Немного рая

— Нет, я уже ничего не думаю. Мы уже ничего не думаем. Нас просто уже нет... Нам кажется, что мы еще здесь, а на самом деле нас уже нет! — почти срывался на крик взволнованный голос Боба. Похоже, у него начиналась истерика.
— Но, герр профессор, правило номер шесть гласит: не принимайте себя чересчур всерьез, — терапевтически спокойно заметил Мишка. — А что касается чемоданчика... то почему бы не предположить, что это их уже нет... — и Мишка потянулся замусоленным пальцем к красной кнопке с надписью «Пуск».
И на всем протяжении его замедленного жеста в голове Боба стремительно вырастал и распускался невообразимой, какой-то даже неземной красоты цветок, который быстро превратился в зловеще золотой гриб с черной бахромой. И Боб в ужасе закрыл глаза...
Но Мишка и не подумал трогать кнопку. Он смеялся. Смеялся, как терминатор, от осознания своей силы. Смеялся, как Бог, для которого жизнь — всего лишь шутка, а значит, и он, Мишка, шутка, даже несмотря на присутствие рядом кнопки, которая делает его Богом. Но Бог — вечен, а значит, он, Мишка, не имеет права уничтожить себя, об этом просто никто не знает, не догадывается... И он в опьянительном порыве чувств даже обнял присмиревшего, с подрагивающими губами, Боба, который все еще опасливо косился на чемоданчик.
— Ну, а теперь, герр профессор, какие будут идеи? Я насчет чемоданчика имею в виду... Мозговой штурм объявляю открытым, — Мишка по-хозяйски прикрыл крышку, чтобы мигание кнопок не отвлекало работу мысли. — Можно, конечно, его просто вернуть... Я хотел сказать: попытаться вернуть за адекватное, без всякого сомнения, вознаграждение. Но это значит, что кто-то должен быть виновен и понести наказание. А это может быть... даже сам...
— Он может сказать, что чемоданчик похитили.
— Он может сказать, что это вообще не его чемоданчик... или специальная подделка сугубо для присутственных мест... у него есть запасной — вот он и есть настоящий... А он и в самом деле есть для подобных, возможно, случаев... Или, скажем, устаревший вариант, списать списали, а произвести уничтожение не хватило духу... да и не по-хозяйски как-то... лучше разобрать на детали... а кнопка теперь у президента размещается в голове... или в каком-нибудь другом участке тела, чтобы удобнее было нажимать.
— Ну, если он президенту не нужен, можно найти и другого покупателя. Террористам каким-нибудь предложить… — не унимался в извивах мысли Мишка.
— А это уже статья. Измена родине или разглашение государственной тайны. Не хотелось бы мусорные ящики на тюремные нары променять…
— Решение, конечно, есть, но оно не в плоскости формальной логики. Нужно просто поставить себя на место потенциального покупателя и спросить его, то есть себя, что с этой хреновиной делать дальше. Не на кнопку же любоваться в погожий день... Но в нашем случае возможны варианты.
И Мишка решительным жестом достал из чемоданчика спутниковый телефон и книжку с кодами. Выбрав наугад один из них и почему-то на букву «Б», он быстро набрал номер.
На том конце провода приветливый женский голос о чем-то с придыханием зашелестел сперва на английском, потом на испанском, затем, после непроизвольного Мишкиного возгласа, перешел на вполне нормальный русский. Из всего Мишка понял главное: девочки с Багамских островов уже вылетели (две мулатки и две креолки с подрагивающими от внутренней самбы попками и другими частями тела — точь-в-точь как на ежегодном карнавале в Рио).
От всего услышанного Мишка хоть и выпал слегка в осадок, но бодрости духа не потерял. Уже смеркалось, но в его глазах будто открылось ночное видение.
Полистав еще справочник с телефонами, он набрал какой-то номер и сказал голосом директора Армагеддона:
— Машину к Пушкину, пароль «Белеет парус одинокий...». Ответ: «Всегда белеет».
Всучив телефон с кодировщиком Бобу, Мишка на всякий случай защелкнул на своем запястье наручник и отряхнул с галифе производственный мусор.
— Что ж, герр профессор, сама жизнь, можно сказать, диктует нам свои права, — и, критически осмотрев Боба (защитная куртка-«афганка» и тельняшка — маленькая хитрость для милиции, которая их иногда принимала то за бывших спецназовцев, то за «афганцев» и обычно без лишних вопросов отпускала), сказал умно и красиво: — Нельзя дважды вступить в один и тот же мусор. На сегодня легенда звучит так: были на охоте, проснулись, охрана где-то потерялась, пришлось действовать по обстоятельствам...
У кучерявого, с лобастой головой младенца Пушкина, который угрюмо рассматривал непонятные светящиеся иероглифы новой пищеточки «Макдоналдс», их уже поджидал сверкающий, как рояль, огромный «мерседес-континенталь».
Мишка уверенно взялся за ручку двери, пропуская впереди себя Боба. Сам же уселся на переднее сиденье, бережно примостив чемоданчик на колени.
«Белеет парус одинокий», — так и подмывало Боба назвать пароль. Но крупномордый за рулем мягко взял с места, а сидящий в полумраке рядом другой крупномордый, по всей видимости охранник, нетвердым голосом человека вчерашнего дня прогундосил:
— Я же говорил: какая сейчас охота? Леса горят, зверь бежит... Разве что крокодилов у Саньчика пострелять. Зверюганы — будь здоров! Из самой Амазонки доставили... А кто-то еще доказывал, что эти падлы в наших реках не живут. А они не только живут, но еще и размножаться начали. По последним данным, уже достигли Волги. У какого-то фермера всех гусей перетаскали. И что характерно: пуля в голову не берет, только в правый глаз надо попадать. Зато какая охота!.. Вас, Борис Черномырдович, сегодня в Барвиху или на «Полигон» — после такой охоты отдышаться?
— На «Полигон»... отдышаться, — у Боба голос слегка изменился, но не дрогнул. — К испытаниям там все готово?
— Еще как готово, Борис Черномырдович. У нас люди свое дело знают.
Где-то под ними мелодично зазвонил телефон. Трубку по привычке взял крупномордый.
— Это Мишка Япончик из Америки. Спрашивает: когда финансово-экономический кризис начинать?
— Когда, когда?.. — не то чтобы сильно занервничал Боб. — Своими мозгами думать надо. А то по всякому пустяку сразу к президенту. В общем так... Как тебя?.. Федор?.. Фредди, значит... Передай этому «японцу», что надо Нострадамуса читать. Когда у Нострадамуса написано — тогда и начинать.
