет на его месте родился Дом под часами и получил прописку по адресу Красный проспект, 11. В новониколаевскую эпоху в одноэтажном доме торговали вином и разной бакалеей, заседала Новониколаевская городская управа и рассматривал дела Городской сиротский суд, а в апреле 1910 года дом был сдан заведующему телефонной станцией, мещанину П. А. Шестоперову под театр-синематограф. Архивы утверждают, что модный синематограф работал в прибыль, но Федор Данилович посчитал кино «невыгодной затеей» и в 1911 году отказал мещанину в аренде. Выражаясь современным языком, стартап прожил всего год. В том же году синема превратилась в Народный общедоступный театр — можно сказать, что дом на Гудимовской работал как современный бизнес-центр, где одни арендаторы сменяют других. А в целом квартал купца Маштакова играл огромную роль в развитии культурной жизни Новониколаевска — Дому повезло с культурными корнями. Интеллигент во втором поколении.

Но вернемся в подвал Дома под часами, оказавшийся на поверку наследством купца Маштакова. Когда подвал начали освобождать от мусора и хлама, то прилетела еще одна сенсация: в кладке стен обнаружены следы от пуль! Город загудел слухами: кровавая гэбня, чекистский след, массовые расстрелы! Слухи изрядно подогревал тот факт, что в 1918 году в здании художественного училища (особняк Маштакова) заседала первая ЧК.

В одном из отверстий мы нашли дробину, сразу отдали ее сотруднику Музея Новосибирска Константину Голодяеву, а он в свою очередь передал ее на баллистическую экспертизу, — разматывает клубок событий Олег Викторович. — «Чекистский след» оказался шрапнелью, которая отливалась для головной части снаряда «Фердинанд», а он производился до 1916 года. Думаю, что, когда здесь была стройка, дети решили порезвиться — достали где-то снарядик, развели костер и бросили его в огонь. Следы очень кучно легли.

2.

Все тот же кабинет. Члены Расследовательской комиссии изучают документы. Дом сидит на стуле.

 

Первый. Надеюсь, всем понятна связь купца Маштакова и Дома под часами? Или есть какие-то сомнения?

Третий (недовольно). Сомнения всегда есть. Мне кажется, что эта связь притянута за уши. К примеру, мой прадед был великим математиком, а я пошел в агрономы — при чем тут какие-то связи?

Второй (дружелюбно). Коллега, мне кажется, что вы напрасно подходите к памятникам архитектуры с человеческими мерками. Природа на нас отдыхает. А на них — нет.

Дом. Давайте вернемся к эпизоду с бароном Романом Федоровичем фон Унгерн-Штернбергом. Есть свидетели.

Третий. Вот только не надо здесь спиритических сеансов с вызовом духа «черного барона» устраивать. У нас ХХI век на дворе. Называйте вещи своими именами. Не свидетели, а носители городских легенд.

 

Затемнение. На авансцену выходит историк архитектуры Олег Викторович
и горожанка Ирина Абуева, проживающая в Новосибирске с 1970 года.

«Сожгли в котле»

15 сентября 1921 года в новониколаевском городском саду «Сосновка» гудел возбужденный улей из двух тысяч крестьян, рабочих и красноармейцев. Народ, подгоняемый извечным желанием хлеба и зрелищ, слетелся сюда на показательный суд над бароном Унгерном — легендарным генералом-лейтенантом белой армии, взятым в плен отрядом партизан, возглавляемым Щетинкиным. Участь барона была предрешена телеграммой Ульянова-Ленина: «Судить и, в случае установления вины, в чем не может быть ни малейших сомнений, немедленно расстрелять».

Фигура Романа Федоровича фон Унгерн-Штернберга, непримиримого врага большевиков, окружена романтическим буддийским флером, который вполне себе уживается с легендами о звериной жестокости барона, вычищающего огнем и мечом «красное семя». О нем написаны километры подробных текстов, но членов Расследовательской комиссии заинтересовал документ, размещенный на краеведческом ресурсе «Новосибирск в фотозагадках». Это постановление Новосибирского областного суда от 25 сентября 1998 года об отказе в реабилитации в отношении бывшего генерал-лейтенанта белой армии, командира Азиатской конной дивизии Унгерн фон Штернберга Романа Федоровича, родившегося в 1885 году в городе Граце (Австрия), осужденного приговором Чрезвычайного революционного трибунала от 15 сентября 1921 года и приговоренного к расстрелу.

