Монстры пришли

Ненастоящая мисс

— Проси, что хочешь. Все исполнится, — сказал Андрей. Обычно он напоминал мне запертый шкаф — красный, полированный, крепко стоящий на изогнутых толстых ножках. Но сегодня одна створка тихонько открылась и приятно заскрипела, намекая, что внутри — миллион разных сокровищ. Только загляни!

— Сколько желаний можно? — уточнила я. В детстве я читала много сказок, а там безудержное исполнение желаний к хорошему не приводило. Надо было обговорить все условия заранее.

— Одно! А то останешься у разбитого корыта.

Я села по-турецки и натянула растянутый свитер на ноги. У меня не было швабры, и я мыла пол, ползая по нему как придется, отчего мои коленки были красными и ободранными. Перед Андреем хотелось их прикрыть. Я помолчала, делая вид, что размышляю над его предложением. Он развалился на диване и настойчиво тыкал пальцем в пульт от телевизора. Одна батарейка выпала и закатилась куда-то еще неделю назад, но я не собиралась ему об этом говорить. Пусть помучается.

— У тебя пульт не работает.

— Серьезно? Как жить теперь? «Поле чудес» даже не посмотреть!

— Надо новый купить.

— Телевизор?

— Пульт! На Малышева есть киоск с пультами. Сходи и купи. Или давай я кого-нибудь попрошу.

— Обязательно! А то без телевизора нам даже не о чем поговорить.

Он на секунду замешкался, но решил сделать вид, что мое замечание его не обидело.

— Надумала желание?

Обычно я была с ним добрее. Ведь в процессе его ухаживаний мы подружились. Не настолько, чтобы он не пытался меня поцеловать, но оставаться наедине я уже не боялась. Поначалу его квадратные плечи и телохранитель, который доставал пистолет и забегал перед нами в подъезд, приводили меня в ужас. Телохранителя звали Сашка, и он был неплохой парень, только щупленький. Я все хотела намекнуть Андрею, что в случае чего телохранитель не сможет закрыть его своим телом, так как в два раза тоньше.

На конкурсе, где мы познакомились, он был один. По крайней мере, Сашку я не запомнила. Видимо, туда, где светло и людно, того не брали. На сцене кружил смерч. Все хотели затянуть в свою воронку победительницу. Шпилька, которой на мне закрепили корону, втыкалась прямо в голову, щеки свело от трехчасовых улыбок, и я очень хотела, чтобы все побыстрее закончилось. Нужно было срочно позвонить маме с папой и закричать в трубку, что я победила. Именно в этот момент кто-то оттеснил моего научного руководителя, чтобы вручить мне громоздкий букет с торчащими бордовыми розами. К целлофановой упаковке степлером была пришпилена визитка. Меня это взбесило. Хочешь поздравить? Встань в очередь и жди. За научным руководителем стоял мой преподаватель по теории государства и права и однокурсники с букетиком тюльпанов. Розы я отдала девочке, которая заняла второе место, а шкафообразного мужика забыла.

Через два дня он позвонил мне на домашний телефон и пригласил в ресторан. Я отказалась. Он звонил каждый вечер. Чтобы отвязаться, я согласилась прийти к нему на встречу вместе со своей однокурсницей Луизой. Мне казалось, что если я буду с подружкой, то ничего страшного не случится.

Так как свидание должно было стать последним, то я выбрала все самое дорогое в меню и два десерта — крем-брюле и наполеон. Очень скучала по маминому наполеону с орехами. В Екатеринбурге вообще была проблема со вкусными пирожными. Луиза опростоволосилась. В ресторане все было белое с золотым, а она заказала борщ. Даже я умела его варить, сверяясь с рецептом, который мама отправила мне на пейджер. Я представляла, как она диктует рецепт девушке-оператору: «В конце добавить дольку лимона», и мне становилось тепло, как будто мама была рядом.

Я так объелась, что перестала выделываться и стала расспрашивать Андрея о книгах. Это был контрольный вопрос. Он честно сказал, что сейчас читает мало, а в юности ему нравился Ремарк. Так мы и подружились.

Андрей был помешан на конкурсах красоты. Ездил на финалы всех главных конкурсов в Москву и Питер.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивала его я.

— Нет времени знакомиться, одна работа. Это же надо ходить куда-то, искать, ухаживать. А на конкурсе все девушки уже отобранные. И приходят с определенной целью.

— Какой?

— Найти богатого мужика.

— Прямо все?

— Процентов девяносто. Иначе какой смысл?

— А я?

— Ну, ты вообще ненастоящая мисс! «Мисс Студенческая Россия» — это что вообще за конкурс?

— Ты ничего не понимаешь, у нас даже олимпиада была перед конкурсом. Только самые умные прошли.

— Вот и я про то же. Хорошо, что в России столько красивых девушек, что среди них есть даже умные!

Между своими романами он делал попытки стать моим парнем. У него не получалось. Я никак не могла в него влюбиться. Легкость, с которой он расплачивался в ресторанах и менял девушек, меня не опьяняла, а отрезвляла. Эйфория от туфель «Дольче и Габбана», которые он купил мне, когда я сломала каблук, отплясывая вместе с ним на вечеринке в ирландском пабе, сменялась стыдом. Он относился к людям как к своим слугам и был помешан на православии. Периодически доводил официантов заявлением о том, что не ест скоромное, имел своего личного духовника и с важным видом размышлял о нравственной чистоте русского народа.

