Вы здесь

Когда созреет урожай

Рассказы
Файл: Иконка пакета 04_savelieva_ksu.zip (48.69 КБ)

Дворовая симфония

Это началось ровно в четырнадцать ноль-ноль. Часы в квартире Сидорчуков как раз нервно затенькали и выдали первый удар. Слышно было на весь двор, потому что окна в квартире выбиты уже три дня: в гостиную залетел осколок, покалечивший всю мебель на своем пути. Искореженный шкаф, изумленно вздыбившаяся кровать и расколотый стол теперь торчали во все стороны в раме окна, как натюрморт, неумело разбросанный художником по полотну. И только большие псевдоантикварные часы с боем, которыми когда-то так гордился старший Сидорчук, уцелели, потому что стояли сбоку от окна. Часы выжили, прикрывшись шторкой от случившегося безобразия, и продолжали как ни в чем не бывало измерять время. Все же какими-то мелкими осколками их, видимо, зацепило, потому что механизм, запрятанный в нутро пластикового корпуса и когда-то образцово «бомкавший», стал отчаянно фальшивить.

Каждые шестьдесят минут, днем и ночью, часы бабахали дурным голосом должное количество раз, и некому было их остановить или починить: семья Сидорчуков уже неделю как ушла из города, нагруженная сумками и котомками. Залезать же внутрь через острые, рвущие остатки стекла не хотелось никому, даже мальчишкам. Вот и слушал двор, как сошедшие с ума часы забыли выданный им на заводе изысканно-культурный баритон и отмеряли время артиллерийскими раскатами.

— Ба-бах! — выкинули часы во двор первый удар.

— Бах-бах, — подумав секунду, уточнили, что день в самом разгаре.

— Бах-ба-бах! — с голосом часов слился другой, резкий удар, беспардонно ворвавшийся в соседний двор и зашатавший в нем старый сарай и юные каштаны.

И сразу на короткое время все ожило и задвигалось. Солнечная пыль, заплясавшая от сотрясения домов, вскинулась в безумных па почти до крыш хрущевок. Кривоногая тетя Маша быстро проволокла обеих своих дочурок в подвал, за ней тащил огромный рюкзак с пожитками выпивший муж. Пробежали Капитоновы, Михрюткины, проковыляла бабушка Прилепиных. Следом за бабушкой из подъезда появились Башутины.

Человеческие фигурки, удивительно маленькие в этот момент, двигались быстро, неровно, но целеустремленно. Их петляющий бег неизбежно приводил к двери подвала — не монолитной, изрядно уже исчирканной осколками снарядов и пуль, но по-прежнему прячущей за собой жителей двора. Она старательно укрывала их уже больше полугода, жертвуя собой — еще такой молодой, по дверным меркам. И жители, даже не думая о благодарности, дергали ее за ручку и набивались в подвал дышащей темной массой.

Первые обстрелы были короткими и редкими, не чаще раза в неделю, а то и в две. Они очень пугали, но всем хотелось верить, что — пройдет. Последние же два месяца, как пишут в газетах, «ситуация обострилась», и жители разделились на две неравные группы. Большая часть, у которой имелись родственники и хорошие знакомые в благополучных краях, уехала подальше, как Сидорчуки. Меньшая часть, которой некуда было деваться, мучительно и совсем не стоически оставалась в таком родном и таком теперь чужом доме.

Все чаще снаряды с треском лопались о заборы и стены домов, и деревья трепетали уже практически каждый день. По улицам начали шнырять люди в форме, постепенно подбираясь ко двору все ближе — то с одной, то с другой стороны. Кожа домов покрылась неровными росчерками — следами автоматных очередей; орнамент этих настенных татуировок был диким, несуразным, но столь впечатляющим, что достаточно было взглянуть один раз — и узоры оставались в памяти навсегда.

Со вчерашнего дня люди в форме обосновались совсем близко: за стенкой бывшего хлебного магазина, примыкавшего ко двору. Кирпичная кладка, здесь и там измолотая в красную муку, теперь уже почти не разделяла жителей и военных. В часы затишья во двор залетал грубый хохоток, перемешанный с дымом сигарет, а в часы обострений он сменялся харкающей руганью и плюющимися автоматными очередями.

Вот и сейчас, когда к артобстрелу добавилась стрельба, послышались хриплые выкрики. Звуковая энтропия нарастала и никак не хотела идти на убыль. Один снаряд попал в сарай, съежившийся посреди двора, и дверь сарая теперь отвратительно скрипела. Ее занудная песня все тянулась и тянулась, проникала в подвал, скользила за стенку к военным, раздражая и без того измученные нервы.

Наконец выстрелы затихли. Люди в подвале замерли, ожидая привычной глухой тишины, которая всегда на минуту повисает после обстрела. Но скрип двери продолжал фонить, негромко, тягомотно.

Когда же пыль улеглась, почти в самом центре двора, сбоку от трусливо осевшего сарая, на обломанной карусели возник, словно из воздуха, виолончелист Данилов. Забытый второпях при бегстве молодыми родственниками, он из семьи один остался здесь. Его худую спину, чуть скошенную набок от вечной тяжести виолончели, частенько видели у подъездов. Жители старались дать старику хоть немного еды: пресной каши или консервов, все равно — он брал жадно, с горящими глазами, и при этом кланялся, как на концерте. Нелепый контраст искусства и реальности был сейчас просто невыносим, вызывал желание завыть и убежать прочь. Но детей не пускали бежать родители, а взрослые сдерживали душевный крик леденящим усилием воли.

