Вы здесь

Иные пространства

Рассказы
Файл: Иконка пакета 01_karpachev_ip.zip (15.44 КБ)

Александр КАРПАЧЕВ

РАССКАЗЫ


Иные пространства

«Институт Солнца» — красиво звучит, но кроме названия ничего красивого в нем нет. Несколько зданий, дома сотрудников, пара солнечных батарей и огороды, огороды, огороды.
Никто не глядел на светило в телескопы, их там просто не было: в научном заведении изучали вопрос применения солнечной энергии в народном хозяйстве, но кроме летних душевых кабинок с бочками на крыше, где вода нагревалась жарким среднеазиатским солнцем чуть ли не до кипения, ничего не могли придумать. Хотя это придумано было до них и, наверное, не ими.
А солнце палило безжалостно. К середине лета оно выжигало всю траву в полупустыне, и она становилась похожей на пустыню. Репетиция удавалась, но премьера почему-то все время откладывалась. Местные коровы ели бумагу и давали молоко, больше похожее на подкрашенную известью воду, причем оттенок у него был синий — типографская краска давала о себе знать. Молоко было отвратительно водянисто, оно пахло водой, тухлой водой. Зато коровы, наверно, были гораздо умнее своих собратьев, питающихся травой. Какое количество знаний они поглощали вместе с газетами и с книгами — уму непостижимо.
Территория института была обнесена общей оградой, но со стороны полупустыни ее не было, она была только со стороны города, будто люди, жившие здесь, разводившие коров, коз, свиней, кроликов и еще невесть что, пытались защититься от города, который был вовсе не агрессивен, а по-восточному тих и сонлив. Только пустыне они были открыты, распахнуты настежь, они ее не боялись, потому что знали, ее нет, есть только черепахи — эти гонцы времени, по слухам, видевшие динозавров. Подумать только, людей не было, а черепахи уже были, миллионы лет тому назад…
Она ловила черепах, сажала их в коробку, кормила травой и разговаривала с ними. Они были живыми, они шевелили лапами, втягивали и вытягивали головы на длинных морщинистых шеях и, казалось, были залиты до краев мудростью, но не хотели ни с кем ею делиться. По крайней мере ей они ничего не отвечали, а только медленно жевали траву и куда-то ползли по дну коробки, будто за ними кто-то гнался. Их не смущали стенки, движение было безостановочным, и создавалось впечатление, что они могут сквозь них проходить.
А они и в самом деле проходили сквозь них. Что им картонные стенки, что им железобетонные стены, они ведь видели динозавров и за ними не угнался сам Ахилл. Их стихия — время, а не пространство.
Черепахи быстро надоедали и она выпускала их. Вообще-то она мечтала вырастить всего лишь одну черепаху до огромных размеров. Она видела таких черепах по телевизору, ей очень хотелось покататься на черепахе, потому что в мультфильме «Львенок и черепаха» львенок рассекал по пустыне на черепахе, словно на водном мотоцикле, а чем она хуже львенка, да ничем, она даже лучше.
Но детство нетерпеливо, к тому же она думала, что одной черепахе будет скучно расти; так появлялась вторая, третья, а потом переполненная коробка переворачивалась и черепахи расползались в разные стороны. Толпа черепах ее раздражала, да она и не видела своих результатов, черепахи не росли, хотя она их усиленно кормила, потому что знала, им нужно много есть, это им пойдет на пользу, от этого они растут. Хотя сама, впрочем, как и любой другой ребенок в ее возрасте, ела неохотно и мало, если бы не заставляли, то могла бы не есть и целый день. Она носилась по полупустыне, исследовала все окрестные закоулки, иногда случалось, что на обед у нее были только пригоршни сладких корней васильков, которые она очень любила и которые в округе росли в изобилии.