Как-то летом мы случайно зашли в церковь. У меня не было ничего, чтобы покрыть голову, и я взяла первый попавшийся платок из корзинки в притворе. Андрей посмотрел на меня и сказал, что я выгляжу нелепо. Я была одета в голубое льняное платье, а платок был красным с геометрическим черным узором. Мне казалось, он пошутил. Но он пошел и перерыл всю корзинку, чтобы вручить мне синий шифоновый шарф в белый горошек. Он помог мне его завязать, удостоверился, что я хорошо выгляжу, и начал прокладывать дорогу поближе к алтарю. Мы попали прямо на службу. Батюшка говорил что-то речитативом, а невидимый хор подпевал ему нежными девичьими голосами. Было очень тесно. Андрей тащил меня за руку, оставляя позади ветхих маленьких старушек, мам с дочками в линялых ситцевых платьях и мужчин без возраста, которые стояли в полупоклоне так, что не было видно их лиц — только склоненные головы. Пробираясь, я видела впереди только его квадратные плечи. В этот момент я поняла, что никогда с ним не буду. Не смогу.

Все продолжалось как раньше. Он звал меня в новый ресторан поесть суши или резиновых осьминогов. Почему-то в 2001 году в Екатеринбурге водились только резиновые. Я наряжалась. Мне нравилось слушать комплименты, жалобы на корысть «настоящих» победительниц и советовать знакомиться с девушками в библиотеке. Ему просто нравилось на меня смотреть. Казалось, стоит ему чуть-чуть поднажать, и мы будем вместе. Иногда мне тоже этого хотелось. После того как я час тряслась в промерзшей маршрутке или неделю ела только тушеную капусту, желание решить свои проблемы таким легким способом было особенно сильным. Но потом я вспоминала про церковь и представляла наше будущее.

Вот мы женимся и едем в свадебное путешествие в Испанию, где у него свой дом. Мама с папой рассказывают всем, что я очень удачно вышла замуж, и ставят мысленный крестик в графе об устройстве моей судьбы. Вот я оканчиваю институт и сижу дома, потому что работать за гроши не имеет смысла. Вот я рожаю ребенка. Андрей дарит мне кольцо с огромным бордовым камнем и абонемент в спортзал. После родов я потолстела и уже не соответствую его статусу. Вот он едет в командировку в Москву и покупает билет на конкурс «Мисс Россия», чтобы посмотреть на красоток в купальниках, которые еще никого не рожали, а просто натянуто улыбаются и беззаботно идут по бесконечному подиуму. Вот он сидит на кровати в номере Хилтона с «мисс Рязань» и, делая ей знак помолчать, отвечает на мой звонок. Говорит, что устал и соскучился. Очень устал и очень соскучился. От «мисс Рязань» несет лаком для волос и сладким фруктовым дезодорантом, а от него пахнет кедром и мускусом. Я подарила ему селективную туалетную воду на годовщину знакомства. «Мисс Рязань» спрашивает: «А чем ты занимаешься?» «Мисс Рязань» хлопает в ладоши, когда официант на тележке привозит заказанную в номер еду. «Мисс Рязань» говорит: «От тебя вкусно пахнет». Они целуются. Когда они ложатся на кровать, то он придавливает ей локтем волосы. После всего он дает ей заранее приготовленный конвертик.

Андрей вел себя как властелин вселенной даже на моем продавленном диване. Что он хотел, чтобы я пожелала? Кашемировое пальто «Макс Мара», плату за квартиру на год вперед, билеты на концерт «Би-2», от которых я фанатела? Мне стало горько, как будто я случайно хлебнула очень крепкого чая без сахара, который он заваривал для себя в моей розовой кружке с надписью «С 8 Марта!».

— Я хочу, чтобы ты ушел.

— У тебя это дело, что ли? Ты какая-то нервная сегодня.

Дверка шкафа захлопнулась, и кто-то провернул в ней тяжелый железный ключ.

— Ты же сказал, что исполнишь мое желание. Я хочу, чтобы ты ушел.

Он ушел, и я не пошла его провожать. Без него стало очень просторно. Как будто кто-то вынес всю лишнюю мебель, которая загромождала комнату. Все эти серванты с пыльными застекленными витринами и старомодным хрусталем, нелепые старые ковры и коричневые стулья, обитые потрескавшимся дерматином, — все пропало. Остались только яркие пятна на выцветшем линолеуме. Надо было подготовиться к экзамену, заплатить хозяйке за квартиру, зашить колготки и пойти на институтскую дискотеку. Надо было жить своей настоящей жизнью.

Недели через три я сидела дома и зубрила уголовное право. Я была на тридцатой статье УК, когда кто-то стал трезвонить и стучать в дверь. Почему-то я подумала, что пришел Андрей. Я отложила учебник и, продолжая бормотать, потащилась к двери. «Не является преступлением действие или бездействие, хотя формально и содержащее признаки какого-либо деяния…» Я верила в приметы и не мыла голову перед экзаменом. Волосы были грязными, а я сама уставшей и замызганной — в пижамных штанах и растянутом свитере. Мне не хотелось разбираться и выяснять отношения, стоя на пороге в таком жалком виде, но не открыть я почему-то не могла.

На пороге стоял не Андрей с цветами, а Луиза. Она была в валенках и в чужом пальто на два размера больше. Пальто было застегнуто на неправильные пуговицы, отчего у нее был в целом какой-то перекошенный вид. Она обняла меня и заплакала. Луиза была склонна к переживаниям по пустякам, поэтому я тоже обняла ее и постаралась затащить в прихожую. Мне не хотелось выслушивать жалобы на ее парня и отсутствие нормальной одежды вместе с соседями.