 

Уголовное дело, по которому Унгерн фон Штернберг был осужден, где хранится — не установлено. Однако заключение в отказе в реабилитации составлено на основе восстановленного уголовного дела. Вина Унгерна в совершенных им преступлениях доказана его собственными показаниями, данными на допросах 27 августа 1921 года и 7 сентября 1921 года, а также в судебном заседании от 15 сентября 1921 года.

Признавая вину, он, в частности, пояснял, что служил ставленнику Колчака Семенову, с которым они вели непримиримую войну с Советской властью с целью ее свержения. Он показал, что по его приказу производились расстрелы всех советских граждан и лиц, сочувствующих Советской власти, были сожжены все деревни, находящиеся на пути следования его дивизии, в селах Новодмитриевка и Капчеранская по его приказу расстреляны три семьи с детьми, по его приказу расстреливались политработники и комсостав 232 полка, служащие Центросоюза, священник, сожжен город Угра.

Так, свидетель Цыпулов пояснил, что 6 сентября 1920 года близ реки Аноны около монгольской границы отрядом Унгерна по его приказу было сожжено много населенных пунктов, убиты женщины, мужчины и дети.

На основании изложенного, руководствуясь ст. 378 УПК РСФСР, ст. 10 Закона РФ от 18 октября 1991 года «О реабилитации жертв политических репрессий», президиум постановил: приговор Чрезвычайного революционного трибунала от 15.09.21 года в отношении Унгерн фон Штернберга Романа Федоровича оставить без изменений и признать его не подлежащим реабилитации.

 

Но в 2006 году попытки реабилитировать «кровавого барона» были предприняты вновь — в Генеральную прокуратуру РФ поступило частное заявление с просьбой проверить дело барона. Одна из праворадикальных партий хотела сделать его своим «знаменем», но сомневалась в оправданности жертв, принесенных им во имя идеи. В общем, одиозная личность продолжала и после ухода в мир иной будоражить умы — особенно в контексте своей таинственной смерти. Никто не знает, где после скорой казни упокоилось тело барона, а как говорили менты в 90-х: «нету тела — нету дела».

Мне рассказывали историю, что после оглашения приговора барона ночью тайно вывезли на реку Обь, — говорит Олег Викторович. — Поставили на колени, выстрелили в затылок и сбросили тело в воду. На мой взгляд, это очень романтичная версия. Барон имел серьезный политический вес и был сакральной фигурой. Его тело надо было уничтожить, чтобы избежать паломничества и поклонения. Документов никаких не осталось, поэтому свидетельства и место захоронения найти невозможно. Я согласен с версией краеведа Вадима Капустина, что барона казнили в Доме под часами, где была тюрьма ЧК.

По версии историка архитектуры, тело барона Унгерна после казни было торопливо сожжено в котле, который до сих пор находится в подвале Дома под часами и достался ему в наследство от купца Маштакова. Об этом свидетельствует и горожанка Ирина Загидовна Абуева: историю о сожжении тела барона в «каком-то котле» на тюремной территории она слышала от своего свекра Бориса Сергеевича Митропольского.

Известный геолог Борис Митропольский был потомком Герхарда Миллера — русско-немецкого историка, естествоиспытателя и путешественника. Его мама Эльза Фердинандовна Миллер приняла революцию и вместе с сыном-подростком приехала из Петрограда в Новониколаевск, чтобы поспособствовать делу «мирового пожара». Восторженный подросток Борис Митропольский принял «красную борьбу» всей своей пылкой юношеской душой и сотрудничал с ЧК, гоняясь со своим отрядом за кулаками в Тогучинском районе.

Отрезвление не заставило себя ждать: в одну из «командировок» питерский юноша понял, что в большинстве своем «кулаки» — это просто трудолюбивые люди. Чтобы спасти людей от неминуемого раскулачивания, юный командир отряда продразверстки начал подделывать документы: мол, приезжаем в деревню, а там сплошная беднота — раскулачивать-то некого.

