Вы здесь
Из кёльнского дневника
Даниил ЧКОНИЯ
* * *
Вот облаков небесных рать,
Безвестная доныне,
Намерилась меня карать
За мелкий грех унынья.
Сижу над тихою строкой,
Над медленным строеньем
Строки, над тихою рекой
И вод её струеньем.
И в этих близких небесах
Отсвечивает пойма.
Там взвешивают на весах —
Там я раскрыт и пойман.
Живя на быстрых скоростях,
Меняю обстановку.
Пусть облака меня простят
За эту остановку.
Безвестная доныне,
Намерилась меня карать
За мелкий грех унынья.
Сижу над тихою строкой,
Над медленным строеньем
Строки, над тихою рекой
И вод её струеньем.
И в этих близких небесах
Отсвечивает пойма.
Там взвешивают на весах —
Там я раскрыт и пойман.
Живя на быстрых скоростях,
Меняю обстановку.
Пусть облака меня простят
За эту остановку.
* * *
Иллюминаторы — что золото медали. Аэропорта застеклённая стена. Вам, улетающим, чего-то недодали, нам, провожающим, вся будущность темна. Вот набирает высоту земная долька. Она растает через миг, и — не гляди вослед взлетевшему, не вглядывайся, только ещё пытайся угадать, что — впереди. Твои догадки всем расставшимся едва ли помогут прошлого вернуть весенний блик… Чего надумали, напели, наваяли — теперь осмысливай, но выбор невелик.
Гул оголтелый над бредущими глумится, они расходятся куда-то в никуда… Стальная птица — за другой — взлетают птицы, и свет небесный ловит их, как невода.
Гул оголтелый над бредущими глумится, они расходятся куда-то в никуда… Стальная птица — за другой — взлетают птицы, и свет небесный ловит их, как невода.
ФОТОХУДОЖНИК
Тайны — как видеть — не выдав,
Тенью сгоравшего дня
Высветил Додик Давыдов
И приукрасил меня.
Высветил в гаснущем свете,
Занавес не осветив.
Вижу я в этом портрете
Прошлого грустный мотив.
Небыли-беды, обиды,
Времени выгул и гул…
Додик — лукавец! — Давыдов,
Ты меня не обманул.
Тенью сгоравшего дня
Высветил Додик Давыдов
И приукрасил меня.
Высветил в гаснущем свете,
Занавес не осветив.
Вижу я в этом портрете
Прошлого грустный мотив.
Небыли-беды, обиды,
Времени выгул и гул…
Додик — лукавец! — Давыдов,
Ты меня не обманул.
* * *
Становились ложными слова, но зато не сложными — умора! Наболтала, наплела молва: тут тебе Содом, и тут — Гоморра! Выйди на вечерний ветрогон, ветра против плюй — и вся отвага. А потом доплёвывай вдогон: стерпит всё привычная бумага. Столько было непохожих лиц, и предупреждали их пророки… За окном мелькание синиц разбавляет полдень одинокий.
БАЗАРНЫЙ ТОРГАШ
Он вечно приговаривает: брат мой! А облапошить всё же норовит. Грозится, мол, на родину обратно уедет. А пока — душа горит.
Он — узелок, затянутый втугую. И тычется в слепые тупики.
И сочинить судьбу себе другую ему, как видно, вовсе не с руки. И смех его, такой ненастоящий, и плач, не составляющий труда… Он и живёт, как будто ворон спящий. И смотрит он куда-то в никуда.
Он — узелок, затянутый втугую. И тычется в слепые тупики.
И сочинить судьбу себе другую ему, как видно, вовсе не с руки. И смех его, такой ненастоящий, и плач, не составляющий труда… Он и живёт, как будто ворон спящий. И смотрит он куда-то в никуда.
* * *
О чём-то токуют колёса,
Толкуют, на стыках стуча.
Выходит луна из-за плёса,
Туман за собой волоча.
Тускнеет ночная ограда.
И веток обломанных хруст
До нас долетает из сада,
Который по осени пуст.
Гудит на мосту электричка.
Кого она хочет увлечь?
Какая дурная привычка —
Тянуть стихотворную речь.
Пускай это вовсе не поза —
Стремление выловить звук.
Но даже суровая проза
Песком вытекает из рук.
Толкуют, на стыках стуча.
Выходит луна из-за плёса,
Туман за собой волоча.