— Почему, почему ты не брала трубку? — закричала она на меня, когда я закрыла дверь. Луиза села на пол и заплакала. Фраза «ведешь себя, как будто кто-то умер» застряла у меня в горле. Я сбегала, принесла воды, села рядом и стала гладить ее по голове.

— Луизочка, Луи, Луиджи мой любимый, ну что случилось-то? Я уже не знаю, что думать!

— Я думала, что это ты, понимаешь? Подумала, что это ты! Звоню, а ты трубку не берешь!

— Луи, ты о чем?

— Андрея убили. В подъезде его дома. Вместе с девушкой. В газете не было написано, с какой. И фоток не было. Я побежала к вахтеру, звоню тебе на сотовый, ты трубку не берешь, а домашнего наизусть я не помню. Забежала к девкам на первом этаже, попросила одежду взаймы и побежала к тебе.

— Какая газета?

— «Вечерний Екатеринбург». Хотела посмотреть, какое кино идет в «Салюте».

Это было какой-то ошибкой. Зачем кому-то убивать его в подъезде? Уже ведь не девяностые.

— А девушка?

— Непонятно. Телохранитель вроде умер. А про девушку непонятно.

Я могла говорить, дышать, чувствовать сквозняк, а Андрей умер. И Сашка. Надо было что-то делать, но я не могла встать с ледяного пола. Я прижалась к Луизиному боку, чтобы согреться.

— Я знаю, что ты дома у него никогда не была, но вдруг! Вдруг бы это была ты! — прошептала Луиза, снимая пальто и накидывая его мне на плечи.

Я врала. Я была у него дома. Мы целовались, и, когда я ложилась на бежевое мягкое покрывало, он случайно придавил мне локтем волосы. Боль меня отрезвила. Я начала его отпихивать, закричала: «Слезь с меня» — и убежала. На следующий день он пришел ко мне домой, заварил себе чаю и предложил исполнить любое мое желание.

Почему-то я не могла плакать или кричать. Мне было холодно. Луиза укрыла меня одеялом и всеми теплыми вещами, которые были в доме, и убежала в круглосуточное интернет-кафе. Минут через сорок она вернулась и сказала, что девушка, которая была вместе с Андреем, выжила.
«В стабильно тяжелом состоянии», — ответили нам в больнице, когда мы туда дозвонились. Мы обе ее знали. Она заняла второе место на том конкурсе, где я победила. Она училась в другом институте, мы не дружили, но на конкурсе именно ей я отдала большой букет с бордовыми розами, к которому была прикреплена визитка Андрея.

Называл ли он ее ненастоящей мисс? Ходил с ней в церковь? Предлагал исполнить любое ее желание? Почему-то я думала об этом, а не о смерти и похоронах, на которые мне придется пойти, а потом жить дальше. Как-то жить дальше.

Сережкина свадьба

Через месяц после Сережкиной свадьбы я случайно встретила ее на остановке напротив, когда ждала троллейбус. Я как раз металась, чтобы найти угол, которого не видно из окна нашей квартиры. Боялась, что мама меня засечет. После двух недель ангины я поклялась ей, что не буду ходить с непокрытой головой до плюс пятнадцати градусов.

Но мама ведь ничего не понимала! Как можно таскаться в шапке, когда уже конец марта и все нормальные люди ходят с голыми шеями и распущенными волосами? Обычно я запихивала шапку в рюкзак в подъезде, но сегодня меня спугнула наша соседка тетя Люда. Тетя Люда работала в комиссии по делам несовершеннолетних.

Я боялась, что под шапкой волосы примнутся и на школьный конкурс чтецов я приду с помятой макушкой. Маме про такие страхи лучше было не рассказывать. Она сказала бы: «Да кто там на тебя смотрит?» — или: «Кому ты там нужна?» — или: «Заплела бы лучше косичку». Проще было поговорить с телевизором. Телевизор просил, чтобы я поделилась своей улыбкой, и убеждал, что я победитель, если у меня есть печенье «Вагон Вилз» (у меня как раз было). Его случайные реплики были больше в тему, чем мамины восклицания.

Я уже протягивала руку к шапке, чтобы стащить ее и сделать вид, что так все и было, как увидела Сережкину жену. Сережка был моим троюродным братом. Он работал инженером на заводе. Я не совсем понимала, что именно делают инженеры. В моем воображении это было какое-то дело, связанное с трубами. Может, он проектировал трубы, а прокладывали их уже особые трубные специалисты? Я забывала спросить про это Сережку, потому что когда он к нам приходил, то мы играли вместе с ним и с папой в карты или смотрели индийское кино. Я боялась, что вопрос про профессию мог сбить его с настроя изображать Зиту и Гиту или не замечать, что я жульничаю в японского дурака. Сережка был уже совсем взрослым. «Старый парень», — говорил про него папа.

Мы думали, что он так и останется холостяком, но однажды позвонила его мама и пригласила нас на Сережкину свадьбу. Представить Сережку женатым, покорно таскающим мерзлую картошку и банки с огурцами из овощной ямы, было сложно. До этого я ходила на свадьбу только в деревне, вместе с бабушкой. Для детей там был отдельный стол, уставленный салатами (в «зимний» в связи с нехваткой горошка положили кукурузу) и подносами с криво порезанными огурцами.