Последние дни Данилова не было видно, и кто-то совсем о нем забыл, а некоторые с тайным облегчением думали: «И ему пришло время. Так лучше для всех». Тощий старик, восседающий сейчас на облезлом красном металлическом сиденье карусели и пиликающий на виолончели что-то непонятное, казался еще более невозможным, нереальным, чем раньше. Между тем Данилов был и продолжал играть. Осипший инструмент выдавал какую-то непостижимую, натужную какофонию, давясь и захлебываясь нотами.

Соседи попытались растормошить старика, увести со двора. Но он, погруженный в какой-то иной мир и механически водящий смычком по струнам, не видел и не слышал ничего. Усталые и голодные, жители разошлись по домам: нужно было проверить, все ли в квартирах осталось целым. Эта неприятная процедура, хоть и стала привычной, неизменно вызывала тоску и дрожь в сердце, заставляя снова и снова задаваться вопросом: как жить, если все накопленное тобой в один миг будет так же сломано, как вещи Сидорчуков.

Спустя несколько часов, когда сумерки коварно крались во двор, жители заметили, что Данилов продолжает играть. Не смолкла виолончель и ночью, раздирая темноту печально-бессмысленными звуками. Несколько раз мужчины подходили к старику, пытаясь пробудить в нем сознание, но, похоже, там было так же черно, как и на улице. Данилов все играл. Звук виолончели, негромкий, но неотвратимый, проникал сквозь самые герметичные окна, вползал в дома, и без того давно потерявшие покой.

Утром невыспавшиеся, злые жители двора обнаружили старика на том же месте: ничего не изменилось — ни в пиликанье, ни в его позе. Только странная улыбка расцвела на отрешенном лице. Бабаханье сидорчуковских часов, вкупе с музыкальной импровизацией, с каждым часом изводило все сильнее. Люди держались из последних сил, чтобы не взорваться, пытались сманить виолончелиста уговорами, едой, но безрезультатно. Музыкальные стоны продолжали рвать душу. Даже артобстрел в тот день воспринимался не с таким ужасом, как бы немного на выдохе: он, заглушавший музыку, казался значительно более гармоничным.

Ближе к вечеру писк пуль, вплетающийся в грохот снарядов, притих, вновь уступив первое место не тишине, а самозванке-виолончели, возомнившей себя «первой скрипкой» самобытного оркестра. Фальшиво и торжественно возвещала виолончель о чем-то неведомом, а рука старика, водившая по струнам, казалось, не знала усталости. Люди хватались за головы, к увещеваниям жителей присоединились голоса военных, но все было напрасно. Вторая ночь прошла под те же звуки, и уже не было сил это терпеть.

Рано-рано, когда еще не было шести утра, снаряды, словно разозленные пчелы, вонзились в уставший до одури двор. Заспанные, шатающиеся фигурки вновь бежали к подвалу, некоторые из них поспешно огибали Данилова, все сидящего на карусели, у тропы, ведущей к заветной двери.

Взрывы и выстрелы в этот раз долго не могли угомониться, разрушая на своем пути все, что попадалось. Изодранный двор мутило от взвеси кирпичной пыли, летавшей в воздухе, изрубленных деревьев и в крошку перемолотых листьев. Атака в последнем приступе упорства рыгала пулями и осколками, вдруг сконцентрировавшись в одном направлении — в сторону бывшего хлебного. Вскоре из-за мрачно чернеющей стены магазина стайкой поднялись военные мундиры и короткими рывками, один за другим, пересекли двор.

— Ба-бах, ба-бах, ба-бах! — прокричали им вслед часы Сидорчуков. — Ба-ба-бах! Ба-ба-бах!..

Затем часы смолкли, словно растерявшись и не сказав чего-то важного. Живая цепочка в рассветной полутьме уже почти выбежала на улицу, когда последний военный, прикрывая и догоняя своих, поравнялся со стариком, продолжавшим исполнять дворовую симфонию. Хлопнула короткая оранжево-красная вспышка. На миг в ее маленьком свете соединились два силуэта: большой, кряжистый и ссохшийся, тщедушный. Но тут же вернулся полумрак, и фигуры разделились. Крупная одним прыжком покинула двор, а маленькая сползла на землю.

— Бря-а-амс… — обиженно сказала виолончель.

— Бах-х-х, — умиротворяющее ответили часы.

Когда созреет урожай

Они вошли втроем, резким движением выставив перед собой удостоверения. Денис посмотрел на увесистые золотые буквы, заранее предупреждавшие о необходимости добровольного подчинения, и, пожав плечами, пропустил гостей в сад. Все трое: двое мужчин, похожих на придорожные валуны — такие же жесткие и серые, и женщина, сухая и казенная, как судебная повестка, — держались так уверенно, будто вернулись к себе после недолгого отсутствия.

До дома шли молча. Гости быстрыми, по-ястребиному короткими взглядами осматривали территорию, словно проверяли — все ли в порядке.

— Ну что же, я вас слушаю, — сказал Денис, когда дверь наконец-то отделила их от внешнего мира.

— Слушать будем мы, — сощурил глаза Первый. — И смотреть. А вы нам все покажете и расскажете подробно. Вы ведь заинтересованы в том, чтобы и дальше здесь жить и заниматься чем занимались?

— Если, конечно, это будет возможно, — без тени веселья усмехнулся Второй.

— Право слово, не знаю, что вас привлекло, — улыбнулся, демонстрируя искренность, Денис. (В глаза надо смотреть честно, открыто и уверенно, тогда есть шанс, что от тебя отстанут.) — Мне совершенно нечего скрывать. Живу я здесь достаточно давно, и жизнь моя у всех на виду.