Тускнеет ночная ограда.
И веток обломанных хруст
До нас долетает из сада,
Который по осени пуст.
Гудит на мосту электричка.
Кого она хочет увлечь?
Какая дурная привычка —
Тянуть стихотворную речь.
Пускай это вовсе не поза —
Стремление выловить звук.
Но даже суровая проза
Песком вытекает из рук.
* * *
Гулянье осенней заразы
Тебя пробрало до кости.
И ночи пусты и безглазы,
И сердце зажато в горсти.
Но свет потолочною фреской
Вдруг выдернет: прочь ото сна!
От всплеска до нового всплеска
Надежды
стучится весна.
ВОЗВРАЩЕНЬЕТебя пробрало до кости.
И ночи пусты и безглазы,
И сердце зажато в горсти.
Но свет потолочною фреской
Вдруг выдернет: прочь ото сна!
От всплеска до нового всплеска
Надежды
стучится весна.
Можно письменно и устно говорить о том, что глядится очень грустно опустевший дом. Что весну ломает ветер, что твердеет наст, что мужик башкою вертит, крепок, коренаст. Мне-то что, признаться честно, в этом мужике! Мне, конечно, неизвестно, что в его башке. А гадать — что пальцем в небо тыкать — не резон. Вижу, вглядываясь немо: неприкаян он.
* * *
Ветер бросил горсть песка,
И не оттого ли
Показалось: смерть близка
До сердечной боли?
Но ещё один порыв
Ветра, злой и свежий,
Мне шепнул: до той поры
Ты ещё и не жил!
Понапрасну не пеняй,
Не ругай погоду…
Понял, хватит для меня
Молока и мёду!
И пошёл я вдоль волны,
Бережной, прибрежной,
Вдоль взбухающей весны
В сердце, в песне нежной.
И не оттого ли
Показалось: смерть близка
До сердечной боли?
Но ещё один порыв
Ветра, злой и свежий,
Мне шепнул: до той поры
Ты ещё и не жил!
Понапрасну не пеняй,
Не ругай погоду…
Понял, хватит для меня
Молока и мёду!
И пошёл я вдоль волны,
Бережной, прибрежной,
Вдоль взбухающей весны
В сердце, в песне нежной.
* * *
Что поразительно — там, на краю земли, где, что ни утро, чистые пороши. Они воспоминанья намели, и ты мне написала: мой хороший! И мне, как прежде, светит этот свет. Годами понапрасну вьюга выла. Прошло так много быстротечных лет…
Обратный адрес написать забыла.
Обратный адрес написать забыла.
* * *
Упаду лицом в ладони, я когда-то говорил. Видно, утлый чёлн не тонет, жить ещё хватает сил. Я, наверно, бестолково эту жизнь свою живу. Но ещё мне снится слово, снится будто наяву, будто всё-таки случится, и старанья не пусты… Где-то слово волочится, продираясь сквозь кусты.
* * *
Свет и зелень, хлорофилл, ряд деревьев вехой… Я тебя не подловил на идее ветхой. Соблюдая свой режим до конца недели, не зови меня чужим — что с тобой мы делим? Или я уже немой, будто порешили, или день-другой — не мой, не ко мне пришили. Говорю, закройте рты, гнусные зеваки! Говорю, не верь им ты, всюду-всюду враки. А кровинка на губе — горькая калина.
Снится, вдовая, тебе на могиле глина.
Снится, вдовая, тебе на могиле глина.
* * *
Они сидят растерянно в гнезде.
Они — птенцы сияния дневного.
Но к полуночной тянутся звезде
И пробовать крыло готовы снова.
Полёты начинаются с утра.
Усталые снимаются с орбиты.
И встречные весёлые ветра
Снимают накипь с крыльев, как сорбиты.
И с высоты слетают голоса —
Какую песнь из каждого исторгла.
Луна, река, окрестные леса —
Испуг не пересилит их восторга.
Они — птенцы сияния дневного.
Но к полуночной тянутся звезде
И пробовать крыло готовы снова.
Полёты начинаются с утра.
Усталые снимаются с орбиты.
И встречные весёлые ветра
Снимают накипь с крыльев, как сорбиты.
И с высоты слетают голоса —
Какую песнь из каждого исторгла.
Луна, река, окрестные леса —
Испуг не пересилит их восторга.