Все мужики, включая жениха, веселились и напивались. Все женщины были напряжены, так как должны были следить, чтобы их мужья не перепили, а потом громко материться и пилить пьяных. Я была в восторге!

Папа уехал в командировку, и мама решила взять на Сережкину свадьбу меня. В кафе с одной стороны у меня предсказуемо оказалась мама, а с другой — молодая семейная пара, которая притулилась ко мне боком по мужу. Муж подливал мне морс и смешно шутил, но минут через двадцать жена начала ему выговаривать, чтобы он не позорился и не приставал к девочке, которой всего шестнадцать! Я машинально повернулась к ним и хотела сказать, что мне пятнадцать, но мама наступила мне под столом на ногу и шепотом велела смотреть в другую сторону.

Я послушно посмотрела на жениха с невестой. Хмурые, чернобровые, нарядные — они казались очень гармоничной парой. Хотя Сережка был неузнаваем. Черные усы и живот были при нем, но он вообще не улыбался. Он ел, пил, сидел и вставал, когда кричали «горько», и все это — с лицом человека, который едет в семь утра к зубному. Я не понимала: почему? Это же самый прекрасный день в его жизни! Невеста ела фаршированное яйцо и тоже была сосредоточенна. Это было похоже на какой-то заговор. Жених с невестой были самыми серьезными людьми на всем празднике. Наверно, с Сережкой провели подготовительную работу, чтобы он вел себя достойно, а невеста не веселилась, чтоб никто не понял, как она счастлива. Ведь ее платье было ослепительно белым и таким широким, что, когда она входила в дверь, кринолин сплющивался по бокам и после расправлялся.

Через шесть месяцев Сережка стал папой, и еще до этого мы узнали, что жениться его заставила собственная мама, которая хотела, чтобы все было по правилам. Невеста, наверно, боялась, что Сережка что-нибудь выкинет, и поэтому сильно не радовалась.

Это была моя первая свадьба после того, как я стала взрослой, и я еще не подустала от того, что потом мне стало казаться глупым: плакатов, нарисованных от руки, тамады с крикливым голосом и дурацких конкурсов. Гости толпились в очереди, дарили утюги и фены и нудно зачитывали поздравления, напечатанные на открытках. Все это веселило меня и наполняло тревогой одновременно.

Когда я увидела Сережкину жену на остановке, то мне снова стало неспокойно. Со свадьбы прошел уже месяц, она была одета в обычные черные брюки и темную кожаную курточку, но казалось, будто она по-прежнему в платье с широким кринолином. В отличие от меня, метавшейся по остановке, она была наполнена спокойствием и уверенностью. Все главное в ее жизни уже сбылось. Она вышла замуж в белом платье, и дома ее ждали два подаренных утюга, которые она решила никому не передаривать, — на случай, если один сломается. Ее будущее казалось мне предсказуемым и почему-то заманчивым. Глядя на то, с каким достоинством она заходит в подъехавший троллейбус, я поняла, что завидую. Все у нее было по-человечески, как сказала бы моя мама. Меня же ждал конкурс чтецов, не сданные в библиотеку книжки и туманное будущее, в котором белое платье с кринолином мигало мне как маяк, указывая дорогу к правильным поступкам.

Я быстро сняла шапку и запихала ее в полиэтиленовый пакет со сменкой. Наваждение прошло, и собственная жизнь с распущенными волосами, миллионом возможностей и перспективой постоянно разочаровывать маму снова стала казаться мне вкусной и притягательной, как двухцветное эскимо на деревянной палочке, которое я так любила есть на ветру и без шапки.

Когда через пятнадцать лет я выходила замуж, то у меня не было ни тамады, ни плакатов, ни Сережки в качестве гостя. Мы давно не общались. Он развелся с женой, но почему-то не смог снова стать веселым. Зато у меня был жених, крепко державший меня за руку, и белое платье с пышной короткой юбкой. Когда мы заходили в ресторан, то юбка сплющилась с боков, и я вспомнила Сережкину свадьбу, которая казалась мне прекрасной и тревожной, как и любая мечта о взрослой жизни.

Лечь в лужу

Мне хотелось лечь в лужу. Быть невидимой и лечь в лужу. Если лечь как есть, то люди начнут меня дергать. Спрашивать: «Девушка, вам плохо?» Толпиться и передавать друг другу: «Там женщине плохо». Лицо будет наполовину в воде. Будет не совсем понятно, как меня правильно называть: девушкой или женщиной? Идущие в «Красное и Белое» недалеко от лужи будут интересоваться: «Девушка, вы пьяная?» Все пьяные женщины становятся девушками независимо от возраста. По крайней мере, для самих себя точно.

Я не была пьяной. Я пила только горячий черный чай с мятой. Две кружки. Две ложки сахара. После этого вышла из дома — и мне захотелось лечь в лужу. В луже плавали большие желтые листья, упавшие с дерева, породу которого я забыла. На вершине красной пластмассовой горки школьники шуршали упаковками с чипсами. Когда они открывали литровую бутылку с колой, то она вспенилась и облила половину обшарпанной горки. Дети заверещали, сняли куртки, подложили их под попы, чтобы было не сыро, обжились и стали похожи на положительных строителей из советских фильмов, которые в обеденный перерыв едят булки и пьют кефир из треугольных пакетов прямо на стройке.