Борис Сергеевич рассказывал, что сразу после суда в городском саду «Сосновка» (это в районе улицы Фабричной) барона Унгерна конвоировали в ЧК — в этом здании сегодня художественное училище находится, — рассказывает Ирина Абуева (по совместительству — мама автора этого текста). — А ночью расстреляли на его территории. Свекор говорил, что тело барона нельзя было хоронить, поэтому его сожгли в каком-то купеческом котле в подвале. Сам Борис Сергеевич свидетелем этому не был, но тесно общался с сотрудниками ЧК, которые все это ему рассказали. Я хорошо помню эту историю.

3.

Все тот же кабинет и те же действующие лица. В кабинете жарко. Первый наливает воду в стакан из высокого графина, Второй листает документы, Третий что-то торопливо пишет в смартфоне. Дом продолжает сидеть на стуле.

 

Второй (добродушно обращаясь к Третьему). Информацию сливаете журналистам, коллега? А как насчет ваших выступлений, что все это мифотворчество не выдерживает никакой критики? Теперь выдерживает?

Третий (смущенно). Легенда-то годная. Просто ее нужно в правильную обертку упаковать.

 

Первый неожиданно поет на мотив известной песни военных лет: «Бьется в тесной печурке барон». Все замолкают и смотрят на Первого.

 

Дом (удивленно). А у вас неплохой баритон.

Первый. «О, сколько нам открытий чудных…» В детстве пел в хоре. Товарищи, мне кажется, что мы чересчур увлеклись деталями. Мы расследуем дело о культурно-историческом наследии, а не очередной том сказок братьев Гримм выпускаем. Пора начинать работать с реальными свидетелями и архивными документами.

Второй. За архивы семьи Бориса Гордеева спасибо надо сказать новосибирскому архитектору и краеведу Вадиму Капустину. Он три года убеждал семью, что материалы о жизни архитектора должны храниться именно в Новосибирске, где он спроектировал главные городские символы — железнодорожный вокзал, Дом под часами и оперный театр.

Третий. Вы хотели сказать — НОВАТ?

Второй. Кому НОВАТ, а кому — оперный театр, коллега.

 

Затемнение. На авансцену выходит Борис Гордеев.

 

Борис Гордеев. Я, Гордеев Борис Александрович, инженер-конструктор по специальности, родился в городе Горьком в 1903 году, в семье конторского служащего, из мещан города Семенова. Среднюю школу не окончил, начал трудовую жизнь в шестнадцать лет, поступил чертежником в центральное управление госзавода химпромышленности. В 1926 году окончил Московское высшее техническое училище по архитектурному отделению. С 1928 года, с момента начала активного развертывания строительства в Новосибирске, организовал первую проектную организацию в Сибири при новосибирском Горкомхозе. В июле 1931 года по предложению ПП ОГПУ по ЗСК перешел на работу главного архитектора стройотдела ПП ОГПУ. Для Новосибирска мною были спроектированы здания: жилого дома и гостиницы «Динамо», жилого дома Крайснабсбыта, дома-комбината, стоквартирного жилого дома, здания «Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев» — всего до ста объектов, которые находятся в эксплуатации.

«В букве бетона и стекла»

Архитектурный мэтр Новосибирска Андрей Крячков считал молодого архитектора Гордеева «выскочкой» и «случайным человеком в архитектуре». Нет, товарищи, позвольте — всего двадцать пять лет, а какие амбиции! Конструктивизм, идеология утилитаризма, производственное искусство, дома-коммуны, общий быт, полет в космос социализма — вздор и утопия! Если давать этим молодым волю, так они быстро город черт знает во что превратят. Вот чем руководствовался градостроитель Борис Коршунов, когда приглашал его в Новосибирск?

 

Справка за подписью главного инженера ПП ОГПУ В. Я. Мокшунова: «В 1931—32 годах в Новосибирске на Красном проспекте было построено административное здание Запсибкрайисполкома (в этом здании сейчас находится Новосибирское областное правительство. — Прим. ред.). Строительство здания было начато по проекту профессора-архитектора Андрея Крячкова, и, когда была построена часть фундамента здания, строительство было передано строительной организации ХОЗО ПП ОГПУ, где я работал в должности главного инженера. При строительной организации работало проектное бюро, в котором работали главный архитектор Борис Гордеев, архитектор Сергей Тургенев и инженер-конструктор Николай Никитин. Перед развертыванием работ проект архитектора Крячкова был детально рассмотрен в нашей организации и в нем был обнаружен ряд дефектов. В особенности большие замечания были по фасаду здания, который был выполнен в старых формах и не соответствовал духу времени. Было решено внести в проект необходимые изменения и сделать новый проект с использованием заложенных фундаментов, что и было сделано Гордеевым, Тургеневым и Никитиным».