— Если бы к вам не было вопросов, то и нас бы здесь не было. — Первый прошел в гостиную и бесцеремонно расположился на диване.

Второй занял позицию у окна, а в руках Третьей тут же появились папки с бланками документов, и она в один момент разложила их на застенчиво желтеющем ольховом столе.

— Итак, перейдем от намеков прямо к делу, — продолжил Первый, когда его товарищи облюбовали себе места в гостиной. — Вы, действительно, живете здесь в течение последних четырнадцати лет. И жизнь ваша, бесспорно, вся на виду… Если говорить о ничего не значащем общении на улице, в кафе или в магазинчиках. И не обращать внимания на забор высотой в три метра по периметру вашего участка и полное отсутствие дружеских встреч с соседями в домашней обстановке.

Первый холодно улыбнулся, Второй и Третья кивнули, сохраняя гранитную неподвижность острых, ястребиных лиц.

— Да, я живу один. Занимаюсь выращиванием растений на продажу, и мне, поверьте, просто некогда любезничать с соседями и распивать чаи в безделье…

— Хватит басни рассказывать! — рявкнул Первый. — Отвечайте на вопросы. Зачем высоченный забор, если вы занимаетесь обычным садоводством? Боитесь, что у вас украдут яблочки? Так у всех соседей сады не меньше вашего.

— Видите ли, я занимаюсь редким видом растений, — замялся Денис. — Эти цветы требуют тщательного ухода, особой атмосферы. Если хотите, изоляции от остального мира…

— Неужели ваши цветочки вянут, как только сквозь ограду начинает просвечивать внешний мир? — съязвил Первый, а Второй и Третья с готовностью ухмыльнулись шутке шефа.

— Не совсем так, но отчасти вы правы, — не сдавался Денис. — Они теряют свою суть, свое очарование…

— Сколько у бабушки в огороде грядок перепахал, — фыркнул, не выдержав, Второй, — и никогда не встречал цветов, теряющих суть от того, что их кто-то увидел!

— И между тем так и есть, — стараясь не раздражаться, настаивал Денис. — Это потомственное занятие в нашей семье, передается по мужской линии. Традиция, секреты которой перешли мне от деда. Только его дом был в Грузии, а мне пришлось искать новое место в связи с последними событиями. Конечно, здесь не идеальный климат, но все же…

Дело семейное, занятие потомственное, а вы живете, как таежный бирюк, в абсолютном одиночестве? — насмешливо спросил Первый. — И погрузкой и вывозом своих неведомых товаров занимаетесь исключительно по ночам? Ваш дед был вампиром, не выносящим дневного света?

— Я не знал, что сотрудники вашей службы, — устало вздохнул Денис, — увлекаются западным синематографом с его преклонением перед нечистью.

— Не дерзите, дорого выйдет! — оборвал Первый. — Тем более учитывая нежность ваших цветов. Которые вы нам, кстати, до сих пор не продемонстрировали.

— Понимаете, это не так просто, — развел руками Денис. — Вы весьма агрессивно настроены, а это недопустимо. И даже опасно.

— Ну что вы! — нарочито светским тоном возразил Первый. — Мы более чем доброжелательны. И я даже даю вам вторую возможность ответить на вопрос: почему вы производите погрузку исключительно по ночам?

— На закате, — поправил Денис. — У этих цветов сложный биоритм. Они достаточно долго бодрствуют, пока растут. А первое время после сбора урожая засыпают чуть раньше. И чтобы цветы в полной мере сохранили свои особенности, транспортировать их нужно только в то время, когда они дремлют, — на закате.

— Дремлет? Урожай? — Троица с трудом сдерживала смех; а ведь смеяться среди людей их профессии не принято. Впрочем, улыбки эти были недобрыми, и за ними последовало именно то, что и могло последовать.

Третья, молниеносными движениями ручки конспектировавшая каждое слово Дениса, дописала страницу и жестом, не допускающим промедления, передала ее на подпись Первому. Тот размашисто черкнул, и документы вновь куда-то исчезли.

Все трое резко встали, сплотились, как небольшая, но опасная стая, и приблизились к Денису.

— Вам придется пройти с нами в сад и показать, что же такое здесь выращивается.

— Хорошо, — поколебавшись, согласился Денис, как будто у него был выбор. — Я покажу. Но очень прошу вас: вспомните самый лучший ваш день, самое чудесное настроение. Иначе мы можем погубить урожай, который уже почти полностью созрел…

— Безусловно, — с иронией бросил Первый, уже направляясь к выходу из дома. — Именно этим мы и занимаемся всегда, когда осматриваем подозрительные объекты. Не правда ли, коллеги?

Второй и Третья хмыкнули, каким-то образом совместив в этой усмешке ледяную мрачность и жгучий перец сарказма.

Денис, обогнав нежеланных гостей, пошел к цветнику, даже не пытаясь что-то объяснить. Лучше показать, пусть смотрят сами. Лишь бы не погубили цветы: у них сейчас самая трепетная пора…

Все четверо миновали волнующийся сад, мирно шуршащий листвой, насыщенно зеленый, уже успевший развесить на отяжелевших ветках ароматные плоды. В глубине участка, в самом его центре, в максимальном удалении от внешнего мира, за живой тернистой оградой прятался цветник. Денис вильнул между кустами-охранниками, гости-ястребы повторили маневр, но острые шипы кустарника успели-таки ухватить их за руки и ноги, от чего они злобно и как-то совершенно по-птичьи зашипели.

Простите, — извинился Денис и, некстати заволновавшись, показал на небольшую поляну: — Вот, смотрите… Только, прошу вас еще раз, постарайтесь сейчас не думать дурного и не ругаться грубыми словами.

