Вы здесь

Корабельная сторона

* * *

Я возьму на себя ответственность

И отвечу за все, как есть:

И за волчью в крови наследственность,

И за кротость овечью.

Честь,

Береженную мною смолоду,

Наизнанку не вывернуть;

Отпустить раскольничью бороду,

Застолбить прямоезжий путь

Не пришлось; на пути окольные,

Шароварами шелестя,

Выходить не пристало. «Сколько мне

Лет, Савельич?» — «Еще дитя».

 

 

* * *

Эпохи вырожденья очевидец,

Развала современник поневоле,

Ты все еще мечтаешь, как Овидий,

Вернуться в Рим, взойти на Капитолий.

 

Но алчная волчица не готова

Тебя восстановить в правах гражданства.

Зашло в тупик ораторское слово.

На карте пост-латинского пространства

 

Ты видишь полустертые названья

(К примеру, «легендарный Севастополь»),

Стоически отмерив расстоянье

Тебе доступным ямбом пятистопным.

 

 

* * *

И шатко, и валко. Валуйки.

На юг повернув от Хопра,

Вихляются рельсы, как струйки,

Налево-направо-напра...

Напрасно донецкие степи

Твой взгляд норовят уловить, —

Здесь было бы, право, нелепо

Парням молодым выходить.

Никто не выходит до Крыма,

И прочно стоит на земле

Все то, что проносится мимо, —

Смотри хоть напра..., хоть нале...

Налей мне еще из титана

Сомнительного кипятку, —

Стук ложки о стенку стакана

Я слышать, как ты, не могу.

Как струйки, вихляются рельсы

Налево-направо-напра...

А ветер горячий и резкий

С Изюмского веет бугра.

 

 

* * *

Большая Морская — зеленая улица, белая.

Там некогда мне улыбалась история целая.

Я ей улыбался в ответ чересчур идиллически,

С Приморского идучи вверх — на бульвар Исторический.

 

Уже и не помню — платанами или каштанами

Она шелестела легко над моей головой?

Большая Морская с матросиками белоштанными

Не ведает, что за история вышла со мной.

 

Я вынес ее, как Вакула в мешке за окраину;

В надежде на большее с меньшим расстаться решил.

Мне не улыбается больше Большая Морская, но

Я сам виноват — уходя, улыбнуться забыл.

 

 

* * *

Мне приснился далекий город,

Корабельная сторона,

Старый бакен, что перевернут,

Продырявлен, навек отторгнут,

От родного отвязан дна.

 

Чуть покачивается лодка.

Стайка чаек на берегу

(Ах, не с птичьего ли полета

Я на это смотрю — и что-то

Силюсь вспомнить — и не могу).

 

Порт внизу. Горизонт распорот.

А вон там, где ропщет волна, —

Я (не этот, а тот, что молод).

Мне приснился далекий город,

Корабельная сторона.

 

 

* * *

Листву сжигаю. Зимний Симеиз,

Соизмеримый разве с мирозданьем

По части пустоты. Дубовый лист

Сворачивается перед закланьем,

Дымится и противится огню.

Я в санатории работником хозчасти

Служил, смеясь, надеясь, что сменю

Хитиновый покров советской власти

На греческий хитон. Всегда, увы,

Прозрение приходит с опозданьем.

Беспламенное тление листвы,

Воспоминанья облагая данью,

Отечеству противопоставляет

Дым, только дым, и больше ничего.

И, кажется, уж роща отряхает

С нагих своих ветвей лишь для того

Последние листы, чтоб я их жег.

Семирамида. Симеиз. Смолистый

Дымок костра от ветки кипариса.

Висячие сады закрыты на замок.

 

 

* * *

Солярным мифом Салехарда,

Тяжелым солнцем, темнотой

Ямало-ненецкой, полярной,

Горюче-смазочной, ночной,

Очерчен круг непопулярный,

И всяк, кто за его чертой,

Согреться в будущем не тщится.

 

А нам, южанам, ночью вдруг

Сиянье северное снится,

Как им, гипербореям, юг.

 

«О, этот юг!» ...О, этот Диксон!

Щемящая тоска вокруг.

 

Новосибирск. Хоть имя дико,

Но мне ласкает слух оно.

Здесь я родился и, гляди-ка,

Живу уже давным-давно.

 

Мне все здесь близко и знакомо,

Особенно ж/д вокзал.

Литературе, впавшей в кому,

Здесь я любезность оказал...

 

Бывает, подскочу от крика

Средь ночи: нет — еще живу!

Новосибирск. Хоть имя дико.

Иные ж — дичь по существу.