Крымский миф

Крымский текст в читательском сознании издавна пропитан морской солью. Море — источник мифа. В его фонетическом шуме, в буре и натиске прибоя отдаленно слышится не заглушаемая современностью, долгая, как горизонт, архаическая нота.

И северным поморам нашим, и новгородцам в свое время говорило оно о скифах и греках — без помощи толмачей и Геродота — напрямую.

Стоило после двадцатилетнего перерыва побывать в Крыму, чтобы сквозь наслоения нового, наспех создаваемого Новой Империей на прежних фундаментах, успеть оглядеться по сторонам и рассмотреть хоть что-то из старого, сохранившегося на полуострове, через увеличительное стекло мифа.

Точка в конце Крымского мифа пока отсутствует.

Сад

Неспокойно вдруг стало, сад в сумерках полон движенья.

Слива с ветки упала — сработал закон притяженья.

Грозовые порывы полночного летнего ветра,

И от тяжести сливы избавлена тонкая ветка.

Придыханье цикады, подобие тихого плача.

Я от жизни пощады не жду, а от смерти тем паче.

Неужели, природа, не сделаешь мне одолженья,

Не ослабишь на йоту суровую нить притяженья?

Я молю, чтобы ветер у этого сада и дома

Укрепил меня в вере, что все-таки жизнь невесома.

Ночью жизнь невесома, и в сумерках ангелы бледны.

Бестелесных, бессонных, уносит их ветер бесследно,

На улыбках усталых сияет ночная прохлада.

Слива с ветки упала — и вот она, спелая, рядом.

Кардиатрикон

Жалобы сарматского поэта

У подножья Аюдаг-горы.

Все здесь от Адамова сонета

И воспоминаний той поры.

Густо, густо заросли самшитом

Склоны, укрывавшие татар.

Здесь пугал Раевских скорбным видом

Граф нерусский Густав Олизар.

Здесь его любовь не по уставу

Таяла и сеяла молву.

Путь в Бреслау, чтоб не пить отраву,

Чтобы не стреляться — путь в Литву.

Он уедет. Все во власти Бога.

Ей свой крест. Но почему? За что?

«Ты, Мария, — гибнущим подмога», —

Некто скажет лет так через сто.

Все одно, что яд, что утешенье,

Для таких, кто так, как он, влюблен.

От любви несчастной есть спасенье,

Есть лекарство — Кардиатрикон.

Караван-сарай

Здесь когда-то был сарай-

Караван. Коней поили.

Кучук-Кой, татарский рай.

Куры, пыль. Кальян курили

Два поручика в тоске,

В ожиданье экипажа.

На французском языке

Лепетал татарин даже:

«Же ву при, пардон муа».

Желтой стала мушмула.

Вышло время. «Запрягай,

Жын шейтан!» — кричал поручик.

Был ли караван-сарай,

Или все ж приврал попутчик

По пути в Бахчисарай?

Делагард

Памяти А. Л. Бертье-Делагарда

Шел по набережной Ялты

Одноглазый Делагард.

Трость в руке, и в папках карты,

Копии старинных карт,

Башни старой Балаклавы,

Виды древних крепостей,

Клеры, хоры, архитравы

И монеты всех мастей,

С полной описью их веса,

С тайным кодом монограмм,

Пифосарий Херсонеса,

Собранный по черепкам,

А еще водоотводы,

Акведуки и мосты,

Тавры, скифы, греки, готы,

И сакральные кресты,

И надгробье караима,

И хазарский амулет...

В этих папках есть для Крыма

Все. Но Крыма больше нет.

В этом-то и суть конфуза.

Как без слез понять беду

Одноглазого француза

В девятнадцатом году?

Севастополь

Посмотришь с балкона —

Малахов курган.

Висит балахоном

Над балкой туман.

Эскадра на рейде,

Блестят корабли.

Стена батареи

Белеет вдали.

Блистательный город,

Матросская стать.

Мат русский, который

Тут всюду слыхать.

Не выбрать погоста,

Не та тут земля,

На стрелке — о, Господи! —

Госпиталя.

Спи, город под небом,

Лелеют твой сон

Толстой и Тотлебен,

И тот бастион,

И этот — на выжженной

Солнцем скале.

Так спит, кто не выжил,

Над морем, в земле.