Первый, не обращая внимания на хозяйское напутствие, кивнул Второму. Тот вышел вперед и приблизился к грядкам невысоких цветов: зеленоватые, бирюзовые, розовые, красные, голубые — они росли небольшими группками, раскидывая любопытные головки во все стороны.

Третья вновь извлекла папки с документами и начала на весу записывать и зарисовывать, сканируя взглядом каждое растение. Второй тем временем бесцеремонно отломил несколько разных цветков, отчего Денис болезненно охнул, словно что-то оторвали от него самого.

Второй разглядывал растения на просвет, мял в руках, растирая и выжимая сок, нюхал, пробовал на вкус, затем подходил к Третьей и что-то диктовал ей быстро и тихо. Первый холодно следил за реакциями Дениса, подмечая каждое его движение, словно тот мог резко рвануться и, подскочив над цветами, исчезнуть в вышине. Но Денису исчезать не хотелось; напротив, он понимал, что теперь уже не избежать того, что должно произойти.

Между тем Второй изжевал все собранные цветки и стебельки, походил вдоль грядок, попутно замучив еще несколько растений, и отрицательно помотал головой. Третья молча кончиком ручки указала на грядку с мелкими лиловыми цветочками. Денис закусил губу: этот сорт и вправду был особым.

Второй оборвал несколько цветков, втянул носом лепестки, затем пожевал их и сплюнул.

— Нет, — сказал он, — ни одно из этих растений не относится к разряду запрещенных.

Гости повернулись к хозяину, их каменные, по-птичьи острые лица по-прежнему не предвещали ничего хорошего.

— Извольте наконец объяснить, чем вы занимаетесь, — сказал Первый. — И в чем особенность цветов, которые вы здесь выращиваете.

— Понимаете… — тихо, как загнанный в угол школьник, начал Денис. — Меня зовут Дионисос… О нет, не волнуйтесь, документы полностью верны! По паспорту я, действительно, Денис. Но в нашей семье так зовут всех мужчин, имя передается от деда к внуку, и каждый из нас — Дионисос. Потому что это не только имя, но и наша профессия. Мы выращиваем цветы, от которых люди потом получают радость и удовольствие.

Троица, переглянувшись, в одно мгновение окружила Дениса.

— Нет-нет, вы меня не так поняли, — улыбнулся тот. — Все дело в том, что наш род с давних пор работает с виноделами. Но если их профессия до сих пор на виду, то наша в последние столетия не так публична и известна, потому что требует тишины. Мы выращиваем один крайне важный ингредиент для получения действительно хорошего вина.

Денис, увлекшись, немного забылся и шагнул к цветам. Ястребы тщательно отслеживали каждое его движение, но пока не преследовали.

— Вы когда-нибудь задумывались о том, почему от одного вина получается веселое дружное застолье, а от другого — драчливая неприятная попойка? Почему, когда хотят порадовать человека искренним пожеланием, говорят: «У меня созрел тост»?

Гости с непроницаемыми выражениями лиц ждали продолжения рассказа.

— Все дело в тостах, — Денис бережно сорвал один из светло-алых цветков. — Тост — это ведь не просто пожелание. Это особая атмосфера, тот посыл, который отправляет всем другим человек, поднимающий бокал. И чтобы мысли во время застолья не были злыми, вино должно содержать в себе доброту. А для этого в нем должны быть тосты, и тосты должны быть зрелыми, только тогда они будут наполнены силой.

Денис поднес сорванный цветок к лицу, коснулся тончайшими лепестками губ, носа, во всем богатстве ощутив недоступный для гостей аромат.

— Эти запахи не слышны обычным людям. Цветы раскрывают себя, только настаиваясь вместе с вином. И почувствовать итоговую композицию вина не всегда можно по сорту и оттенку цветов. Нужен специальный дар и долгое обучение, чтобы понять, какое настроение подарит в этом году урожай, как цветы будут сочетаться в вине. Нужно чувствовать, какие их сорта лучше соединить, когда они созрели…

Денис протянул цветок гостям, но те лишь подозрительно покосились на предложенное.

— Ваши друзья, конечно же, не смогли распознать, что это за цветы, — улыбнулся Денис Первому. — Ведь этих видов нет ни в одном современном ботаническом справочнике. Их семена передаются из поколения в поколение или в соседний род — если вдруг произошла потеря урожая. Цветы очень нежные, они легко впитывают все, что витает вокруг, в том числе и злость, обиду, черствость души, зависть, ненависть. Поэтому нам приходится их огораживать, беречь от случайного грубого слова и гадких мыслей. Зато когда процесс выращивания проходит по всем правилам, когда тосты полностью созрели, а композиции составлены удачно, вино получается по-настоящему добрым.

Денис прошелся между грядок.

Вот это — Salutem, — указал он на розовые соцветья, — пожелание здоровья и мира. А эти желтые — Gaudium, для тостов о радости. Victoria, красные, — для тостов за успех. Pecunia, зеленые цветы, — для пожелания благосостояния и денег. Vitae, синие, — тост за долголетие…

Денис с любовью прикасался к цветам, задевая их так нежно, словно это были прекрасные юные девушки. Перечислял виды, называл тосты, вспоминал старые легенды.

— И почему же их надо вывозить только ночью? — прервал его Первый. — Ваши тосты можно произносить только в темноте?

— Я вам уже говорил, цветы очень нежные. И когда урожай созрел, сразу после сбора очень легко его потерять, если пересушить. Поэтому собирают цветы только на рассвете, потом хранят в прохладном месте до отправки, а увозят поздно вечером, когда они засыпают, а воздух мягок, в предночной прохладе. Здесь нет никакого злого умысла или магии.