— Сразу после «Полигона», значит? — с пониманием уточнил Федор. — И что у нас за народ? Считай, уже весь мир живет по Нострадамусу, а мы этого Нострадамуса, можно сказать, породили и сами же его нарушаем.
— Да, Федор, я все хотел спросить, — непринужденно подключился к разговору Мишка. — А где сейчас этот мужик, ну, который Нострадамуса написал?
— Это Мишель, что ли? — неловко замялся крупномордый.
— И в самом деле — где? — по-государственному углубил вопрос Боб. — Может, мне захочется его на охоту пригласить. Каких-нибудь вальдшнепов пострелять.
— Пострелять-то, конечно, можно, — даже как-то изменился в лице Федор. — Только у нас «вальдшнепами» особое спецподразделение называют. Наверное, потому что операции по зарубежам проводят. Это они, собственно, Нострадамуса и «обнаружили».
— Что значит «обнаружили»?
— Да был там у них какой-то Нострадамус. Но кто о нем знал, кто догадывался?.. А шла «холодная война» или, как потом ее стали называть, «война умов», когда с нашим государством никто даже в олимпийских играх не хотел участвовать. Вот наши спецы и разработали операцию «Нострадамус», чтобы на их незрелые умы повлиять. Сперва заменили у Нострадамуса текст. Но это, как говорится, дело техники, чтоб никакому эксперту не удалось подкопаться. А потом уже «обнаружили», по всем мировым газетам растрезвонили о такой сенсации… Самое поразительное, что Запад не только поверил, но и до сих пор слепо следует нами заложенной программе будущего. Даже ваши, Борис Черномырдович, выборы...
— Ну-ну, договаривай.
— Это всего лишь так называемый катрен № 47. А в катрене № 49 предсказывается, что в мадагаскарский порт Мадзунга войдет странный корабль, с которого высадится много странных людей, и эти странные люди будут говорить странные речи, а потом самый странный из них объявит остров Мадагаскар независимой территорией любви и положит начало новой жизни и новому человеку, которого потом ученые назовут «гомо амаре» — человек любящий…
— А я? Что буду в это время делать я?
— В этом месте у Нострадамуса в тексте какой-то шифр. Над ним до сих пор ломают голову лучшие умы. Не помог даже самый мощный на сегодня израильский компьютер «Дип Джуниор». Наши спецы нарочно навставляли в катрены таких шифров, чтобы время от времени под видом расшифровки вносить необходимые коррективы. Так, например, было предсказано падение берлинской стены… К сожалению, код не сохранился. В силу, конечно, вынужденной необходимости.
— Что значит — не сохранился? Раз кто-то эти катрены написал…
— Степень секретности была столь высокой, что ни о каких документах не могло быть и речи. Даже сам автор «Нострадамуса» не догадывался, что он автор.
— Может, у нас и президент не догадывается, что он президент? — с нажимом в голосе предположил Боб.
— Президент догадывается… — заворочался на своем месте Федор. — А что касается Нострадамуса, то, по оперативным данным, наши люди уже взяли его след.
— Какой след, если, согласно степени секретности, следов не должно было остаться в принципе?
— Следов, как таковых, нет, а вот одна зацепка имеется. О ней знаю только я и командир «вальдшнепов» полковник Половцев. У Нострадамуса на левом предплечье была татуировка — равносторонний треугольник, в центре которого — глаз, а под всем этим — ключевое слово «Кадум». «Мудак» — если сзади наперед прочитать… Татуировка была сделана специальным раствором, что позволяло вести за ней наблюдение с нашего спутника из космоса. К сожалению, спутник был запущен еще в разгар «холодной войны», и сейчас его орбита изменилась. Поэтому он этого Нострадамуса то засекает, то снова теряет… Но мы его все равно возьмем. Наши люди, можно сказать, уже дышат ему в затылок.
— Смотри, Федор! О ходе операции докладывать мне лично!..
Незаметно въехали в лес и, проскочив какое-то озерцо с плавающими кувшинками, повернули налево. Прямо перед глазами, словно из-под земли, вырос причудливый, как на лубочных картинках, дворец с флюгерами и петушками.
Где-то пальнула пушка и отовсюду россыпью выбежали встречать девки, украшенные разноцветными лентами, в кокошниках и монистах. Невидимые гусляры и ложечники рассыпались в первых аккордах плясовой. Даже Боб не выдержал и начал пританцовывать, как медведь на ярмарке. Но его уже подхватил румянощекий хоровод... И только сейчас у Мишки будто открылись глаза: на красавицах-девках, кроме кокошников с лентами да монист, ничего не было!
А танцующая камарилья с Бобом во главе под разудалую музыку уже двигалась к дворцу.
На какой-то миг у Мишки произошло что-то вроде затмения, а когда снова пришел в себя, то даже содрогнулся, как от дурного сна: Боб уже совсем без дезобелья сидел в прозрачно-хрустальном, словно подвешенном на подсвечивающих снизу прожекторах, бассейне. Вокруг Боба, как русалки в омуте, игриво плескались девки. Вода и хрусталь по закону линзы приближали и увеличивали все детали, и в этом смысле все детали Боба выглядели по государственному веско. Мишка даже засмотрелся, как на картину Рубенса с крупнотелым Персеем. Девки тоже смотрелись ничего, особенно когда прижимались своими камасутрами к хрустальным граням или закручивали вокруг Боба водную кадриль.
И пока он, Мишка, умозрительно пытался экстраполировать на место Боба себя, его тоже подхватили… И вот он уже сидит рядом с Бобом, но почему-то в семейных сатиновых трусах... видимо, из-за чемоданчика (так сказать, при исполнении), который приходилось героически удерживать над водой — в этом был даже свой особый мазохизм беззащитности. Но русалок его эротические трусы только еще больше раззадорили.
— А сейчас — шампанское! — голосом массовика-затейника объявил Боб, шарахаясь от хлынувших снизу пузырьков, от которых по телу забегали тысячи мурашек, и все они искали его, Мишку, искали, чтобы первыми сообщить что-то очень важное, а он, как Гулливер, боялся шелохнуться, чтобы не спугнуть это непередаваемое ощущение легкости, словно все его большое и такое неуклюжее тело вот-вот начнет рассыпаться на атомы, а потом взлетит, как праздничный воздушный шарик, чтобы бесследно раствориться в бесконечно голубом небе. — Сейчас будет самое интересное, — тяжело дыша, сообщил ему на ухо Боб.
— Ты-то откуда знаешь?
— А это... Да мне Федор в ухо какую-то штуковину воткнул, чтобы зазря мысли не напрягать. Вот эта хреновина все и подсказывает. Я уже привыкать стал. Совсем думать не надо.