 

Старая как мир история: зрелость хочет почивать на заслуженных лаврах, молодость — рвать ткань привычного бытия. Крячкову тогда было пятьдесят, Гордееву — двадцать пять. Один работает в жанре «рационалистического модерна», оставляя визитки в виде знаменитых башенок из красного кирпича, другой провозглашает первостепенность полезности дома, который, по мнению лидера конструктивизма Александра Веснина, должен представлять собой «голую конструкцию без балласта изобразительности». Кстати, его брат, Виктор Веснин, был преподавателем Бориса Гордеева, у которого он прошел обучение «по фабрично-заводскому циклу» — в городском архиве хранится его характеристика на любимого ученика. «Как одному из талантливых питомцев, МВТУ поручило Борису Гордееву проектирование нового здания, — сообщает профессор В. Веснин. — Работы Гордеева в настоящее время находятся на выставке в Нью-Йорке». Проекты двадцатичетырехлетнего Гордеева поехали на выставку «Век машин» в Америку, а что сделал ты?

Молодой архитектор сумел за десять лет работы в Новосибирске сконструировать новый облик города — дерзновенный, наполненный смыслом, метафоричный. Плывет по городским волнам памяти гордым пароходом Дом под часами, несется на восток паровоз железнодорожного вокзала, ловит космические вибрации купол оперного театра, структурирует пространство строгой геометрией жилой квартал «Кузбассугля» на Красном проспекте, выступает острыми ребрами дом Общества политкаторжан на улице Фрунзе. Кто сказал, что главный сибирский зодчий — это Андрей Крячков? При всем нашем к нему уважении, конечно.

При нынешнем уровне инфантилизма странно звучит фраза, что на момент проектирования Дома под часами Гордееву было около двадцати шести лет. Уже идет строительство «спорного» здания Запсибкрайисполкома, где сегодня работает областное правительство, построен жилой комплекс «Динамо», заезжают новоселы в дома «Кузбассугля» — творческая энергия Гордеева воплощается в букве бетона и стекла как мощное футуристическое высказывание. В новом мире человек будет созидать, пронзая творческой мыслью далекие галактики. Никаких мещанских кухонь — только творчество, только хардкор. Хочешь есть? Сходи в пищеблок. Кстати, современные феминистки на ура бы восприняли идеи конструктивизма — его идеология освобождала женщин от кухонь. Как и освобождала от «мещанской» приватности: в Доме под часами, к примеру, квартиры выходили на застекленные галереи-коридоры, где каждый «прохожий» мог сунуть свой нос не в свое семейное дело. А чего мы там за занавесочками прячемся? Не время, товарищ, — новое общество строим!

 

Из заметки «Советской Сибири» за июль 1946 года, размещенной на краеведческом ресурсе «Новосибирск в фотозагадках»: «Двенадцать лет назад на Красном проспекте появился новый дом. Все любовались им. Ближние здания всеми своими кирпичами завидовали славе молодого соседа… Он ослепительно сверкал тысячами стекол своих удлиненных веранд, где, отражаясь в масляных панелях, играли дети. В нарядном зале “Гастронома” толпилась публика. Зеркальная кабина лифта легко и нежно мчала своих пассажиров — жильцов верхних этажей. Под вечер в десятках квартир начинали журчать дожди душей, в белых ваннах плескались, сбрасывая усталость после рабочего дня, счастливые обитатели. Как венец и символ благополучия, на башне, вознесенной на высоту седьмого этажа, мерно отсчитывая время, шли огромные часы. Эти часы принесли дому огромную популярность. По ним издалека горожане узнавали время».

 

Борис Гордеев творил истово, понимая, что земного времени у него осталось мало. Туберкулез легких съедал организм, иногда давая передышку-ремиссию. «1935—1937 годы были почти вырваны из моей трудовой книжки осложнившимся туберкулезом, — пишет в своей автобиографической справке архитектор. — Я был вынужден подолгу жить в Крыму. В 1938 году работал главным архитектором по переносу города Калязина».