— Отчего же ваша — такая чудесная — профессия неизвестна и скрыта от всего мира? — холодно, даже зло спросил Первый.

— Потому что специалистов для нее нельзя набрать просто так, из желающих. Дар редкий, ответственность большая, и, что отрицать, были века, когда Дионисосов объявляли колдунами. Казалось бы, какая ерунда — цветочки, наполняющие вино ароматом тостов! Но на самом деле плохое, злое вино приносит большие проблемы не только отдельным семьям, но и целым народам.

Денис помолчал, затем тяжело вздохнул:

Все знают, что в иные годы праздники становятся повальными пьянками, после которых случается много бед. Вражда, ненависть, убийства, войны — как часто они начинаются с небольшого застолья! Никто не задумывается о том, что раньше не было водки и подобных напитков. Люди пили вино, дружили большими семьями, и после праздника оставалась благодать в душах и желание сделать что-нибудь хорошее для других — будь то родственники, соседи или просто случайно зашедшие гости. Настоящее вино дарит не дурман, а легкую радость. Но для этого цветы должны расти в любви и тишине. Впрочем, как и все доброе на этом свете.

Денис взглянул на цветы и повернулся к Первому — к главному. Как объяснить забытые истины людям, не доверяющим не только чужим, но и собственным родителям и детям?..

— Да, наша профессия почти неизвестна, — стараясь быть лаконичным и в то же время убедительным, сказал Денис. — Но сделайте запрос: настоящие виноделы, бренды, известные тонкостью вкуса вина и его качеством, обращаются к нам и сейчас, когда все поголовно стандартизировано и производится в промышленных масштабах. Потому что истинное вино — это не просто перебродивший виноград, это добрая сила, превращенная в легкий, чуть пьянящий напиток.

Гости смотрели на Дениса так, как и полагается смотреть на слегка сумасшедшего или притворяющегося: несет всякую чушь. Но Денис предъявил им все необходимые документы, и они, скопировав напоследок часть лицензий и разрешений, с разочарованием удалились, прихватив с собой несколько соцветий с разных кустов. Денис же вернулся к цветам и пробыл возле них до самой ночи: надо было подлечить кусты, подвергшиеся варварскому «осмотру».

Следующие дни мелькали закатами и рассветами: разноцветные тосты совсем уже созрели — только успевай собирать, комплектовать, отправлять… Год выдался удачным: не слишком жарким и без сильных холодов, не слишком дождливым, но и без засух. Тосты тянулись ввысь и вширь, заполняли пространство маленькими и большими соцветиями. Денис радовался, как когда-то в детстве, когда с дедом и бабушкой собирал урожай в таких близких к солнцу и таких далеких от земли грузинских горах…

Ястребы вновь постучались в ворота через две недели. На этот раз пришли только Второй и Третья: видимо, главный не счел повторный визит нужным. Денис, утомленный работой, был растерян и никак не мог сосредоточиться, отвечал на вопросы невпопад. Гости, коротко проведя повторное дознание, хмуро выдали ему разрешительные бумаги. Казалось, они крайне недовольны тем, что собственноручно подтверждают легальность столь странного занятия.

Между тем проверка была проведена, нарушений закона не выявлено, и незваным гостям оставалось лишь удалиться. Уже у самых ворот, на выходе из сада, Третья вдруг немного задержалась. Второй бросил на нее вопросительный взгляд.

— Те цветы на дальней грядке… с мелкими лиловыми лепестками… — Третья пристально взглянула Денису в глаза. — Можно мне взглянуть на них еще раз?

— Можно, — улыбнулся Денис. — Они вам понравились?

— У них такой странный запах… — Она задумчиво посмотрела в сторону цветника. — Его практически нет, но мне кажется, что я вспоминаю его до сих пор…

— Ждать не буду, много работы, — угрюмо буркнул Второй.

— Разберусь сама! — отрезала Третья и направилась по дорожке к цветнику.

Второй пожал плечами и вышел из сада.

Денис закрыл за ним ворота на защелку и взглянул на небо. Солнце маленьким абрикосовым шариком зависло в самом центре свода: значит, времени у них сегодня еще достаточно. Вполне можно позволить себе заварить чай, чтобы затем неспешно поболтать…

Ведь с этого дня они будут работать вдвоем, а это гораздо быстрее.

На благо семьи

— А я считаю, что мужик должен оставаться мужиком, хоть бы и в отпуске! — Серега всегда в подпитии был шумным, а сегодня коньячок разогрел его буйную головушку особенно. — Психологи всякие понапридумывали ерунды: мол, мужчина теперь не добытчик, а надо ему, видите ли, отдыхать почаще. Скоро скажут, что мужики должны ходить по салонам красоты, по всяким там релаксам и тренингам…

Присутствующие мужчины сдержанно заржали, жены придирчиво («а не выпил ли мой лишнего?») оглядели мужей. В общем-то, застолье удалось на славу: и закусочка, и водочка не подвела — мягкая, как весенняя вода с деревенской проталины. И разговоры были в самый раз, и день рождения Женьки Жмыхова, совпавший с его уходом в отпуск (не случайно, а после длительных конфетно-пироженных уговоров кадровички), вышел веселым и пятничным. Все приглашенные — пять супружеских пар — пришли с отличным настроением и желанием посидеть «от души». Только вот Серега со своим пещерным юмором утомлял.

— Так ведь давно уже мужики и по салонам красоты ходят, — вставил свое продвинутое мнение Сашок, — и маникюры делают, и пилинги. Нашел, чему удивляться!