Так все же зачем они приходили? Может, их привлекали огороды и жалкие подобия садов — райские кущи? Но в самом деле, не две же солнечные батареи, призванные вырабатывать электричество, но почему-то не делавшие этого, точнее, делавшие его, но так мало, так ничтожно мало... А зачем нужно электричество на той земле, где с избытком солнце, где все растет и родится, была бы только вода?
В центре институтской территории был маленький бетонный бассейн, в нем нельзя было плавать, он был мелок и грязен, но зато там жили рыбки гамбузии, маленькие такие рыбки. Однажды в этот бассейн свалился мальчик. Это произошло зимой, в декабре, стоял лютый мороз — плюс пять по Цельсию. Он почему-то решил не обходить бассейн, а перебраться через него по металлической лестнице, и сорвался. А шел он к ней на день рождения и нес подарок Хороший был мальчик, из военного городка, расположенного по соседству. Мокрый, грязный, он появился на пороге, вид его был жалок. Мальчика обсушили, усадили за стол...
Рыбки гамбузии, мокрый мальчик, торт. Приметы, координаты, идентификация себя, своего пространства.
Что такое память? Неужели всего лишь тонкие нити, которые протянули друг к другу нейроны в определенной последовательности и строгом порядке? Что заставило протянуть их эти нити? Мокрый мальчик, рыбка гамбузия, черепаха, сладкий корень василька… Как могли в этой темноте и путанице возникнуть гармония и порядок? Как?
Другая последовательность, другой порядок – другая память, другая жизнь, другой человек. Трудно в это поверить. Ведь и у других могут быть черепахи, рыбки, мальчики, торты и даже сладкие корни васильков, собранные за институтской оградой и съеденные там же.
Нет, другого ничего нет, есть только твоя память, поэтому черепахи только твои, и рыбки тоже твои, и мальчики, и васильки, и торты, плывущие по реке по имени Ахеронт с горящими свечами. Свечи будут зажигаться каждый год, и год от года их будет становиться все больше и больше, но когда-нибудь настанет день и некому их будет гасить. Негасимый свет. Свет свечей твоих именинных тортов освещает дорогу мрачному перевозчику с длинной бородой, правящему ладьей, которая медленно скользит поперек реки от одного берега к другому, туда и обратно, туда и обратно. Все поперек, поперек жизни. А по-другому не бывает...
Девочка жила в двухэтажном доме с обширным чердаком, и на чердаке жили кролики. Кролики жили не просто так, их специально разводили, и от этого их жизнь была наполнена великим смыслом: кто-то из них должен был стать тушенкой, а кого-то должны были испечь в духовке или просто изжарить на сковороде. Хотя планы относительно их постоянно менялись, но «окончательное решение» оставалось неизменным. Они усиленно готовились к своему предназначению: хорошо ели травку, быстро росли и еще быстрее размножались. Правда, самим кроликам, жившим на чердаке, да и вообще всем кроликам в мире, цель была неведома. Но она их, наверное, сильно не волновала — их полностью занимал процесс. Это так захватывает. Ах, если бы они знали… Впрочем, что бы изменило их знание? Но, может быть, кролики тогда были бы задумчивы и грустны.
Девочка много времени проводила среди кроликов. Да, кролики — не черепахи, она видела, как они рождаются, как они растут, как она радуются жизни, не подозревая о своем печальном конце. Последовательность была ей ясна, вся цепочка была перед глазами. А черепахи? Черепаха — сплошная тайна. Что скрыто под ее панцирем, какая пустыня находится там? За неделю кролика не узнать, он растет буквально на глазах, а черепаха не меняется. Неизменность ее пугала.
На чердаке у нее была трехлитровая стеклянная банка, в ней жили мошки. В отличие от черепах, на мошек она возлагала большие надежды. Ни много ни мало, она хотела вырастить из мошек человечков. А почему бы и нет? Рядом кролики, которые рождаются маленькими комочками, а потом вырастают. Ну да, мошки совсем крошечные, ждать придется долго, но и особо больших человечков она не хотела. Больших человечков и без того хватало вокруг, она была согласна на маленьких. Она каждый день, как какой-нибудь средневековый алхимик, пытающийся вырастить гомункула из гнилья, тряпья и прочей пакости, колдовала над своей банкой…
Она дружила с тем мальчиком из военного городка, что упал в бассейн, идя к ней на день рождения. Они даже играли в семью. Долго не могли решить, кто должен быть сверху. Мальчик утверждал, что мать, она же настаивала, что сверху должен быть отец. Что ж, родители у них предпочитали разные позиции. Она разрешила ему залезть к себе в штанишки, он, немного поколебавшись, разрешил ей сделать то же, только не позволил двигать там рукой, а ей так хотелось потискать и помять то, что она обнаружила. Странный был мальчик. Потом у нее был другой мальчик, обрезанный членчик которого ей все-таки удалось сжать в своей ладони. Потом, потом, потом...