В 1941 году Бориса Александровича отправляют в Красноярск, а через два года он возвращается в Новосибирск, чтобы здесь умереть. Дело в том, что Московский туберкулезный институт был эвакуирован в наш город, а Гордееву срочно нужна была помощь.

Но не успели.

7 мая 1943 года он умер в возрасте тридцати девяти лет и был похоронен на Заельцовском кладбище. На долгие десятилетия Новосибирск забыл о нем, вымарав само понятие «конструктивизм» из городского исторического контекста.

 

Из письма жены Бориса Гордеева Елены: «Вспоминается 1943 год, когда я привезла его из Красноярска в туберкулезный институт Новосибирска. Уже смертельного больного перевозила его из дома в больницу, где он и умер. На центральной площади города он попросил остановить машину, долго стоял он на площади, долго смотрел в сторону Большого Оперного театра… Прошу мне простить это лирическое отступление, — я не могу не вспомнить о нем, так как являлась живым свидетелем его отношения вообще к Новосибирску. Москва, май, 1974 год».

4.

Кабинет. Тишина. Дом скособочился на стуле, тихо плачет.

 

Третий. Да уж. Тут живешь и все думаешь, что это только генеральная репетиция. А человек сразу жил по-настоящему. Невзирая на статус спецпереселенца.

Первый (вздрагивает). Кто спецпереселенец?

Третий. Борис Гордеев. Его же в ссылку в Сибирь сослали. В источниках пишут. Сергей Баландин в энциклопедии утверждал, что архитектор приехал в Новосибирск как спецпереселенец. Профессор Невзгодин об этом же в своей публикации сообщал. В Сибирь умирать отправляли, а мы тут живем. (Неуклюже смеется над своей шуткой.)

Второй. Если следовать вашей логике, то и академик Лаврентьев — спецпереселенец. А вы не допускали мысли, что люди могли сюда ехать по собственному желанию?

Третий (удивленно). Зачем?

Второй. Чтобы создавать новое. Одним потреблением сыт не будешь, коллега.

Первый (обращаясь к Третьему). Молодой человек, прекратите множить эту растиражированную байку про Гордеева-спецпереселенца. Подумайте логически. Вы изучили много документов, где говорится, что архитектор работал в системе ОГПУ. Он и сам в своей автобиографии, которая хранится в городском архиве, об этом говорит. Цитирую дословно: «В июле 1931 года по предложению ПП ОГПУ по ЗСК я перешел на работу главного архитектора стройотдела ПП ОГПУ». Как вы думаете, система могла позволить, чтобы стройотделом руководил неблагонадежный человек? Особенно если учесть, что у него был допуск ко всем секретным документам.

Третий. Признаю, был неправ. Но тогда встречный вопрос. Почему Новосибирск долгие годы отвергал архитектора, который спроектировал для него самые знаковые здания? (Достает из архивной папки отпечатанное на машинке письмо.) Вот, к примеру, Л. Смирнов из Ростова-на-Дону благодарит в 1974 году Елену Гордееву за снимки ее мужа и говорит в своем письме, что в его монографии впервые будет рассказано о вкладе Бориса Александровича в строительство Новосибирска. Цитирую: «Составил из ваших сведений литературный портрет молодого архитектора, так много сделавшего для развития современной архитектуры в Новосибирске. Портрет, конечно, краткий, в рамках главы моей рукописи, но все же он будет единственным в литературе о Сибири». Очень странные дела. Да в его честь как минимум улицу должны были назвать!

Второй (вздыхает). След архитектора Крячкова. Трудно проигрывать молодым конкурентам, когда ты уже на пьедестале. Видимо, ему удалось каким-то образом сформировать мнение о «выскочке»-Гордееве в градостроительной среде Новосибирска. А гениев, знаете, люди не любят. К счастью, нашлись подвижники, которые сдвинули «дело Гордеева» с точки забвения.

Первый. Давайте продолжать. Рассмотрим эпизод под условным названием «Три товарища». Все-таки Борис Гордеев не в одиночку работал.

 

Затемнение. На авансцену выходят Сергей Тургенев и Николай Никитин.