— Ага, и штанишки в облипочку надевают… Скоро юбки носить станут, — Серега тряхнул головой, предварительно залив стопку в большую, как ковш экскаватора, пасть и закинув туда же соленый огурчик. — А по мне, мужик в любое время мужик. И работник.

Серега наставительно поднял указательный палец, выдержал паузу и требовательно ткнул в сторону жены:

— Надюха, скажи!

— Молодец, молодец, — снисходительно, но в то же время с плохо скрываемой гордостью улыбнулась Надежда. — Весь отпуск батрачил, в итоге к отпускным еще солидную сумму добавил.

— И теперь у Надюхи кольцо с бриллиантом, а у меня телевизор во всю стену! — победно выдал Серега, подмигнув. — Ну и продолжение фильмов, как телек выключишь, тоже ничо…

Последняя фраза была сказана франтовато, пониженным голосом — специально для мужиков, чтобы те поняли и оценили, какие фильмы продолжаются после семейного отбоя.

Надежда, зарумянившись, застенчиво прикрыла рукой лицо, сверкнув солидного размера бриллиантом, отсвечивающим полированными гранями под люстрой. Жены завистливо сверкнули глазами. Тамара, жена Жмыхова, полоснула родимого взглядом-кинжалом, и если бы психологические раны были видимыми, то Женькина кровь залила бы весь стол. Впрочем, разговор быстро перешел на более безопасную тему, и нечаянный укол беспардонного Сереги через несколько минут всеми был забыт.

Всеми, но не Женькой. Проводив под ночь гостей, Жмыхов, ни за что окрысившись на жену, попросившую помочь с мытьем посуды, демонстративно завалился спать. Отвернувшись в темноту, игнорируя сонное моргание часов, Женька почти до самого рассвета насупленно обдумывал обидные ответы Сереге, проколовшему шпагой хвастовства самолюбие отпускника и по совместительству именинника. Но как ни старался, ничего, что могло бы серьезно задеть крутолобого Серого, не изобрел.

Проснулся Жмыхов поздно, с оглушенной водочным дурманом головой и чугунными мыслями о дополнительном заработке. Тамарка давно ушла на работу, и, пользуясь привилегиями первого отпускного дня, Женька повыковыривал мясо из рагу, прямо из кастрюли. Затем повалялся на кровати, попялился в телек, вздремнул, проясняя окончательно трезвеющее сознание. Несмотря на столь насыщенный график, до вечера оставалось еще прилично времени. Женька, решительно шмыгнув носом, взял со стола ноутбук и окунулся в раздел городских вакансий. Озерцо предложений оказалось настолько мелковатым, что уже через полчаса стало ясно: чего-то похожего на деньги обычным трудом не заработаешь. Пришлось углубиться в Интернет в поисках более продвинутых способов обогащения…

Тамара, придя домой, обнаружила мужа сидящим впотьмах с ноутбуком: синеватый отсвет монитора придавал его лицу благоговейную отрешенность.

— Майнинг, — отстраненно и в то же время восторженно произнес Евгений.

— Мани? — не поняла его жена. — Английский, что ли, учить вздумал? Думаешь, тебе денег больше будут платить?

— Майнинг делает мани! — торжественно объявил Жмыхов и с одухотворенным выражением лица продолжил созерцать что-то на мониторе.

Тамара хотела было уточнить, о чем говорит муж, но голод одержал безоговорочную победу. Устало махнув рукой, она удалилась на кухню, где, кстати, помимо обычного беспорядка, обнаружила почти вылизанную кастрюлю и огрызки бесстыже обкусанных соленых огурчиков. Пришлось самой себе готовить ужин, рассчитывая и на завтрашнюю семейную трапезу тоже.

На следующий вечер Тамара обнаружила супруга за письменным столом перед большим, сияющим пластиковой первозданностью компьютером. Монитор самодовольно серебрился, поблескивая свысока, рядом с ним монотонной мухой жужжал системный блок с прозрачными стенками; зелено-красная его подсветка напоминала новогоднюю елочную гирлянду, которую забыли выключить после праздника. Возле стола на полу расположилась странного вида конструкция, напоминающая разобранный на части еще один системный блок: металлический каркас, на котором были закреплены и соединены проводами какие-то пластмассовые коробочки — похоже, детали от другого компьютера. Коробочки побольше гудели и крутили почти невидимые пропеллеры, другие коробочки оставались неподвижны, подавая признаки жизни единственным сигналом — маленьким светодиодом.

— Это чего такое? — возмущенно поинтересовалась жена. — А ноутбук куда дел, паршивец? Только признайся, что продал!

— Не продал, а вложил в будущий доход, — не удостоив жену даже взглядом, отрезал Жмыхов.

— Женька… — предупреждающе протянула Тамара. — Если ты мне сейчас скажешь, что истратил отпускные… Я тебе… я тебе… До следующего года будешь сидеть у меня на кашах, без всяких разносолов и мяса!

— На следующий год будем питаться вырезкой и балыком, — снисходительно бросил через плечо муж.

И перестал обращать внимание на ворчащую фигуру в халате.

 

Через две недели гостиную семейства Жмыховых наполняло гудение в несколько тонов и мельтешение разноцветных огоньков на компьютере, вызывающе дергающихся и злящих Тамару: Жмыхов, в дополнение к истраченным отпускным, взял кредит и накупил каких-то совершенно непонятных для жены компьютерных скелетов. Остовы с закрепленными материнскими платами и насаженными на них видеокартами (то, что Тамара воспринимала как коробочки с лампочками) были подключены к основному системному блоку, гудели, крутили вентиляторы и круглосуточно издавали какой-то шуршащий звук. Из путанных объяснений мужа Тамаре с трудом удалось вычленить что-то о модных и перспективных криптовалютах, существующих лишь по ту сторону экрана и волшебным образом растущих на интернет-дрожжах. Невидимые крипторастения, между прочим, питались при этом не бесплатным космическим сиянием, а более чем осязаемой и земной денежной энергией.