— Хорошо устроились, товарищ президент, — по-доброму позавидовал ему Мишка. — Ладно, мыслительную функцию я беру на себя. От шампанского, правда, у меня мигрень. Уж лучше было пиво заказать с пузырьками.
— Ты уже и так назаказывал. Только что по этой хреновине в ухе доложили, что девочки с Багамских островов прибыли: две мулатки и две креолки с подрагивающими от внутренней самбы попками. Хотели еще Фиделя Кастро прислать в нагрузку, я еле отбоярился.
— Ну, насчет Кастро — я такого не заказывал.
— Значит, сами проявили инициативу. Молодцы! Из уважения к великой стране... в лице... или в этом самом... ее великого президента...
— Ты что несешь? Какого такого президента, да еще великого? Это ты, что ли, великий президент? — задергался на цепочке от чемоданчика Мишка.
— Да, я. У великой страны не может не быть великого президента. В конечном счете, президент это всего лишь мыслеформа своего народа. Которая в итоге и формирует содержание.
— Да окстись ты, Боб! Какая мыслеформа и какое содержание? Кто еще несколько часов назад утверждал, что мы археологи... культурный слой... посланцы других миров?..
— Я, ну и что? Я и сейчас это продолжаю утверждать. Просто считай, что нам изменили задание. Может, там, наверху, решили срочно внести в нашу земную жизнь кой-какие коррективы. Сперва была операция «Нострадамус», но в нашей стране она что-то начала давать сбои. Видно, ты, Мишель, что-то там с катренами намудрил.
— Какой Мишель, какие, к черту, катрены? Это моя поэма, я ее еще в институте написал, чтобы «хвосты» по французскому не сдавать. Моей преподавательнице она так понравилась, что попросила написать продолжение, и я, как дурак, старался.
— Главное, Мишель, даже не то, что ты «Нострадамуса» написал, а то, что пресловутый Нострадамус оказался нужен. Каждому гомо сапиенсу важно знать, что его ожидает завтра и послезавтра. На какие, так сказать, катаклизмы рассчитывать, — терпеливо растолковывал ему Боб.
— Может, и в самом деле шандарахнуть по какой-нибудь Лупизандии или Хренландии, напомнить кое-кому, кто в доме действительно хозяин?
— Дело говоришь, товарищ маузер... Мишель, я хотел сказать. Надо только эту идею с кнопкой у меня в ухе согласовать.
— А не послать ли их всех... с чемоданчиком в придачу? — Мишка пустил струйку шампанского на вынырнувшую попку какой-то русалки.
Сразу все вокруг пришло в движение. Хрустальный бассейн словно раскололся пополам, и Боб с Мишкой оказались на носилках, которые стройные девушки в белых туниках с красной полосой пружинисто уносили в голубую даль. Мишка еще успел заметить развешанные по стенам до боли знакомые портреты... Вот он, Мишка, совсем маленький, с трогательной завитушкой писюна, нацеленной в большую и пугающую неизвестность жизни… Вот он уже школьник, первый класс, с огромным ранцем, полным удивительных знаний... Вот он постарше, с кордовой моделью самолета в руке... Вот он студент... молодой ученый... И так далее, весь его жизненный путь на левой стене уводящего в глубину дворца коридора.
По правой стене были таким же образом развешаны портреты Боба, с той лишь разницей, что вместо кордовой модели самолета в руках Боба был кролик.
Мишка еще надеялся, что будет и итоговый портрет каждого из них на фоне мусорного ящика, но портретная галерея внезапно оборвалась небольшим овальным залом. Их удобно расположили на полулежащих креслах с пультами дистанционного управления в руках. Сразу напротив вспыхнул большой экран, на котором обозначилась поделенная на квадратики хорошо знакомая рельефная карта мира.
Подвигав пультом, Боб нажал одну из двух кнопок, и вместо карты показалось увеличенное изображение той точки земного шара, на которую указывал красный лазерный луч. В данном случае это была Африка. Скорее всего, Уганда. А может, даже Ангола. Голый негр в боевой раскраске с ручным пулеметом прямо с плеча поливал огнем джунгли, из которых доносились предсмертные стоны и крики.
— В морской бой играть умеешь? — даже как-то оживился Боб. — Первой кнопочкой наводишь на цель, второй командуешь «Огонь!». Потом можно снова первой кнопочкой проверить, что от противника осталось. Как президент ставлю на сегодня боевую задачу: укрепить наши позиции в центральной Африке.
— Почему в Африке и почему в центральной? — болезненно спросил Мишка, прицеливаясь светящейся точкой на Париж.
На экране возникла Эйфелева башня, Елисейские поля, и всюду целуются влюбленные, которые еще ни о чем не подозревают.
— Стратегически ты, конечно, прав, позиции можно и сидя на унитазе укреплять, а вот тактически... Проиграй мы сегодня Африку, завтра нарушится равновесие в Гондурасе, и в Камбодже снова может начаться резня, в Лаос сразу повалят беженцы, они вытопчут плантации наркотиков, наркотики не поступят в Америку, в крупных городах начнутся волнения и беспорядки, приостановят работу банки, а это значит — кризис, волна которого докатится до Европы, где цена на презервативы резко возрастет, что больно ударит прежде всего по нашей стране.
От такой перспективы Мишке стало не по себе. Париж на экране погас. Зато из-за горизонта показалась снова Африка. Самолет шел на бреющем полете над пирамидами, над караванами верблюдов в пустыне Сахара, над островками пальм, с похожими на ракеты, устремленными в небо, белыми голубятнями, потом начались джунгли, над которыми их самолет первый раз обстреляли невидимые враги. Но Мишка успел вовремя сделать «кобру» и на левом крыле уйти в сторону. И хотя палец уже было непроизвольно потянулся к гашетке с «птурсами», внутреннее чутье ему вовремя подсказало, что еще не время. Это не цель. Главная цель впереди. А пока внизу было озеро. Скорее всего, Чад. А может, даже Виктория. Большое спокойное озеро, если не считать нескольких крокодилов, которых он успел рассмотреть в оптический прицел. Но вспомнив почему-то о крокодилах в заповеднике Саньчика, которых надо пулей только в глаз и которые посмели добраться, как фашисты, до самой Волги, дал по ним из одного «птурса» с упреждением. На душе как-то сразу стало легче, а в шлемофоне сквозь помехи и треск прорезался голос Боба:
— Молодец, попал. Это была большая канонерская лодка США. Дай по ним из остальных «птурсов», и будем считать, что с американским присутствием в Персидском заливе покончено.