Горел торшер, звучала музыка, торт был без свечей, детство давно кончилось, кончились и свечи. Пространство сменилось, сменилось и время. Снег, засыпавший этот мир, похож на песок. Только тому песку дарована вечная жизнь, а этому — всего лишь несколько месяцев. Но разве от этого дар меньше? Солнца было мало, зато электричества имелось в избытке. В конце декабря стояла довольно теплая для этих краев погода, минус десять по Цельсию. До нового года оставалось три дня. Три дня и много лет «перед» и неизвестно сколько «за». Впрочем, к чему эти знания?
Черепахи сюда не заползают. Правда, несколько лет назад она купила одну. Это было слабостью. Это детство нагнало ее здесь, короткий болезненный приступ, ведь черепаха была ей совсем не нужна. Но она поддалась. Хотя прекрасно знала, что легче от этого не станет, что вообще легче стать не может. Черепаха из детства. Будто можно что-то вернуть, будто там был Эдем. Ничего подобного, даже близко похожего. Теперь уже любые движения бессмысленны как судороги. Можно, конечно, нафантазировать, придумать, ведь это должен быть Рай. Можно представить себе, что корни васильков были корнями мандрагоры, что глупый мальчик из военного городка был первой любовью, что похотливые, прожорливые и злые кролики были самыми добрыми созданиями на земле, что глупые и тупые черепахи были умны необыкновенно.
Нет, действительно это судороги. К чему срывать одежды, они давно уже сняты. Все было так, как было, так и должно остаться. Какая огромная разница между ней той и ней сегодняшней, как велико пространство, пролегшее между ними. Нельзя править то, что не подлежит правке, к чему невозможно дотянуться и прикоснуться, что течет сквозь нас — этот вечный поток времени и пространства. Обидно, что радовавшее и восхищавшее нас оказывается в общем-то фальшивкой. Но ведь было же счастье, было! Ведь стоит до сих пор во рту привкус васильков — корня мандрагоры, вырастающего по преданиям под телом повешенного и сулящего съевшим его возлюбленным вечную любовь...
Черепаха прожила у нее полтора месяца, а потом исчезла. Нет, она не умерла, это бы неизбежно случилось через два-три года, потому что черепахе, жительнице пустыни, в этом климате нужен террариум, свет, подогрев, правильное питание. Без надлежащих условий она бы просто медленно умирала все это время. Но она исчезла, она просто перестала быть, она испарилась. Как такое могло произойти в закрытой квартире, она же не таракан, чтобы провалиться в какую-нибудь щель; но черепаха исчезла, и она не могла ее нигде найти. Это была самая настоящая мистика. Куда, куда она могла деться?
Перерыла в квартире все, все закоулки — безрезультатно. Думала, что через некоторое время умершую черепаху можно будет обнаружить по запаху. У нее было очень тонкое обоняние, она бы почувствовала запах разложения. Месяца два усиленно принюхивалась — ничего. Будто черепаха была сделана не из плоти, а из святого духа. Но не может же быть такого...
Черт с ней, с этой черепахой, столько времени прошло... Черепаха просто вернулась в пустыню. Пустыня… Она здесь. Она вокруг, она внутри. Никуда не деться. Никуда от нее не деться. Толстые кирпичные стены, бетонные перекрытия — жалкая иллюзия защищенности. Не спасает… Кожа так тонка… Пора…
Надо только закрыть глаза и уснуть…