— Саранча! — как-то в сердцах обозвала Тамара мужнину суперсистему, намекая на постоянные денежные расходы.

— Деньги гудят, — грозно нахмурил брови Женька. — Будущий доход нам выращивают.

Тамара, раздраженная и выведенная из себя новшествами, держалась только одним: отпуск мужа подходил к концу. И это помогало ей успокоиться, охладить накалившуюся до предела обстановку в квартире.

Жмыхов же был сосредоточен и небрит. Изучение оккультных наук зарабатывания на псевдоденьгах, существующих лишь в недрах Интернета, так его увлекло, что он напрочь забыл о пустяках вроде принятия душа и бритья, ворующих время у новоявленного финансового гения. Постижение колебаний курса виртуальных денежных средств требовало недюжинных математических знаний, отслеживания мировых новостей и трендов. Женька погрузился во всевозможные расчеты, новостные ленты и прочие финансовые иероглифы. Ночь сменяла день, за которым, как туча, набегал вечер, но Жмыхов не сдавался.

Не сдавалась и Тамара, уже погладившая брюки и рубашку одичавшему супругу.

В день выхода на работу Евгений объявил растерявшейся жене, что он уходит в мир денег. Ушел он, правда, не весь; физическая его часть осталась, не переставая потреблять во вселенских масштабах продукты питания и попутно скармливать чудищу из проводочков и коробочек мегаватты электроэнергии. Заплаканная Тамара обошла всех подруг, те посочувствовали и посоветовали крепиться. Никак кризис среднего возраста, побесится мужик — и пройдет. Зато всегда на глазах, не где-то там с чернокудрой шалавой. Жмыхова вытерла глаза и подумала, что и правда, так или иначе, а все же дома и трезвый. А что с головушкой не совсем лады… Так кого сейчас таким отклонением в мужике за сорок удивишь?

Тамара максимально урезала семейные расходы, с болью женского сердца выдрав из перечня трат маникюры-педикюры и прически. Перестала покупать полуфабрикаты: Жмыхов, механически пережевывая пищу, с некоторых пор не особо замечал, что лежит в тарелке. Постепенно быт перестроился на новый лад, и супруг даже научился мычать в такт вопросам кормилицы-жены, чтобы сохранять видимость общения. И хотя общество внезапно и практически начисто лишилось пусть и не самого активного, но все же добропорядочного гражданина, соседи и друзья не покинули Жмыховых и периодически заходили в гости, перебрасываясь короткими фразами с Женькиной спиной.

 

Месяцев через пять ранним, еще не созревшим до конца утром один из компьютерных остовов, горестно повыв напоследок и даже слегка подымив, приказал долго жить. Его собратья лишь покосились на мертвеца, продолжая гореть адским алым пламенем индикаторов. Жмыхов вскрикнул, подпрыгнув над продавленным стулом, рванул на себе всклокоченные отросшие волосы и ринулся из комнаты. Тамара, с тревогой наблюдавшая за мужем, с облегчением вздохнула, когда увидела, что тот заскочил в ванную, затем в спальню, выбежал одетым и куда-то ушел. Она спокойно попила чай, подумала о том, что можно снова вместе ездить на дачу, и с удовольствием — впервые за последнее время — отправилась на работу.

Домой Тамара шла с легкой тревогой, и в то же время сердце было наполнено добрым ожиданием: наконец-то, наконец-то разум к Женьке вернулся! Конечно, с долгами разбираться теперь придется долго, да и ладно. Помаленьку выплывем из этой ямы. Она вошла в квартиру, и на минуту ей стало страшно: так тих, так смертоносно и странно безмолвен был их дом. Когда оцепенение отпустило, Тамара поняла: нет компьютерного гудения, этот вечно урчащий от голода ненасытный потусторонний голос исчез. Она тревожно сделала шаг, еще шаг… Женька, непривычно спокойный, молча ходил по комнатам и ковырялся в шкафах. По-прежнему нечесаный, но все же одетый как человек, он изучал содержимое мебели, словно попал в давно забытый мир.

Тамара смотрела на него, расплывчатого сквозь слезы радости, с умилением, как на только что родившегося ребенка. Потом тихо вышла из квартиры и побежала в магазин. Обошла, торопясь, ближайшие супермаркеты, накупила разной вкуснятины, расплатившись кредитной картой, — какие мелочи, потом разберемся! И, не торопясь, зашагала домой, растягивая предвкушение предстоящего вечера, переваливаясь под тяжестью сумок, как утка. Жмыхова шла и улыбалась, мечтая о будущей жизни, идентичной той, прежней, где муж был подвержен распитию спиртного в дружеских гаражных посиделках, после чего горяч и частенько не прочь поспорить по поводу и без повода, но так привычно мил и по-человечески понятен. Думалось ей и о бессонных ночах — как раньше, с дружным шебуршанием под одеялом, таким приятным и совсем исчезнувшим после появления в доме пластикового демона…

Ключ застрял в замке, проворачиваясь наполовину, как будто изнутри было заперто на «собачку». Тамара поковыряла пару минут и нажала на звонок. Дверь открыла моднявая блондинка в спортивном костюме, сияющем блестками, раскиданными по обтянутому телу.

— Вы кто? — высокомерно поинтересовалась блондинка у Тамары, неспособной в изумленной немоте сказать и слова. — Хотели-то что?