Осень была нежной и напоминала прикосновение мягкого флисового шарфа. Осенью все шарфы, еще не выпустившие зимние колючки, расцветают осенними цветами — бархатцами из бабушкиного палисадника. А все люди скукоживаются и засыхают. Предчувствуют сезон зеленых соплей и задубевшей на морозе кожи. Осень — время расцвета шарфов и увядания людей. Можно будет додумать эту мысль в луже.

Лужа казалась приятно прохладной. Хотелось лечь в нее — с телефоном и сумкой. Телефон будет рад отдохнуть от моей болтовни в ватсапе и сразу пойдет ко дну, а сумка станет пузыриться на поверхности вместе с бумажками из карманов плаща — обрывками чеков, скомканными носовыми платками с прилепленной жвачкой и использованными билетами в кино. Ключ от дома с длинным брелоком в виде нанизанных друг на друга разноцветных кубиков заплывет под плечо, уткнется в него и будет напоминать о том, что в любой момент я могу встать из лужи и вернуться домой. Будет шептать мне: «Сашка, вставай, пошли домой».

Еще хорошо бы начал моросить дождь. Можно будет жалеть себя и плакать прямо в лужу. Только я разойдусь, как начнут приходить навязчивые мысли.

Первая придет в виде председателя ТСЖ — монументальной бабули из соседнего подъезда. Я почувствую ее осуждающий взгляд даже сквозь листья, которыми меня присыпало. «Из сорок второй?» — спросит она меня. «Я же невидимая», — скажу ей я. «Разлеглась она тут. Прямо в луже! За коммуналку не плочено, а она лежит!» — «Всего за два месяца. Мы заплатим». — «Сначала за два, потом за полгода. К Яковлевым из восемьдесят четвертой уже приставы приходили. А тоже поначалу в луже лежали, расстраивались». — «Всей семьей?» — «Он — менеджер, она — бухгалтер и мальчики — близнецы, девять лет, никогда не здороваются. Я им говорю: повезло, что вы невидимые в луже лежите, а то я бы в опеку сразу позвонила!»

Бабуля уйдет, тяжело ступая и шаркая, а за ней появится Алена, мой тренер по йоге в гамаках. Ей я обрадуюсь, но она скажет механическим голосом: «Срок действия вашего абонемента истек, будете новый покупать или разово? Абонемент — выгоднее». Я скажу ей: «Разово». И Алена растает вместе с ковриком для йоги, скатанным в трубочку. Мне ненадолго захочется в гамак, в самый конец занятия, когда Алена зажигает свечи, выключает свет и старательно раскачивает наши гамаки, как качели. Но я вспомню, что из восьми занятий абонемента сходила только на три. Ярослав болел, доделывала отчет на работе, а потом не было сил.

Следом придет сотрудник банка в белой рубашке. Лицо будет видно расплывчато, но голос будет приятным. Он предложит кредит на мечту, которую я хочу исполнить. Я скажу ему, что мечтаю о том, чтобы мне не звонили из банков, и спрошу: «А у вас какая мечта?» Он ответит: «Получить премию!» — и уйдет.

Дальше появится мой директор, но изображение будет мутным и без звука, как будто кто-то отключил его микрофон во время совещания по зуму. По губам я прочитаю, что наше подразделение недовыполняет план на один процент, поэтому квартальной премии можно не ждать.

После директора появится целая очередь в детскую поликлинику. У всех будут талончики на прием к педиатру на одно и то же время. Сначала дети станут вопить, а взрослые ругаться между собой и спорить, кто за кем занимал, а потом вместе дадут отпор бабушке, которая захочет пролезть с внуком без очереди. Я очень от них устану, поэтому поверну голову в другую сторону.

На другой стороне будет толпа. Люди будут стоять неподвижно, как в ужастике, когда они уже превратились в зомби, но еще не кинулись на бегущего главного героя из-за своей зомби-заторможенности. Мне станет страшно, но я понадеюсь на магические свойства лужи, поэтому подогну под себя ноги, чтобы они тоже были в воде. Сначала от толпы отделится робкая учительница Ярослава и скажет: «Он опять лежал под партой на русском». К ней подойдет замученная завуч с черными бровями и с чувством произнесет долгую речь, из которой я уловлю только слова: педагогический процесс, коррекция и комиссия. Вперед выйдет женщина-психолог с сочувствующим взглядом. В руке у нее будет коробка с бумажными носовыми платками и квитанция о плате за прием. Коробка упадет в лужу, забрызгает ожидающих недозомби, и они разбегутся.

Убегая, детский стоматолог будет кричать мне про рассрочку на керамические брекеты за девяносто пять тысяч рублей. Родители одноклассников Ярослава будут хором что-то скандировать. Школьная медсестра не уйдет вместе со всеми, а останется, прижмет руки к груди и скажет: «В пятом классе — и залез в шкаф! Охранника звали выволакивать. Обычная прививка — реакция манту». Она растает, а я буду думать про то, что я плохая мать, которая мысленно лежит в луже. Надо вернуться домой, накормить Ярика вчерашней едой, заставить его сделать уроки, спросить про прививку, перезвонить по поводу брекетов и не заорать, как меня это все достало.

Я пытаюсь не думать о плюс трех килограммах на весах, ипотеке, которую надо платить еще восемь лет, когда вдруг вижу перед собой Ярослава. Его шапка натянута на глаза, и из-за этого у него жалкий вид, как у сиротки из четырехчасового фильма по каналу «Россия». Ярослав протягивает мне записку и спрашивает:

— У тебя попа не замерзла?