СВ

Весь этот город, стоящий на великой сибирской реке, плыл от жары. Особенно это чувствовалось на вокзале, где я торчал уже три часа в очереди за билетом. В конце августа бывают такие деньки: судороги лета, спешащего наверстать упущенное.
Конечно, я понимал, почему с билетами напряженка: конец лета, люди спешат из отпусков, с юга. Нормальные в это время едут в обратном направлении. Сентябрь-октябрь — бархатный сезон, нет изнуряющего зноя, фрукты дешевы. Но трудно быть нормальным. Дети, учеба, надо успеть к школе.
Какой черт понес меня в это время в дорогу! Ну да, я тоже вроде с отдыха.
Очередь почти не движется. Московский опаздывает, но не намного, всего часа на три. Были времена, когда поезда опаздывали на сутки, в это трудно поверить, но так было. Местный опаздывать не может, он тут стоит. Отчалит вовремя. Через час меня прибивает к заветному окошечку. Купе есть? Тетка за окном отрицательно мотает головой. Ну тогда плацкарт, ладно, сутки с небольшим езды, можно и потерпеть. Снова отрицательное мотание головой. Так что, билетов нет? Это же местный поезд, неужели все раскупили? “Только СВ остался”, – слышу я голос с той стороны стекла. Да-а, ничего себе дела. Но как быть, ехать надо. СВ так СВ, выбора нет, хотя очень дорого, впрочем денег хватит, еще немного останется, так что с голода в пути не помру.
В СВ никогда до этого не ездил. Уже само словосочетание — спальный вагон — страшно возбуждает. Хорошенькую девушку напротив. Замкнутое пространство предполагает тесное общение. С кем вы спите, мадам? Легкое дорожное знакомство, бутылка вина, ночник. Ах-ах, не надо, что вы, в поезде, да никогда, вы неверно меня поняли, это ничего не значит, у меня принципы... Лучше бы у вас были принцы... Никогда?.. Значит надо попробовать. Никто ничем не рискует. Ведь вагон так и называется: спальный. Что же еще делать?..
А может, она из твоего города? Вы догадывались о существовании друг друга и только сейчас обнаружили, что на самом деле... Дорожное знакомство с продолжением. С продолжением рода... Фу ты, нет, конечно, при чем здесь дети? СВ хорош для свадебного путешествия. Своего рода испытание замкнутым пространством, модель семьи в действии, еще и на колесах, в ритме хода поезда, оргазм под их стук.
Нет, конечно, второе место дадут какому-нибудь мужику. Явно это будет командированный или крутой: кто у нас еще может ездить в СВ? Командированному все равно, деньги казенные. Командированный — такой же, как и все, он ничем не отличается от обычных пассажиров. Просто в дороге по служебной надобности. Крутой — хуже всего. Он же пальцы начнет гнуть. Мерзко. Явно пьянку организует. Хуже, если в вагоне найдутся такие же как и он: ни сна, ни покоя. А они непременно найдутся. Этот вагон специально для них.
Мне не хотелось приключений в дороге, просто хотелось тихо и спокойно доехать до дома. Вот разве только девушку... Это, конечно, несбыточно. Но хоть бы не урода в эту квадратную жестянку. СВ, СВ, СВ…
Читал где-то про Шпаликова: он не знал, как взяться за сценарий, а сроки поджимали, надо было сдавать, аванс уплачен, он запивался в Москве, друзья, подруги, свободного времени не было… Проблема была решена просто. Вдвоем с соавтором купили билеты в СВ поезда «Москва—Владивосток», причем сразу в оба конца. Неделя туда, неделя обратно — четырнадцать дней добровольного заточения, пишущая машинка на стол... В Москве сошли с уже готовым сценарием.
Какое-то время меня мучил вопрос, почему все-таки Шпаликов повесился. Понятно, режим, алкоголизм, все это вместе и порознь, так сказать — совокупность. Но это слишком сложно, не хочется обобщать и говорить банальностей, и так все ясно. Когда человек бегает по павильонам «Мосфильма» и кричит: «Не хочу быть рабом!» — с ним все ясно. Но ведь была, была эта самая последняя капля.
Как точно все происходило — я не знал. Вероятно, есть люди, которые в курсе, может, даже свидетели. Хотя вряд ли в таких делах есть свидетели. В одной из работ на первом курсе ВГИКа он точно описал свое самоубийство: «повесился в сортире». Так все и произошло.