От такого сообщения Мишка ошалело замотал головой и, нащупав на пульте кнопку, высветил Персидский залив, чтобы проверить результат.
Канонерка тонула, оставляя за собой черный шлейф дыма. Вокруг на плотиках и лодочках изо всех сил спасался экипаж. Два других корабля — большой противолодочный и эсминец, на котором он даже успел рассмотреть название «NOSTRADAMUS», — пока еще боролись, но по всему было видно, что их часы тоже сочтены.
— Хорошая работа! — похвалил его президент. — После такого боевого крещения и расслабиться не грех. Ты когда-нибудь яйца крокодила ел?
Ответить Мишка не успел. Крепенькие амазонки в минитуниках (под которыми, между прочим, ничего не значилось) под чарующую музыку лютни и цимбал понесли их в трапезную. Там уже все было готово. Огромный стол просто ломился от бутылок и закусок.
Заметив Мишку, к нему обрадовано бросились те самые мулатки и креолки с Багамских островов. Они что-то щебетали голосами птиц... потом по очереди кормили его из собственных клювиков... Потом откуда-то издалека говорил Боб.
— Понимаешь, брат, — старательно выговаривая слова хорошо поставленным голосом кого-то бывшего, мудро наставлял Боб. — Жизнь — это всего лишь количество упущенных возможностей. А уж от индивидуума в конечном счете зависит, какие из них использовать, а какие нет. Как говорится, quantum satis...
Он, Мишка, еще хотел спросить, когда подадут яйца крокодила, к которым вдруг почувствовал непреодолимый интерес. Но голос Боба как-то странно начал отдаляться и изменяться, и уже гремел откуда-то сверху, с высоты.
А возможно, это был уже и не голос Боба, а голос грома, которым его, Мишку, приветствовал сам господь Бог. Ведь в сущности между Бобом и Богом разница всего в одну букву, и эта буква почему-то «г».
И от осознания этой великой и ничтожной разницы перед глазами Мишки на короткий миг вспыхнуло золотое сияние, потом промелькнула уже знакомая красная кнопка «Пуск», и чей-то металлический голос за кадром облегченно выдохнул: «АМИНЬ».

А пока Мишка ждал. Он уже трижды посылал письма в НАСА, но или письма где-то терялись, или НАСА к его идее оказалось не совсем готово…
От нашего городка Мэкстона до побережья океана, куда на «уикенд» съезжалась вся Америка, было примерно миль 90.
Мишка довольно лихо вел по «хайвею» свой мордатый джип «Черокки-спорт», который, по его словам, он приобрел совсем задаром. Есть у них в Америке такая традиция: если машина поломалась где-нибудь в дороге и никакими силами ее уже не завести, то хозяин просто бросает ее у обочины, забирает только номер. Мы потом и в самом деле не раз встречали оставленные на обочине вполне приличные «кары». А оставляют их, чтобы не платить за доставку, не говоря уже о ремонте, так как отношение к ремонту в Америке особое. Примерно как к медицине или к адвокатам. Есть даже поговорка: «Америку погубят врачи и адвокаты». Я бы еще сюда добавил и ремонтников, которые или только делают вид, что ремонтируют, или так тебе отремонтируют, что потом от слова «repairs» хочется... но нельзя.
В Америке вообще много чего хочется, но нельзя. А от этого еще больше хочется. И тогда какой-нибудь слабонервный идет в магазин, покупает на последние деньги пистолет самого крупного калибра «Мagnum» и начинает из него палить во всех подряд, пока не кончатся патроны. Наверное, в эти минуты все ему кажутся врачами или адвокатами... или ремонтниками.
За примером далеко ходить не надо. Полетел вдруг у Мишки относительно новый ресивер. А без него в Америке не то чтобы совсем скучно, а как-то до обидного глупо делается. В то время, когда вся Америка, лежа на диванах с пультами в руках и гамбургерами в зубах, смотрит нескончаемый сериал каких-нибудь космических войн, ты чувствуешь себя вычеркнутым из списка главных радостей жизни и даже выброшенным за ее (жизни) обочину, где живут скунсы и одичавшие кошки, которые ночным воем заставляют выделять адреналин, чтобы понял всю глубину своего никчемного падения.
Повезли мы, короче, этот пресловутый ресивер в ремонт. Принимал нас белозубый «африкен америкен», или, по-нашему говоря, негр.
— Сколько? — придав «фэйсу» подобающую случаю наглость, спросил Мишка, выкладывая на стол из пакета аппарат.
— Сорок баксов, — не глядя, сказал негр, привычным движением забрасывая аппарат на верхнюю полку.
Почему именно сорок — честно говоря, было не до конца понятно. Может, там предохранитель полетел или таракан проводок перегрыз. (Таких огромных тараканов, как в Америке, я и представить себе не мог. Не тараканы, а какие-то мамонты с палец величиной. Ночью по комнате такой бежит — прямо топот стоит).
— Сорок баксов, — повторил негр, видимо, заметив, что эта цифра до Мишки никак не доходит.
А потому не доходит, что новый ресивер стоит 75, и если от 75 отнять сорок, то до нового ресивера путь оказывался короче, чем до нового ремонта, который при наличии таких тараканов не за горами.
— Да за такие бабки… — вышел из столбняка Мишка.
— Бабки... бабки... бабки... — радостно замотал головой негр, все еще не врубаясь, почему этот лобастый рыжеволосый мэн снимает с полки аппарат и запихивает его назад в пакет.
И уже выходя из мастерской, я заглянул в приоткрытую дверь подсобки и ткнул Мишку в бок. Вся подсобка была под потолок завалена нашими ресиверами, что окончательно утвердило меня в мысли, что Америка слишком богатая страна, чтобы заботиться о каком-то там ремонте, и успела приучить народ к мысли, что новое покупать дешевле…

А пока мы весело катили на великолепно отремонтированном Мишкой джипе, в который он по ходу дела внес несколько конструктивных дополнений. Например, при превышении скорости за 65 миль в час джип становился невидимым, как самолет «Стелс», и ни одна кинокамера «хайвея» (надо сказать, что понатыкано их здесь порядком) не могла засечь нарушителя, который просто исчезал с их монитора. Во время ходовых испытаний за Мишкой охотились полиции нескольких штатов сразу. Но комиссия специальных психиатров объяснила феномен вялотекущей шизофренией, которая неумолимо наступает по всем фронтам, и вот уже добралась и до полицейских, и неизвестно еще, кто будет следующий.