Все время мечтания о луже я сидела на детской железной качельке. Я разворачиваю листочек, выдранный из тетрадки по математике, и читаю вслух: «Мама, ты — мой лучший друг! Твой сын Ярослав». Я говорю:

— «Лучший» — сам написал или погуглил?

— Сам, только потом в интернете проверил, чтобы наверняка. Мама, я рис сварил. Помешал, чтобы не слипся. Может, пойдем рис поедим? Я еще сосиски искал, но не нашел. Сходить за сосисками?

— Папа сходит, сейчас ему позвоню.

— Мама, я ведь не специально под парту.

— А почему?

— Просто Паша матерился, девочки бросались записками, Артем тыкал ручкой Севу, а учительница все время кричала: «Тихо, тихо!» Понимаешь? Поэтому я забрался под парту, чтобы ничего этого не видеть.

— Может, ты будешь забираться туда мысленно? Помнишь, мы с тобой обсуждали?

— Ну, я еще не до конца отработал, я вроде хочу мысленно, а получается по-настоящему.

— А с прививкой что?

— Страшно стало. Там девочка передо мной в обморок упала. Я подумал, что они специально что-то вкалывают детям, чтобы те падали и превращались в кого-нибудь неживого.

— Девочка в кого превратилась?

— Так я не стал дожидаться и спрятался в шкаф.

— Разумно.

— Вот ты же меня понимаешь, а они почему нет?

Ярик берет меня за руку, как будто впереди — короткий зеленый светофор, и мы идем домой. По пути он показывает мне мою лужу и говорит, что она очень красивая, потому что в ней лучше всего отражаются облака. Мы останавливаемся у железной подъездной двери, на которой висит красный список должников за коммуналку с номером нашей квартиры. Я обнимаю своего сына, и он даже не сопротивляется.

— И ты мой самый лучший друг, Ярик, — шепчу я.

Монстры пришли

Они вошли в больницу, смеясь. Совершенно обычные мама с дочкой — невысокие, коренастые, похожие друг на друга, с лохматыми каштановыми волосами под темными вязаными шапками. Я обратила на них внимание из-за беззаботного вида. Поздней осенью в нашем городе никто не смеется. Все натягивают негреющие ломкие курточки, сутулятся и смотрят под ноги. Под ногами — глиняная жижа и застывшие лужи. От такого не хочется улыбаться.

Вот и я сидела серьезно. Мне казалось, что внутри меня все скукожилось. Хотя я всего лишь сдала очередные анализы. Ничего серьезного — кровь там, мазок.

— Залезайте на кресло, разводите ноги, потерпите. А сейчас не шевелитесь — ввожу зеркало. Одевайтесь, забор крови — в сто пятом кабинете.

Через пятнадцать минут размотаю бинт, выброшу окровавленную ватку и забуду.

— Здравствуйте, нам нужно сделать аборт, — бодро говорит мама девочки, — этот, который мини, таблетку выпить.

Девочка толчется рядом.

— Вы уже посещали нашу клинику? Назовите вашу фамилию, пожалуйста, — просит администратор.

Мама девочки снимает шапку и начинает шептать.

— Девочке?

— Да, моей дочке. Выпить таблетку нужно.

— Сколько лет вашей дочке?

— Четырнадцать.

— Мы не можем.

— Почему?

— Частным больницам запрещено делать аборты детям. Вам нужно в государственную.

«Она похожа на обычную девочку», — вот что я думаю. Троечница, которая перепила джин-тоника из жестяной банки и по глупости пошла с кем-то за гаражи. Администратор еще что-то говорит маме, и дочка, устав стоять, садится рядом со мной.

Я представляю, как мы выглядим со стороны. Девушка с усталым взглядом и подросток, дергающий нитки из своей шапки. На моих коленях — последний айфон в розовом матовом чехле, на ее — китайский ноунейм с раздолбанным экраном в трещинах. У нее есть то, о чем я мечтаю уже шесть лет, — ребенок. Он получился случайно. Она его не хотела. Она сходит в государственную больницу, выпьет волшебную таблетку и будет жить дальше — прогуливать физкультуру и пить теплое пиво, писать в дневник «у меня было с Толиком, и теперь мы встречаемся», курить с девками у школы и хамить учителям. Она забудет про таблетку. «Забей», — скажет она себе сама. «Жить половой жизнью в таком возрасте — очень рано. Но если вы будете продолжать — обязательно принимайте противозачаточные таблетки», — скажет ей гинеколог. «Выпишите, которые подешевле», — вставит мама.

Мама отвернулась от администратора и говорит дочке, чтобы та надела шапку и застегнулась. А почему же не сказала ей, что надо предохраняться, если спишь с парнями в четырнадцать лет? Волна моей ненависти, направленная им в спины, заставляет девочку обернуться прямо перед выходом. Она растерянно смотрит на посетителей и моргает, пока мама не хватает ее за рукав и не подталкивает к двери. Уходя, они уже не смеются.

Я получаю расшифровку мазка, где, как обычно, написано, что все мои показатели в норме, и вызываю такси. Сегодня к нам на ужин придут родители мужа. Мне не хочется никакого ужина. Мне не хочется ехать на вонючем такси и слушать, как водитель по имени Муходжан всю дорогу разговаривает на своем языке по громкой связи. Меня раздражают родители мужа, особенно его мама. Она опять будет спрашивать, чем я кормила ее зайчонка. От такого хочется сдохнуть.