Есть два варианта.
Вариант первый. Гуляли на даче, утром ему надо было опохмелиться – ничего не нашлось. Он пошел в сортир, снял шарф и повесился.
Вариант второй. Гуляли на даче. Утром ему надо было опохмелиться. В доме нашлось аж три бутылки портвейна. Он открыл одну, налил полный стакан, пить не стал. Пошел в сортир, снял шарф и повесился.
Я прикидывал так и этак, пытался вычислить, какой из двух вариантов соответствует истине. Я до того, видать, отупел, что не мог понять, что оба варианта истинны, потому что дело не в режиме, не в алкоголизме, не в наличии или отсутствии портвейна, хотя… как раз дело-то… но… Когда он наливал, у него могли затрястись руки, и он мог понять, что все кончено. Трясущиеся руки, режим, алкоголизм. Одной пролитой капли достаточно, чтобы осознать — конец. Все кончено. Кончено. Яснее некуда. Дело в капле... В последней.
…В купе сидел грустный парень и с грустью глядел в окно. Вроде ничего, не самый худший вариант. А где же девушка? А девушку никто и не обещал. Ее даже никто не видел.
До отхода поезда осталось пять минут, просьба провожающих покинуть... Нет, я отъезжающий, но будь я даже провожающим, я ни за что не вышел бы, это не моя станция.
Парень смотрел в окно, не отрываясь, хотя пейзаж там обещали изменить только через пять минут. Попутчик был немного старше меня, лет на шесть, приятный молодой человек — так сказали бы про него. И глядя на него, у меня возникло чувство, что он собирается молчать и смотреть в окно всю дорогу. Ну и слава богу.
Терпеть не могу вагонные разговоры. Что у нас за народ, первому встречному все о себе, бесконечный душевный стриптиз. Когда о себе все рассказано — а ведь не так много событий в куцых жизнях наших: муж изменяет, пьет, бьет (ненужное вычеркнуть), сын дебил, бандит, тупица (ненужное тоже вычеркнуть), дочь (уродина, шлюха, проститутка) — начинаются рассказы про родственников, знакомых. Про родственников и знакомых — это входит в обязательную программу. Оказывается, у них то же самое, и на фоне их несчастий собственные беды кажутся не такими уж и огромными. Это же все развлечения: муж изменяет, зато адреналина в кровь пол-литра никогда не повредит, а так ведь сплошная тоска, хоть в петлю, хоть волком... Спасибо ему надо говорить, что вносит кое-какое разнообразие…
Что можно на это сказать? Психотерапевты у нас еще не получили должного распространения и вряд ли скоро получат. За их услуги надо платить. Но откуда деньги там, где пьет муж, где сын дебил и дочь шлюха. А тут смело можно рассказывать, облегчить душу, и никто за это денег не возьмет, и никуда не сбежит, потому что заключен с тобой в купе, на время, пусть короткое, но достаточное, чтобы излить. К тому же, полная безопасность, что рассказанное попутчику дальше не уйдет, он забудет через день или два, потому что своих проблем у него хватает. А кому интересны и нужны ваши тайны за тысячи километров от вас?..
Поезд тронулся: сначала вокзал, а потом и весь город проплыл за окном. И только когда замелькали поля и леса, мой сосед по купе оторвался от окна.
— Значит, в таком составе поедем? — сказал он.
— Да. Странно только, куда билеты девались, местный поезд, хоть и конец лета, но все равно, он же не с юга идет, — сказал я.
— Я сам отсюда. Заранее надо было брать, но так сложилось, нужно было срочно, вот пришлось тоже СВ, — сказал попутчик и уже набрал воздуха и разгона для следующего предложения, но запнулся, решив, видимо, дальше не продолжать.
Действительно, если он местный, то почему едет в СВ, умер что ли кто-то у него, да вроде не похоже. Хотя кто знает. С таким лицом, как у него, на похороны в самый раз ездить.
Попутчик смотрел в окно, не отрываясь, будто прощался с этим пейзажем навсегда, словно отправлялся в ссылку, из которой не возвращаются.
Через час, продолжая неоконченную фразу, сказал:
— Только сегодня решил уехать. Два дня назад с женой развелся. Делать мне в этом городе больше нечего. Все о ней напоминает, везде она видится. Думал, выдержу, а нет. Днем собрался, и на вокзал. Хотя что было собирать? За три года жизни я себе только носки покупал, все ей, все для нее.
Надо было что-то сказать в ответ, но слов не было, да я и не знал, что ему нужно, какие слова требовались, да и хотел ли он слов. В нем практически не оставалось ни жизни, ни сил. Он только и мог, что смотреть без отрыва в окно. Интересно, что он там видел? Явно не то, что я.
Ближе к вечеру в купе заглянула официантка, ресторан, кстати, в соседнем вагоне. Мой попутчик начал интересоваться, есть ли что выпить. Выпить было: коньяк, водка, вино. Долго раздумывал, даже спросил меня, как я смотрю на то, чтобы принять. Я сказал: мне все равно. Но он так и не решился заказать. Официантка ушла ни с чем. Я еще подумал, глядя вслед, жаль, что ее нельзя заказать. Официантка была молода и красива. А мне действительно было все равно: пить или не пить. Он, видимо, не имел сил решить даже эту простую проблему. Ведь действительно вопрос не в том: пить или не пить — а в возможности сделать или не сделать это. Он принялся расстилать постель, бормоча себе под нос: что же делать, ничего не делать, спать надо, утром сходить…
Время — не больше десяти часов, спать явно рановато.
Я не выдержал и вышел в коридор. Это не было сделано мной из чувства такта, мол, страдающему человеку надо побыть одному. У него и на страдание не оставалось сил. Находиться с ним в одном купе невозможно — давило, я чувствовал тесноту. Другого способа спастись не было. Я не думал, что мой сосед примется рыдать или станет рассказывать историю своей семейной жизни и развода, стремясь выговориться. Нет-нет, он был слишком подавлен всем случившимся.
Вышел я потому, что купе стало заполняться его бывшей женой, его вещами, его квартирой, всем тем, что он бросил. В купе не оставалось пространства для меня. Это был его багаж, хотя сам он ехал с одной спортивной сумкой. Я понимал, что его багаж — всего лишь тени, тени его жизни, не имеющей никакого отношения к моей. Но почему же они так явственно ощутимы мной, так давят на меня, будто это мои собственные жена, дом и город увязались за мной, втиснулись в мое купе, и я не могу, не хочу от них избавиться. Все свое ношу с собой. Но для беглеца эта ноша невыносима, даже я чувствую, которому в принципе все равно, который никуда не бежит...
Когда я вернулся, он уже лежал под одеялом. Вроде ничего, дышать можно. Откровенно говоря, спать мне не хотелось, но ничего другого не оставалось, полтора часа шатания по коридору меня утомили. Завалился и я, вспоминая официантку.
Утром сквозь сон слышал, как собирался мой сосед, как захлопнулась за ним дверь. Сошел на какой-то маленькой станции и больше я его не видел…

Все повторяется. Это такая избитая истина, что ее упоминание лишено смысла. Произнести ее — все равно что написать ноль и не дать ему никакой цифры в компаньоны. Да, эта фраза пуста, но она пуста только для тех, кто не испытал сам. Кто бы мог знать, что спустя шесть лет я тоже буду убегать, уезжать. Но только маршрут мой и поезд мой будет иной. Оказывается, та встреча была репетицией. Я словно предчувствовал, что такое случится и со мной.
Как мало ролей и сюжетов доверено нам. Особо любимые и популярные проигрываются миллионы раз. Трагедия, повторяясь, никогда не превращается в фарс. Она как была трагедией в тысячный раз, трагедией и останется в двухтысячный, в две тысячи первый.
Когда уходил, у меня было две пары носков, причем одна пара — дырявая. Нет, это был, конечно, не единственный мой капитал. Но пошлые банальные носки доконали меня, они мучили меня целую неделю. Через неделю я купил десять пар, на год вперед, чтобы никогда не испытывать в них нужды, никогда — и это меня успокоило. «Жизнь не так уж и плоха, если можешь купить себе новые носки», — подумал я тогда, выкидывая старые.
И больше ни о чем не вспоминал.