Впрочем, историю постарались как можно быстрее замять…
Отель назывался «Paradis» и находился слегка на отшибе. Зато рядом был бассейн с подозрительно лазурной водой якобы из океана. Сразу за бассейном начинался не то сосновый лес, не то парк, где на опять же подозрительно зеленых лужайках юные леди в откровенных купальниках играли в бадминтон, красиво потягиваясь своими загоревшими спинками.
Нам достался вполне приличный номер на втором этаже с видом на бассейн и прочие прелести рая, в котором нам сразу же захотелось все эти прелести получить, что называется, по полной программе. Между прочим, жара стояла даже для этих мест неслабая: градусов около сорока при 100 % влажности. Но, как говорится, что для русского хорошо, то для американца и прочего немца смерть.
Побросав в сумку пляжные принадлежности, мы в одних плавках устремились к океану, могучее дыхание которого угадывалось где-то рядом. Вдоль улочки, забитой припаркованными машинами и утомленными жарой пляжниками, тянулись многочисленные двух- и трехъярусные отели и отелишки, с острыми носами, торчащими к океану, и смотровыми галереями по периметру. Они были похожи на выброшенные штормом на берег корабли, которые занесло песком по ватерлинию.
Но вот между «кораблями» обозначился просвет, и мы оказались на огромном, усеянном разноцветными телами, пляже. А впереди сиял, сверкал, искрился, могуче перекатываясь валами, океан, рядом с которым все людишки казались жалкими моллюсками.
Некоторые «моллюски», правда, проявляли повышенную активность, снова и снова заскакивая со специальными досками в воду, в попытках прокатиться на гребне волны. Но волны раз за разом вышвыривали их вместе с досками обратно, словно мусор.
Застолбив себе на раскаленном песке место, мы с разбегу бросились в океан и какое-то время плескались, как дети, пока нас не отнесло от нашего стойбища порядком в сторону. А может, мы одновременно вспомнили об огромных гамбургерах, предусмотрительно прихваченных Мишкой, что называется, на черный день еще из дома, и теперь эти гамбургеры, щедро сдобренные майонезом и горчицей, возникли в нашем воображении, как мираж. И если раньше я считал, что такие огромные гамбургеры по плечу только большим толстопопым неграм, то сейчас я был готов смело принять на грудь самый разнузданный гамбургер и съесть его перед первым же попавшимся американским флагом (и без флага), который, надо заметить, чем-то даже похож на гамбургер, особенно если добавить кетчуп, но это уже такая тайна, о которой обычно вслух не говорят...
Мишка первым героически справился с гамбургером и уже приготовился, было, водрузить на румпель черные очки, слегка придающие ему сходство с ранним Марлоном Брандо.
Эти очки имели одно странное и не до конца понятное пока даже самому Мишке свойство: они делали человека голым. Мишка специально взял их на пляж, чтобы провести, что называется, полевые испытания в условиях, приближенных к... (Чуть было не сказал «боевым», хотя какие это могут быть «боевые» условия, с голыми сиськами и с голыми «джейсонами», так сказать, наперевес?)

Это открытие Мишка сделал совершенно случайно, работая над усовершенствованием приборов ночного видения для браконьеров еще дома, в «Раше», но применить как следует не успел. Вечер понаблюдал за своей бывшей женой Машкой, у которой растворилась даже женская прокладка «тампакс», и сразу в город, в народ, на Пушкинскую, чтобы в живом процессе произвести уже окончательную доводку. Но то ли рожа его (в очках) кому-то не понравилась, то ли отдельные индивидуумы народа что-то заподозрили (видимо, из числа этих... экстрасенсов), вот и дали Мишке по очкам возле пивного ларька, чтобы из народа не выделялся, особенно если сам в народ и пришел.
В Америке все по-другому. Здесь хоть трусы на голову надевай — значит, так надо, чтобы кто-то кому-то заплатил бабки. И вообще все вопросы так или иначе упираются в вопрос «сколько?». Вот этого основоположного вопроса «сколько?» Мишка пока не знал. Он даже не знал, кому и зачем могут пригодиться его феноменальные очки. Для пляжа, например, могут пригодиться. Но если все на пляже окажутся в таких очках, то зачем тогда вообще раздеваться, а тем более, одеваться?.. И Мишка пронзительно посмотрел на раскинувшееся рядом тело мисс, у которой каждая сиська была размером больше всего Мишкиного расширенного от работы ума мозга.
Словно почувствовав на себе его пытливый взгляд, она неторопливо, как Титаник, начала разворачиваться к нему всей своей роскошной попой.
От этого зрелища у Мишки даже губа нижняя отвисла. Он вдруг на миг представил, какой Америку ждет Армагеддон, если в один прекрасный день его очки наденут... десятки... тысячи... миллионы таких поп.
Я понял, что Мишку надо срочно спасать. Сам не знаю, откуда в моих руках оказался этот баллончик с аэрозолем то ли от загара, то ли для. И пока он, безумствуя и ругаясь, размазывал по «фэйсу» желтоватую пенку, я приступил к главному: начал выкладывать из сумки свои, так сказать, домашние заготовки... Это были маска, ласты и трубка (еще мейд ин Раша), которые я зачем-то прихватил с собой, чтобы в нужный момент и в нужном месте (пусть оно и оказалось за тысячи километров) предъявить Мишке, который все поймет.
А вот и специальная рогатка (из резинки-«венгерки») для подводной охоты. Она одевалась на большой и указательный палец левой руки. К рогатке прилагался раздвижной телескопический гарпунчик, сотворенный Мишкиным гением еще на заре молодости, когда главным смыслом нашей жизни было море и солнечный город из песка и криков чаек — Евпатория. В этом городе прошло наше детство, все остальное не имело значения, так как лучшая часть жизни была уже позади.
Возможно, именно море и открыло в Мишке гения, но он об этом тогда не знал. Море в каждом открывает свою тайну, просто не каждый оказывается к ней готов. И сейчас Мишка смотрел на дело рук своих, словно сквозь зеленовато-голубоватую толщу морской воды, которая вскоре начнет светлеть и проясняться, и сначала появится солнце, а за ним, в золотистой дымке, город, словно сотканный из детских снов...
Заметив, что я уже напялил ласты и привязываю к поясу специальную сетку для будущей добычи, Мишка будто спохватился:
— Вот, возьми, — сказал, протягивая мне какую-то фиговину, похожую на сотовый телефон со штырьком антенны. — Красная светящаяся кнопка — от акул. Генерирует специальный сигнал, от которого все акулы разбегаются. Зеленая кнопка — мое ноу-хау. Издает звук или, точнее, ультразвук, так сказать, неутоленной любви. Проверишь аппарат в действии. Только надолго не включай, а то батареи быстро сядут.