— Я?! — наконец прорезался у Жмыховой голос. — Это вы кто? Я здесь живу!

— А-а-а, — вдруг потеряв интерес, ответила блондинка и ушла куда-то в сторону кухни.

Тамара разъяренной самкой коршуна, у которой распотрошили гнездо, кинулась следом.

— Женщина! — крикнула она. — Вы на каком основании здесь расхаживаете?

— На основании договора купли-продажи, — высокомерно сморщила носик блондинка, презрительно оглядев просевшую с годами фигуру собеседницы.

— Какого еще такого договора? — оторопела Тамара. — Я с вами ни о чем не договаривалась, так что давайте вываливайтесь отсюда.

Блондиночка фыркнула и, вильнув бедрами, беспардонно шагнула в нутро спальни.

— Женька! — взвизгнула Тамара. — Ты где?

Жмыхов как ни в чем не бывало выполз из кухни и попробовал с независимым выражением лица пробраться в гостиную, но жена бросковым маневром преградила ему путь и заслонила вход высокой, когда-то столь любимой Женькой грудью.

— Это что еще за стерва белобрысая? — взвилась она взбешенной коброй. — Ты зачем эту дрянь сюда притащил?

Тамара, будь любезна, выслушай меня, — не к месту высокопарно начал Женька. — Ты напрасно пускаешься в оскорбления, ругая человека, имеющего полное право передвигаться по собственной территории…

Супруга от злости покраснела, но сдержалась.

— Я мужчина и должен брать ответственность за все действия на себя. Чтобы наш семейный корабль шел в сторону благополучия и благоденствия…

— Это ты-то?! — взорвалась Тамара. — Ты вдруг о благоденствии заговорил? Заботник… Да я на себе тащу все: и кредиты на компьютеры твои поганые оплачиваю, и электричество как за весь город, а ты…

— А я принял решение! — вскинул голову Женька. — И сделал шаг, который приведет нас в обитель реальной состоятельности…

Выспренная речь супруга вывела Тамару из себя. Она сорвала со стены тканевое панно, когда-то собственноручно вышитое, и огрела мужа по спине разноцветьем шелковых крестиков.

— Решение? Ты принял решение? — приговаривала Жмыхова, охаживая благоверного пропылившейся за годы тряпичной картиной. — Это что же ты такое сделал, упырь недобитый?

— Квартиру продал! — прикрываясь руками, крикнул Женька.

— Ква… — от неожиданности по-лягушачьи икнула Тамара. — Что ты продал? Квартиру?..

В голове ее все разом помутнело, а затем всплыло воспоминание о том, что незадолго до свадьбы внезапным подарком судьбы свалилась на них завещанная дальней Женькиной теткой трешка. Переоформлять так и не собрались — незачем было…

— И что ж ты теперь думаешь делать? — осевшим голосом поинтересовалась Тамара.

— К маме твоей пока переберемся, — беспечно, как о само собой разумеющемся, сказал Женька. — Чтобы толк был, надо серьезные суммы крутить. А как деньги прокрутятся, получим прибыль солидную, купим в два раза лучше…

— Лучше? В два раза?! — Тамара вмиг озверела. — А не много ли ты на себя берешь, придурок малахольный? На кой ты мне сдался, прыщ транжиристый?

— Тамара… — попытался было встрять Женька.

Но жену было уже не остановить. Она металась по квартире, сбрасывая в коробки и чемоданы свои вещи.

— Да сколько я тебя, отщепенца, терпела! Кормила, поила, все думала — толк будет! А ты что? Козел недоенный, только жрать да тратить! Провались ты сквозь землю до самой Америки, видеть тебя больше не могу! И не думай, к маме моей не пущу!

— Тамарочка, это же временно, — ошарашенно втолковывал Женька, волочась за супругой из комнаты в комнату. — Я все рассчитал. Еще немного, полгодика максимум, и цены так рванут…

— Полгодика? — Жмыхова с ненавистью посмотрела на мужа. — Чтобы я тебя еще хоть день кормила, нечисть криптовалютную… Хоть с моста кидайся, оглоед компьютерный!

Не обращая внимания на подвывания мужа, она вызвала такси. Женька попытался отобрать телефон, но запнулся о чемодан, предательски кинувшийся бывшему хозяину под ноги, и упустил инициативу. Жена в момент стаскала коробки, чемоданы и сумки к распахнутой настежь двери, начала выкидывать вещи поближе к лифту.

— Да куда ж я пойду-то?! — с отчаянием в голосе крикнул Женька.

И голос его, унесенный сквозняком в подъезд, жалобно заскакал, как выброшенный мячик, по этажам.

— Хоть к чертовой бабушке! — прошипела жена.

— Вас никто не гонит, — раздалось откуда-то сзади.

Женька обернулся. В дверях спальни, расслабленно облокотившись на дверной косяк, стояла блондиночка с уже распущенными волосами.

— Площадь позволяет, — низковатый, пахнущий чем-то терпким и ночным, ее голос обволакивал, словно пушистый плед. — У вас же все ваше в гостиной, так и располагайтесь.

И, томно улыбнувшись, блондиночка растворилась в сумеречном воздухе где-то возле спальни.

Жмыхов завороженно посмотрел ей вслед, затем растерянно покосился в сторону гостиной. В глубине комнаты, рядом с полуразобранным компьютерным столом, стояли коробки с техникой. Одна из коробок треснула от впихнутых наспех «железок», и сквозь образовавшуюся щель блекло отсвечивала материнская плата.

«Надо бы поправить», — автоматически подумал Женька и шагнул в компьютерную полутьму.