Вы здесь

Какой-то год, какого-то числа

Денис БЕРЕСТОВ
Денис БЕРЕСТОВ



КАКОЙ-ТО ГОД, КАКОГО-ТО ЧИСЛА


Расстоянье растет каждый год непрестанно:
Мир скорее лишь тень от лампады Лианы,
Александра, Эмилии, Виктора, Анны.
Имена их, юдоль,
Повтори как пароль
В этот мир безымянный!
Как синоним любви, окликая руины —
Сашу, Витеньку, Милочку, Аннушку, Лину…

В эту полночь и день, что остались от года,
Воскресенье влачит без просвета и брода
Грусть и память о них, чтоб проститься у входа
В новый дом или стих,
Но без тех — пятерых.
На краю небосвода
Они, словно и мы, над столом поднимая
Золотые фужеры, зовут, поминают…

Как же всем объяснить — сыновьям и вдове,
Сироте и отцу… что всегда в большинстве
Остается любовь — в непрерывном родстве
С неизбывной бедой?
И идут чередой
С той бедой во главе
Оборвавшие пленку последние кадры:
Анны, Викторы, Лины… Эмилии, Александры…


МАРТ

Свежая лилия, срезанная на тротуар,
Щупальцами лепестков хватается за мостовую,
Как утопающий за песок, в ореоле фар
Отрывается тромбом лед в расчете на мировую
С первым залпом-лучом атакующего апреля,
Высвобождая струйку прозрачного кипятка.
Старинными пагодами бульварные ели
Во множестве отражений поддакивают из-под каблука.

Март — агония снежной лилии,
Бесприютной ветхости, траурной нищеты…
Из раздавленной белизны такое сквозит бессилие,
Что уже и не знаешь, на что здесь годишься ты.
И мысли привычны наравне с простудой
И приступами одиночества в ностальгическом дыме.
Но все зарубцует ветер, грядущий на нас оттуда,
Где ворожат черемухи с ливнями молодыми.

* * *

Что опять без стихов, то себя лишь вини.
И что век-ростовщик повышает проценты
На бесцельные мысли, безликие дни...
Что уходишь со сцены от аплодисментов.
Даже если услышишь два жалких хлопка —
Это твой Режиссер и Надсмоторщик строгий,
Повелел разойтись, видя наверняка
Той пиесы провал, слыша фальшь в монологе.

Закругляться пора! По домам, по домам...
Острие тупика и размытый снаружи
Макияж января, где портвейна сто грамм
Только штору задвинут и сделают хуже.
По домам, по домам... Это бред сквозняка:
Хуже некуда нам! Щеголяем героем
В тусклом зеркале, ищем себе двойника.
И находим того, кто во всем нас устроит.

Наш сюжет — в черно-белом кино, где лишь снег
Узнаваемо чист, когда все, что под снегом
Словно умерло вдруг, и не ляжет плач-смех
Неизведанным черным на белое — следом!
В схватке избранных тем с кровью черновиков,
Всех бесплотных разлук и ночей многотомных...
Где виски забинтует крещенский покров,
И лица сам Господь не узнает, не вспомнит.

* * *

Будущее — вне зоны доступа.
Прошлое — прерывистые гудки,
если кто и поднимет трубку,
то он или плачет, или молчит.
Остается лишь настоящее,
с которым всегда неладно,
и хочется, на полуслове
перебив, бросить трубку первым.

Забавно, в довершенье всего,
В конце тебе выставят счет.
И ты будешь платить неразменной монетой
Нерастраченной нежности
За бессмысленные звонки.

* * *

Вечер. Рабству конец. Золото упразднили.
Я иду домой, дом — это там,
                                    где тебе простили.

Дом — это где тебя вечно нет.
И у входа воспоминанья,
                                    как сторожевые псы.
И у выхода — трафарет
Будущего,
Эти продавленные часы
из Бергмана…


ГОРОДОК

1
Август покоя не дал.
И янтарь куполов,
Отполированный небом,
Уж ко всему готов.

На станции человече-
Галочья трескотня:
Там собирают вече,
Чтоб исключить меня.

2
В городке провинциальном
Кабы мог нас Бог свести,
Чтоб от площади вокзальной
К старой пристани уйти.

Заблудиться в непогоде
По сыпучему песку,
Провожая пароходик,
Отбывающий в Москву.

3
Вернись путем окольным
По грубой борозде
За птичьей колокольней
К плаксивой бересте.

Захлебываясь, гулко
Зовут колокола
Размытым переулком
До первого угла.

4
Безмолвие. А именно —
Ни голосов, ни строч…
Как будто роща вымерла
И вырублена ночь.

Я выхожу березовым
Лунатиком к реке,
И тенькает венозное
Спокойствие в виске.

5
Веснушки на фасаде
Пельменной — светотени.
В румянах и помаде
Соседские сирени.

И в щель между поленьев
Врывается, пыля,
Простое избавленье:
Гречишные поля.

6
Воздух пахнет баней,
Веничком дубовым.
Васильки в стакане —
Щеголи в обновах.

Окна суеверно
Крестятся на тучи.
Городок пещерной
Скукою навьючен.

7
Ромашковое утро.
И бабушка жива.
И лезвием как будто
Проходит синева

Настойчиво и криво
От ставень до ресниц
По спелому наливу
Полузабытых лиц.

* * *

Август. Настала расплата.
Время воздеть на крюк
Твое полинялое платье,
Изношенный мой сюртук.

Прошлое — тот пергамент,
Чьи литеры перетлели,
И сыпется под руками
Сургуч впечатлений...

Из комнаты-паутины
Бабочка мысли в ночь
Смотрится, как руина
В озеро. Превозмочь,
Тем более отвратить,
Будущее — нельзя.
Сумраку взаперти
Бабочкою грозя…

* * *

У прошлого нет продолженья, нет связи, оно —
Марионетка на нитках воспоминаний.
Разбавленное вино
В чужом стакане.
Недописанный натюрморт с больной геранью.
Недосказанное словцо
В момент прощанья,
Не запомненное лицо…
Этот аптекарь, брезгливый до мелочи,
Отвергающий напрочь календари…
Отдыхай — беспокоится не о чем.
Прими душ, опрокинь рюмку чая
и закури.
Он уже никогда не придет,
Не выбьет тебя из седла.
Две тыщи какой-то год,
Какого-то там числа…