С трудом преодолев полосу прибоя, я вышел (подумать только!) в открытый океан. Здесь поверхность была почти гладкой, лениво перекатываясь упругими валами, словно в такт дыханию какого-то дремлющего под водой исполина.
Я уже успел заметить несколько вполне приличных рыбин, которые даже не сильно испугались, видимо, не каждый день их навещают рисковые славянские парни.
Нащупав на поясе Мишкин приборчик, я включил кнопку для отпугивания акул и в режиме ожидания неторопливо поплыл вдоль берега. Метров через сто я развернулся и, как и полагалось по инструкции, включил кнопку неутоленной любви.
Честно говоря, я не очень верил всем этим техническим прибамбасам, больше полагаясь на себя и на свой, что называется, охотничий опыт. Но с момента включения и в самом деле начало происходить что-то необычное. Ко мне со всех сторон устремились бойкие рыбешки. А на некотором отдалении пару раз проплыли и тени покрупнее. Значит, охота началась.
Какое-то время я плыл, стараясь не делать резких движений, внимательно высматривая подходящую цель. Но то не позволяло расстояние, то, казалось, нельзя спешить, надо еще подождать, может, не все рыбины успели откликнуться на зов неутоленной любви. Впрочем, время уходит, уже начали слабеть батарейки.
Вода была удивительно прозрачна, солнце пробивало ее до сине-зеленой глубины. И тут, в самом конце своего разворота, я заметил... Я еще не знал, что это была за рыба, но откуда-то совершенно точно знал, что это именно моя Рыба. И вообще, это не я, а она вот уже битый час охотится на странное чудовище с двумя черными хвостами и огромным стеклянным глазом, который смотрит и не видит. Ведь все это время она буквально висела на моем хвосте, повторяя все движения, чтобы не спугнуть добычу. Но сейчас игра кончилась.
Мы какое-то время по инерции шли на сближение, и я даже успел увидеть ее вполне осмысленный взгляд. Еще немного, и она отвернет в сторону и подставит мне свой серебристый бок. Это был мой шанс, другого такого не будет.
Медленно, очень медленно летел мой выпущенный из рогатки гарпун. Затем — рывок, облачко красной мути, и привязанная к моему поясу леса натянулась, как струна. Меня, как какой-то поплавок, замотало и потащило на глубину, и я изо всех сил заработал руками и ногами, чтобы вырваться на поверхность…
Не знаю, сколько продолжалась эта борьба, у меня уже совсем не осталось воздуха. Но и рыбе было не легче. Наконец натяжение лески пошло на убыль, и я отчаянным усилием достиг поверхности.
Рыба еще какое-то время металась и стремилась уйти на глубину, но с каждым рывком силы раненой таяли. Уже и вода перестала быть ее союзником, все сильнее и сильнее выталкивая вверх, где я тут же подтягивал ослабевшую леску, постепенно ограничивая рыбину в движении.
За это время нас порядком отнесло, но главный ориентир — здание-корабль, возле которого мы с Мишкой бросили свои кости, было на месте. К нему я и начал потихоньку подгребать со своей добычей. И, честно сказать, уже предвкушал, как поражу Мишку, который, наверное, начинал волноваться, не съели ли меня акулы. Хорошо еще, что вода была теплая, почти такая же, как у нас в Крыму в разгар курортного сезона.
Между тем, лента берегового прибоя приближалась. Я смотал леску, чтобы не запутаться в волнах, подтянул совсем сомлевшую рыбину, ловко подвел под нее сетку и выдернул гарпун.
Навскидку в ней было килограммов 12-14. Большая, красивая, сильная рыбина с розовыми плавниками и хвостом, который все еще подавал признаки жизни. Сразу чувствуется, что самец. Гарпун пробил его возле головы, что в итоге и решило дело.
Дождавшись очередной волны, я набрал побольше воздуха и, обхватив рыбину, что есть силы заработал ластами. Нас выбросило почти на берег, и я сразу среди голых тел увидел Мишку, который стоял и высматривал меня в море. Он был взволнован и даже слегка зол, но, как говорится, победителей не судят.
—Вот, — голосом усталого охотника сказал я, сваливая рыбину к его ногам.
Вокруг сразу начал собираться народ. Кто-то что-то говорил, кто-то что-то кому-то кричал. Какая-то похожая на египетскую мумию бабулька все норовила царапнуть рыбину своим когтем. Шустрый толстощекий ребенок упорно пытался засунуть в пасть рыбине кусок своего гамбургера.
Я рассеянно купался в лучах славы, которая, как всегда, настигает героя внезапно, и уже выискивал среди обступившего народа ту единственную, с горящим и восхищенным взглядом, который не спутаешь ни с чем. Это был мой миг, моя победа, мой Тулон, с которого, без сомнения, и начнется мое восхождение к... я еще и сам не знал к чему.
Только сейчас до меня начало доходить, что все это время Мишка, он же Майкл, усиленно пытается что-то мне сказать.
— Все, Боб, пора... Ты меня слышишь, Боб? Пора... Пора сматываться, говорю...
— Что?.. Куда?.. Зачем?
— Сейчас эта толстая жопа пойдет вызывать полицию.
— Какую полицию, зачем полицию?..
— А может, кто-то уже и вызвал... По сотовому... Это у них зараз... Хлебом не корми, дай соседа своего заложить. Еще и премию получит за своевременный сигнал… И дернул тебя черт приволочь эту уродину!
— Она красивая!
— А значит — плати бабки. Здесь бесплатной красоты не бывает, — продолжал бухтеть Мишка, торопливо собирая наши вещи.
Но, как оказалось, поздно.
— Мужики, полиция! — на чистейшем русском предупредил кто-то рядом. — Бросайте рыбину, а сами в море. В воду они не полезут.
— Нельзя им такую улику оставлять. Есть улика — заведут дело, — грамотно добавил другой русский.
Я даже не думал, что за тысячи километров на каком-то пляже окажется столько земляков.
— Короче, делаем так, — лихорадочно зашептал на ухо Мишка. — Хватай рыбину и — в море. Плыви в заливчик, где яхты стоят. А я потом принесу вещи.