Я нахожу номерок, сдаю его в гардероб и получаю взамен свое кашемировое пальто. Пальто успокаивает не хуже плюшевого мишки. Муходжан тоже не подводит. Приезжает куда надо, не просит, чтобы я показала ему дорогу, не включает радио и ни с кем не разговаривает ни на каком языке. «Спасибо, Муходжан, до свидания», — говорю я, выходя из машины. Муходжан — в шоке. Он молчит. За полтора года в такси в чужом холодном русском городе никто не называл его по имени. Мама мне говорила, что обращаться к людям по имени — это элементарная вежливость. Еще она говорила, чтобы я обязательно поднадевала рейтузы, а то не будет детей. Можно все себе заморозить, и не будет детей. Мама, это не помогло! Та девочка была в джинсах, из которых свисала половина попы, и она все равно забеременела. Мама, твои советы не работают!

— Ты чего стоишь перед дверью и не заходишь? Еще бормочешь!

— Задумалась. Где был?

— Майонез покупал. Как сходила?

— Нормально, все в норме.

— Здорово!

— Так у меня всегда все анализы в норме. Это ни на что не влияет.

— Может, тебе сейчас полежать немножко? Отдохни, а я тебе чаю принесу.

Я ложусь, а потом привстаю и пью горячий сладкий чай с лимоном. Муж сидит на моей половине кровати и гладит меня по не занятой чашкой руке. Хочу рассказать ему про ужасную девочку из больницы, но не могу. Я уже знаю, как все это закончится. Я буду реветь, а муж — говорить, что у нас все обязательно получится. Я уже не верю в это, как и в мамины советы, в гормоны, в таблетки, в аффирмации дня, в иглоукалывание и врача-китайца. Хотя китаец, послушав мой пульс, сказал, что у меня внутри холод и поэтому у нас не получается ребенок. Ему не выжить в моем внутреннем льду. Это похоже на правду. Я все время мерзну. Мои ноги — ледяные даже летом. Я всегда засовываю их между ног мужа перед сном, чтобы согреть. Но врач-китаец не смог растопить мой лед ни иголками, ни ужасным мраморным скребком для спины, ни даже бритвой. Шрамы от его процедур еще не зажили, а я уже перестала ему верить.

— Может, отменим ужин?

— Мы же за полторы недели договаривались.

— Ну давай перенесем на потом? Я так устала на работе, и больницы эти.

— Я сам все приготовлю. Ты только овощи на оливье порежь, я так не умею.

— Во время ужина мне тоже отдыхать?

— В смысле?

— Ну когда твоя мама начнет причитать, что квартира у нас есть, а счастья нет, мне тоже отдыхать?

— Какое счастье? Что ты мелешь?

— Детское счастье, внуков ей надо. У всех ее подружек уже внуки. Только ей не повезло!

— Слушай, ты совсем уже с этими детьми! Когда мама такое говорила?

— Если не говорит, то думает! Думает — как ее сыну не повезло!

— Да что ты! О чем ты вообще?

— Да мне надоело уже все это!

— А мне не надоело? У тебя бзик на этих детях, ты понимаешь? Ты помешалась уже на них! Бросаешься на всех! Ты же когда ребенка видишь, то тебя скрючивает всю! Думаешь, мне ребенок так нужен?

Мы оба тяжело дышим и набираем воздуха, чтобы переорать друг друга, но тут звонит его телефон. Он бросает взгляд на экран и отвечает: «Мам, привет! Да, все в силе, ждем вас. Да ничего не надо. Ну может, к чаю чего-нибудь».

Я в это время уже стою в прихожей и засовываю ноги в угги. Переодеться я еще не успела. Мне нужно только обуться, схватить пальто, сумку и убежать. Мне страшно, что муж догонит меня и мы продолжим скандалить на улице. Я ускоряюсь и натягиваю пальто на ходу. Шарф застрял в рукаве. Приду на остановку и сяду в трясущийся автобус, а он пусть празднует непонятно что со своими родителями. Интересно, что же он им скажет? Задержалась на работе? Пошла покупать годовой запас майонеза по акции? Я его достала, поэтому он меня убил и спрятал в выдвижной ящик нашего дивана?

Я наконец заматываю шарф и пытаюсь нащупать в сумке телефон. На остановке стоят люди, уставившись в свои гаджеты. Чтобы не подзаряжаться унынием друг от друга и заиндевелых мусорок, они не смотрят по сторонам. Наша районная сумасшедшая в сиреневых шлепанцах на босу ногу ни к кому не пристает, а тоже сосредоточенно смотрит в оборванное объявление. На детской площадке орут дети. На скамейке сидит женская компания и пьет пиво из пластиковых литровых бутылок. На улице — ноябрь и снег, а они изображают пикник под тополиным пухом. Иногда они отрываются от распития и вопят осипшими голосами:

— Славик, не лезь ты к ней, не пинай ты ее, мать твою!

— Анна-Мария, не ори, чего ты орешь?

Девочка в линялой розовой курточке валяется под качелями и матерится на всю остановку. Громкость ее воплей все нарастает, поэтому, оторвавшись от пива, к ней подходит женщина со скамейки. Она поднимает девочку с земли, прижимает к себе и начинает трясти на ручках, как малыша.

— Ну не ори, не ори. А сама виновата! Зачем так раскачивалась сильно? Анна-Мария, ну все, все! Давай, утрись. Сопли вон о курточку мою вытри. Головой ударилась? Крови нет? Ну все, сейчас еще посидим и пойдем за чупа-чупсами! Который с жевачкой хочешь?