 

Сергей Тургенев. Я, инженер-строитель Сергей Петрович Тургенев, родился в 1902 году в Москве. Мой отец, Петр Сергеевич Тургенев, был персональным пенсионером как ближайший родственник писателя Ивана Тургенева. Я начал свою учебу с гимназии, которую окончил в 1918 году. До 1921 года, в связи с тяжелым положением семьи, я работал в ремонтных автомастерских. И одновременно готовился поступать на архитектурное отделение Московского высшего технического училища, что и сделал в 1920 году, но фактически приступил к учебе только с 1921 года. В 1927-м я женился на Татьяне Александровне Гордеевой. В этом же году меня и брата выслали в Сибирь.

Николай Никитин. Я, инженер-конструктор Николай Васильевич Никитин, родился 2 декабря 1907 года в Тобольске. В 1911 году я с семьей переехал в Ишим, где закончил два класса приходского училища. Осенью 1919 года в город вошли красные, и мы с отрядами Колчака ушли в город Новониколаевск. Здесь я окончил с отличием школу имени Тимирязева и в 1925 году уехал в Томск поступать в Сибирский технологический институт имени Дзержинского на инженерно-строительный факультет. Учился на архитектурном отделении, где пригодились мои навыки рисования. Как пишут историки, будучи студентом, я «заболел» железобетонными конструкциями, во время учебы руководил конструкторским бюро, которое сотрудничало с Кузнецким металлургическим комбинатом. В 1930 году я с дипломом вернулся в Новосибирск.

«Три товарища»

Семейная легенда Тургеневых-Гордеевых гласит, что братья Тургеневы пошли по статье 58.5 УК РСФСР за «ни за что» — пели в кругу друзей фривольные куплеты на мотив «Боже, Царя храни!». Что там на самом деле происходило — никому не ведомо, но факт остается фактом: 10 июня 1927 года Сергея Тургенева арестовали, а 8 июля огласили приговор — три года концлагерей. Но 25 октября суд смилостивился и заменил концлагерь ссылкой в Сибирь — в город Тулун Иркутской области. А в сентябре 1929 года Сергей Тургенев приезжает в Новосибирск — по приглашению своего однокурсника и шурина Бориса Гордеева.

 

Из секретного рапорта на имя заведующего Горкомхоза от 28 июня 1929 года: «Вами мне предложено поискать кандидата на замещение вакантной должности по отделению благоустройства. Из моих справок в инженерно-технических кругах Новосибирска выяснилось, что архитектора со стажем в данное время из работников, находящихся здесь, заполучить невозможно. В виду упразднения в Тулуне округа, имеется возможность при вашем содействии привлечь инженера Тургенева, высланного на жительство туда, имеющего хорошие отзывы о работе. Полагаю, что Б. А. Коршунов сможет дать свой отзыв о работоспособности инженера Тургенева, который когда-то работал у него».

 

Вместе Гордеев и Тургенев начали строить Новосибирск, модернизируя «сибирскую провинцию» в духе конструктивизма — общая любовь к архитектуре и стилю окрыляла! В 1930 году к ним присоединяется инженер Николай Никитин, который скрепляет полет творческой мысли силой железобетонных конструкций. Начинается золотая эра конструктивизма в Новосибирске: три товарища совместно разрабатывают проект четырехэтажного дома на привокзальной площади, жилой комбинат «Динамо» на Красном проспекте, здание Крайисполкома на Красном проспекте (дружеский привет архитектору Крячкову!), здание железнодорожного вокзала, ну и конечно — Дом под часами. Кстати, для железнодорожного вокзала инженер Никитин спроектировал уникальные большепролетные железобетонные арочные перекрытия, которые и позволили зданию иметь столько воздуха и света.

Отзыв на здание железнодорожного вокзала от корифеев конструктивизма братьев Весниных: «Общая архитектурная композиция новосибирского вокзала, исполненная архитекторами Б. Гордеевым и С. Тургеневым, выражает идею большого вокзала. В целом можно считать, что трудная задача найти оформление нового советского типа вокзала решена удачно».

В 1934 году Сергей Тургенев уезжает в Москву. Через три года туда приедет и Николай Никитин, чтобы через годы творческих поисков стать автором самых главных советских символов — Останкинской башни и монумента «Родина-мать» в Волгограде.