Закинув на плечо рыбину и растолкав зевак, я рванул к морю и уже со своего места заметил две фигуры в черном, спускающиеся от дороги к скоплению народа на берегу. Наверное, все-таки кто-то позвонил по сотовому. И пока полицейские разбирались, что к чему, а затем в сопровождении «доброжелателей» двигались к воде, я был не то чтобы далеко, а одной из множества точек-голов, почти неразличимых в волнах берегового прибоя…
Плыть с рыбиной оказалось совсем не просто, но и выбрасывать ее после всего, что называется, за здорово живешь... Сейчас главное — добраться до причалов, а там Мишка что-нибудь придумает. И хотя вода по-прежнему оставалась как парное молоко, на втором часу моей транспортировки она уже начинала напоминать сметану. По вязкости, я имею в виду. Причем с каждым гребком эта вязкость возрастала. По самым грубым подсчетам выходило, что я провел в воде в общей сложности часа три. А до белоснежных яхт еще плыть и плыть…
Даже не помню, как преодолел последние метры и ухватился рукой за перекладину под одним из мостиков. Собравшись с остатками сил, освободился от сетки с рыбой, привязав ее к одному из стояков, обросших мидиями. Затем, цепляясь за заржавевшие соединения между стояками, попробовал подтянуться к краю причала.
Я надеялся, что увижу Мишку, которого смогу позвать, и он подаст мне руку. Но вместо Мишки я увидел двух копов! Они неторопливо прогуливались по пирсу, поигрывая своими резиновыми дубинками. Возможно, это были именно те копы, что и на пляже, или они вызвали подкрепление, и сейчас все копы Вильмингтона брошены на поиски голого мужика с рыбой.
Подождав еще какое-то время, я снова выглянул из-под своего причала. Копы, похоже, уходить не торопились, и в данную минуту один из них вел переговоры по рации. Мишки тоже не было видно. Но я знал, что он сейчас где-то рядом. Надо просто ждать. И все это понимали. Даже сами полицейские.
Осторожно пробравшись на конец мостика, где стояла белоснежная яхта под названием «Temptation», и убедившись, что на ней никого нет, я не без труда перевалил свое обессилевшее тело через край кормы. С причала меня не было видно, и какое-то время я блаженствовал в согревающих лучах солнца.
Наверное, я вздремнул и в ужасе открыл глаза от шума проходящей мимо моторки. Вдруг привиделось, что на яхту явился хозяин и, не заметив постороннего, вышел в открытое море, сейчас он меня обнаружит и... Впрочем, проснулся я вовремя. Солнце палило немилосердно. На покрасневшей коже даже выступила соль. Яхта плескалась и покачивалась на расходящихся от моторки волнах.
Вспомнив о копах, я выглянул из своего укрытия. Они все еще торчали на причале, только уже не ходили кругами, а присели на металлический парапет. Видимо, жара их тоже начинала доставать. Но работа есть работа. А ловить голого мужика с рыбиной, видимо, куда интереснее, чем какого-нибудь придурка с пистолетом. И сейчас мое положение было даже в чем-то предпочтительнее. Я, например, мог позволить себе окунуться, а копы — нет. И я позволил.
Вода освежила и привела немного в тонус. Может, и в самом деле, черт с ней, с этой рыбой, оставить ее в сетке, а сетку привязать поглубже к мостику, но тогда придется куда-то девать маску с ластами и трубкой, которые я, выходит, зря тащил сквозь границы и таможни, чтобы по придури каких-то копов... А телескопический гарпун? Уникальный и пока единственный экземпляр. Здесь, в Америке, за него могут отвалить... Мишка даже не успел запатентовать. Не говоря уже о приборе для отпугивания акул и приманивания, так сказать, сексуально озабоченных рыбин. Попробуй, объясни потом копам, что это у меня на поясе за фиговина. Разве что сказать, прибор для приманивания девушек, новейшая разработка?.. В Америке еще до такого не додумались. У них пока гамбургером приманивают, а потом сразу «дринк». Тогда что ты делал в воде у мостиков? Яхты приманивал? Звучит неубедительно. Не нужно думать, что все копы дураки. А вот что касается девушек... Можно попробовать. Жаль, что Мишка об этой функции аппарата не сказал раньше. Мы бы уже давно попробовали.
И я с легкостью представил, как от нажатия кнопки «неутоленной любви» все девушки в радиусе 500 метров, сами не понимая, зачем и почему, вдруг устремились к нашему аппарату. А мы, как последние придурки, охотимся на какую-то дурацкую рыбу, а копы охотятся на нас...
От слова «копы» меня даже прошиб озноб. Что если на копах и проверить действие Мишкиного аппарата? Только нажать не кнопку для привлечения рыбы, а кнопку для отпугивания акул.
Нащупав в воде на поясе нужную кнопку, я начал посылать короткие импульсы, моля Бога только об одном: чтобы не сели батарейки. Потом вспомнил, что по законам физики распространение сигнала в воде сильно замедляется, а значит, нужно...
Непослушными пальцами я отцепил от пояса аппарат и, выставив его над водой в направлении копов, в каком-то остервенении давил и давил кнопку, пока не опустились руки.
Проведя контрольный обзор позиции, я увидел, что копы ведут себя как-то странно: они двигались зигзагами от одного края причала к другому и, придерживая шляпы, по очереди заглядывали вниз... И тут только до меня начало доходить, что они ищут — нет, не меня — они ищут тело. По их, коповским, подсчетам уже самое время всплыть телу. И раз его нет на берегу (что, видимо, уже успели сообщить по рации), значит, каким-то завихрением прилива его могло занести в этот заливчик, где они столько часов его и дожидались. Теперь можно смело составлять отчет о, так сказать, проделанной работе...
И от лица ненайденного тела я дал по копам несколько залпов решающего огня, что называется, за себя и за того парня, которым я не стал, и за моего гениального брата Мишку, и за наш с Мишкой непревзойденный гиперболоид, который сделает мир другим. Надо только вставить новые батарейки. Вон какую рыбину я подбил. Захотел бы, настрелял много других, поменьше. Значит, аппарат работает. И сегодня вечером все девушки будут наши. А то, что он на копов не подействовал, а на акул действовал... Просто у копов голова меньше, на что Мишка, конечно, не рассчитывал. Но теперь все: сделает кнопку и от копов, и от других хищников...
И уже без всякой надежды я приподнял над краем яхты голову.
Копы уходили!.. Они уходили навстречу заходящему солнцу, и их длинные тени были печальны, как крики голодных чаек. Неужели действует? Мишкин аппарат действует! Копы отступают. Да здравствует...
В эту минуту на пирсе показался Мишка. Он шел как герой, покоритель космоса. Вечерний бриз развевал его непокорные рыжие волосы. Он еще не знал, что он герой. А солнце знало. И ветер знал. И все эти бесчисленные мачты больших и маленьких яхт, которые взволновано приветствовали его своими поклонами (видимо, начался отлив).
— Вовка, ты где?.. Вовка, ты...