Сумасшедшая всполошилась, уже вовсю машет своей газеткой и бредет к детской площадке. Люди с остановки оторвались от телефонов и пялятся на сопливую Анну-Марию. Мне интересно, почему ее так назвали? Хотели, наверно, чтобы в ее жизни было что-то красивое, хотя бы имя. Я так часто представляла, как назову своего ребенка, что не хочу снова думать об этом.

Надо скорее уезжать. Я залезаю в полупустой автобус и сажусь на первое попавшееся сиденье. Пахнет бензином. Кондукторша отрывает мне билет и просит девушку, сидящую у окна, передать за проезд. Та не реагирует. Кондукторша перегибается через меня и трясет ее за плечо. «Оплачиваем проезд», — угрожающе повторяет она. Кондукторская сумка из холодной пластмассовой кожи втыкается мне прямо в щеку, поэтому я невольно поворачиваюсь к девушке и вижу, что это та ужасная девочка из больницы.

— Я забыла кошелек. Можно, пожалуйста, мне до Ленина проехать? — шепчет девочка.

— Давайте я заплачу, — предлагаю я, пока кондукторша наливается ором, а девочка готовится заплакать. Я не в силах слушать завывания кондукторши. И мне неожиданно жалко девочку. Вблизи она кажется какой-то пришибленной — красные глаза, веснушки на переносице и голая шея из-под потрескавшегося воротника курточки.

— Спасибо, — говорит девочка. Мы обе узнали друг друга и не знаем, что сказать.

— У вас такая сумка красивая, нежно-нежно-розовая, — наконец бормочет девочка, — я еще в больнице заметила. Мы утром виделись. Вы помните?

— Помню.

— Вы не подумайте, у меня есть деньги. Я правда рюкзак забыла. С мамой поссорилась.

— Я тоже с мужем поругалась.

— Почему?

— Это дело должно начаться, все бесят.

Я не спрашиваю ее, почему она поссорилась с мамой. И так все понятно. И я уже не могу ее ненавидеть.

— Ты куда едешь?

— Не знаю, просто села в первый автобус. А вы?

— До драмтеатра хотела. Там есть кофейня рядом. Пошли сходим в нее? Я тебя угощу. А потом вызовем такси с твоего телефона, я свой дома забыла. Поможешь мне.

Я жду, что она начнет возражать, но она просто говорит: «Хорошо». Это так странно, что мы встретились в автобусе и у каждой из нас есть что-то нужное другой. У меня — деньги, у нее — телефон. У меня приближение месячных, у нее — ребенок.

Автобус останавливается, и в него заходит старушка в пуховом платке. Старушка почему-то улыбается, завидев меня, и на мгновение мне кажется, что она тоже попросится в кофейню. Я уже представляю нашу странную процессию в очереди за капучино на кокосовом молоке, но старушка, отказавшись садиться и горячо пожелав нам с девочкой богатых женихов, выходит на следующей.

— Такой странный день, да? — говорю я.

— Да, — отвечает девочка.

— Если бы желания старушки исполнялись, то к нам бы сейчас пришли богатые женихи, — добавляю я.

Девочка улыбается, и становится заметно, какая она еще маленькая.

— Как бы выглядел ваш жених?

— Наверно, как мой муж, только с прической принца из диснеевского мультика. Ну знаешь, чтобы волосы на лоб немножко падали. И еще чтоб у него был дом на море — в Греции там или Италии. То есть он такой зашел бы в автобус, сдул волосы со лба и стал мне фото своего дома у моря показывать! А твой?

— Не знаю. Мне не нужно никаких богатых женихов. Я хочу, чтобы монстры пришли.

— Монстры?

— Ну да, эти дни, месячные.

— Слушай, загадывай поточнее. А то вдруг реально монстры придут. Ворвутся в автобус, сжуют сумку с деньгами у кондукторши, а потом примутся за людей.

— Хорошо, я загадываю, чтобы у меня начались месячные и я не была беременна.

— А я тогда загадываю, чтобы месячные не пришли и я была беременна.

— У нас же взаимные желания! Они точно должны сбыться!

В этот момент автобус трогается, старушка за окном оглядывается и смотрит на нас.

Мы обе успокаиваемся и, не доехав до драмтеатра, выходим у трамвайного кольца и вызываем такси с девочкиного телефона. Сначала мы завозим девочку, и я прощаюсь, так и не узнав ее имени. Я успеваю за пятнадцать минут до прихода гостей. Как раз вовремя, чтобы повязать фартук и начать резать овощи на оливье. Муж обнимает меня и целует за ухом. Его мама приносит тирамису с клубникой, который приготовила сама. Муж не ест сладкого, и у него аллергия на клубнику. Это все для меня. Мне хочется плакать от своей злости и чужой доброты. Мой внутренний лед наконец тает.

На следующий день я открываю электронную почту и вижу письмо с результатами остальных анализов из больницы. Мой ХГЧ — 184. Это значит, что я беременна. Это так невероятно, что я закрываю и открываю почту несколько раз. Мне хватает десяти минут, чтобы поверить в то, что по-другому и не могло быть.

На самом деле я знаю: все получилось потому, что девочка поменялась со мной своим желанием. А это значит, что у нее тоже все сбылось. Они с мамой пришли в государственную больницу, и выяснилось: у нее просто задержка из-за гормонального сбоя. Монстры пришли.