5.

Кабинет. За столом — порядком уставшие члены Расследовательской комиссии. Дом стряхивает с себя штукатурку, кряхтит.

 

Первый. Ну что же, все документы изучены, свидетели выступили. Думаю, что прений не будет.

Второй. Какие еще прения, помилуйте. Что мы — не люди? И так все ясно. Уже один тот факт, что международный комитет Docomomo, охраняющий памятники современной архитектуры, признал Дом под часами одним из 800 лучших авангардных творений архитектуры в мире, говорит за себя.

Третий. А я бы послушал выступление Дома. В порядке самообразования, конечно. Все-таки — первоисточник.

Дом. Да я с радостью. Могу про часы рассказать.

 

Затемнение. На авансцену выходит Дом. Он неожиданно не привычного серого цвета, а персикового.

«Бьют часы на старой башне»

Никто не знает, кому пришла эта идея в голову — выкрасить Новосибирск в унылый серый цвет. Достаточно посмотреть на старые фотографии тех же 50-х годов, чтобы убедиться — центр утопал в зелени и радовал глаз яркими цветами. А Дом под часами был свежего персикового цвета. Да, не практично, зато красиво. Кстати, про красивое. Многие считают Дом под часами некрасивым: непонятная геометрия, строгость форм, прямые углы. А где миленькая лепнина, все эти «рюши от архитектуры»? Но архитектура — это как музыка. Есть приятные для ушей мелодии, а есть Стравинский и Шнитке, до которых надо интеллектуально дорасти, чтобы понять, о чем они говорят. Так вот, конструктивизм — это Стравинский и Шнитке. Кто-то видит в Доме под часами «нагромождение кубиков», а кто-то — силуэт парохода или птицу на взлете.

Раньше деревья были большие, а во дворе Дома под часами журчал летом фонтан, где радостно плескалась каникулярная ребятня. А еще — летняя эстрада, танцы, песни, и плыл над Красным проспектом медовый вечер, настоянный на сирени, и наши мамы бегали на первые свидания. «Встречаемся у Дома под часами!» И нетерпеливое ожидание влюбленных: ах, как медленно-медленно ползет минутная стрелка на башенных часах! Да что же ты, время, так ползешь-то?! И грустно улыбается Дом: эх, милые мои, пролетит время — не заметишь.

Пролетело — не заметили. По чердачной лестнице поднимаемся в башню Дома, где продолжает стучать сердце города — его сегодня регулярно заводит Евгений Конотопцев. Несколько лет назад его отец Сергей Конотопцев отремонтировал часовой механизм — часы на башне очнулись после многолетнего кризисного сна и пошли вновь. «Стучит, стучит сердце Новосибирска!» — радуется Олег Викторович, бессменный борец за права Дома.

Прихожу сюда два-три раза в неделю, еще от погоды зависит, — говорит Евгений. — Часы — вечные. Они устроены по принципу «ходиков». Если за ними следить, то будут идти исправно. Правда, из-за сезонных перепадов температуры башня начала «гулять». А часы держит штанга, которая упирается в стену, — регулирую их по уровню.

Кстати, Дом под часами до сих пор хранит «тайну башни»: откуда часики будут? Одни источники утверждают, что часы были изготовлены на новосибирском заводе «Труд», другие считают, что их привезли из Германии, третьи предполагают «два в одном» — механизм немецкий, а сборка местная. Но это — всего лишь детали. Сегодня важно главное — сохранить футуристическую песню стекла и бетона, подаренную нам Борисом Гордеевым, Сергеем Тургеневым и Николаем Никитиным.

Вопрос с реставрацией и реконструкцией дома решается положительно, — уверен Олег Викторович. — Мы разработали план мероприятий, нашли деньги на экспертизу, создали рабочую группу, которую возглавила профильный заместитель губернатора НСО. Но стоим на месте, потому что непонятен объем работ в плане музеефикации Дома под часами.

Милый дом. Подожди немного, а?

 

Кабинет исчезает в темноте. Вместо него появляется высокая серая стена. Дом подходит к стене, вынимает из кармана мел персикового цвета и размашисто пишет «Г + Т + Н = ДОМ». Все исчезает. Остается лишь эта надпись.

 

 

Занавес.