— Да тут я, тут... Завтра же на пляже начну записывать народ в ихтиандры. Дышать жабрами не запретишь.
— Сам видел, копы. Наверное, уже устали бдеть.
— Счас, они устанут… На лучше, тащи, — подал ему край сетки с рыбой.
— А на фига?.. — начал было Мишка.
— Тащи!
Что-то, видно, было в моем голосе такое, что Мишка даже спорить не стал. Послушно выволок сетку с рыбиной на мостик и начал запихивать ее в спортивную сумку. Пришлось, правда, хвост прикрыть махровым полотенцем.
С сумкой на плече он был похож на мальчика, гордо несущего за богатым хозяином набор клюшек для гольфа. Сам же я в ослепительно-белых шортах и черных очках танцующей походкой (от жары просто плавился асфальт) шел впереди, мечтая только об одном: поскорее добраться до отеля, выпить холодный «дринк» и упасть на свою кровать.
Но, как говорится в нашей несравненной «Раше», «покой нам только снится». Мишке уже, видать, надоело париться с моей рыбиной.
— Слушай, Боб, — с какой-то нехорошей американской интонацией начал он. — Оказывается, у них для подводной охоты есть специально отведенные места. Кроме того, надо купить лицензию. Мне об этом один из наших сказал. А стрелять можно только из специально разрешенного подводного ружья. Все остальное преследуется по закону. В этой Америке даже пукнуть без лицензии нельзя. Поэтому она и богатая. Может, ну ее, эту рыбину, пока...
— Что пока? Да я из-за этой рыбины... — я аж задохнулся от возмущения.
— O’key, o’key, я все понял. Наверное, в своей прошлой жизни ты был рыбой, и между вами еще сохранилась кармическая связь. Нужно просто вернуть эту рыбу в прошлое и выпить водки, иначе она тебя не отпустит. А водка, она и в Америке водка...
Ресторан «Oktopus» — было написано на деревянном здании цвета морской волны. Над входом призывно подмигивал лиловым глазом распутного вида осьминог. Причем все его восемь ног были почему-то женскими.
Обойдя здание, мы оказались перед затянутой сеткой дверью. Откуда-то доносился звон посуды и гортанные голоса. В следующую секунду дверь распахнулась, и на крыльцо в высоком белом колпаке выскочил маленький человечек. Он грозно сверкал слегка выпученными глазами и, как бешенный, вращал руками, в которых, при ближайшем рассмотрении, оказалось по шашлыку. Видимо, таким способом он доводил их до нужной кондиции. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, что это человек с солнечного Кавказа.
— Гамарджопа, генацвале! — радостно бросился к нему Мишка. — Это ты, Гогия?!
— Не Гогия, а Гамлет, — опешил от такого напора маленький человек.
— Все равно на букву «гэ»... — не давал ему опомниться Мишка. — Ты такую красавицу видел? — и он, откинув край полотенца, показал из сумки голову рыбины. — Лавэ?.. А?.. Лавэ... — и, уловив краем глаза, как у маленького человечка дрогнули ноздри большого, на все лицо, носа, закончил почти нежно: — И как ты, Гамлет, думаешь, сколько такая красавица может стоить?
От слова «стоить» маленький человечек на секунду замер и, конфиденциально приблизив свой выдающийся нос к Мишке, почти шепотом произнес:
— Ни-че-го...
— Почему ни...
— Потому что это левый рыба. Документов на нее нет, сертификата нет... А за это в Америке очень строго, могут даже ресторан закрыть.
— Но Гогия...
— Гамлет...
— Гамлет... Выручай, брат Гамлет. Ты же знаешь, как это делается.
— Знаешь, знаешь... Откуда я знаю, может, ты ее в унитазе поймал... Ладно, десять баксов, чтобы, как говорится, не выбрасывать.
— Десять баксов? Да у тебя в руке шашлык дороже стоит.
— Продай дороже.
— Эх, Гогия... Гамлет, мы же с тобой вместе в школе Пушкина учили...
— За Пушкина я и даю десять баксов, другой бы и разговаривать не стал.
— Пойдем, Боб! Нам с предателем Родины разговаривать больше не о чем.
— От предателя слышу...
Возле нашего отеля играла музыка. На флагштоке гордо реял звездно-полосатый флаг. В бассейне весело плескались дети. В шезлонгах вокруг бассейна с «дринками» в руках нежились старухи. На них были такие же, как флаг, полосатые купальники, а на одном божьем одуванчике даже полосатый шлафрок.
Несколько мускулистых плейбоев в полосатых бейсболках с попастыми юными леди (с полосатыми ленточками на головах) гоняли по поляне полосатый мяч. Но мы как-то сразу поняли, что этот праздник жизни не для нас. Просто у нас разные праздники, и они не обязательно должны совпадать.
Добравшись до нашего номера, мы без задних ног рухнули на кровати и тупо слушали, как гудит кондиционер. Я уже совсем начал было уплывать в блаженную невесомость сна, как из другой реальности грубо вторгся голос Мишки:
— Рыба!
— Что рыба?
— Я совсем о ней забыл, мне кажется, она уже начала попахивать. Оно и неудивительно, жара! Тут человек начинает... а ты говоришь...
— Может, ее в холодильник?
— Не влезет.
— А если...
— Ни в коем случае, еще сильнее вонь пойдет, да и куда кишки девать?
Какое-то время мы лежали в полном молчании, и если еще минуту назад от усталости просто слипались глаза, то сейчас почему-то сон не шел. От запаха, наверное. Такое впечатление, что после нашего разговора он даже стал еще забористее.
Мишка не выдержал первым:
— Схожу к машине, кажется, у меня там был пакет…
Вернулся он минут через сорок с початой бутылкой виски и пачкой сигарет. Нетвердой рукой разлил по приземистым стаканам из зеленоватого стекла.
— Уипьем уиски, Боб, — сказал, осклабившись. — В этой стране надо пить уиски. Уипьем уиски, вер из кружка, сердцу станет веселей… Фу! Какая гадость!.. Зато занюхивать не надо...
Он тут же распечатал пачку сигарет, прикурил первым и передал мне. И хотя мы до этого никогда не курили, было почему-то такое ощущение, что мы никогда и не бросали.
— Что и требовалось доказать, — удовлетворенно выдохнул облако дыма Мишка. — Ты заметил, что в нашей голове два запаха не могут существовать одновременно, и сейчас они как бы аннигилировали друг друга. Вот, скажи, какой ты чувствуешь сейчас запах?
— Виски... — сказал я, слегка задумавшись.
— То-то и оно, это уже не запах, а вкус, — Мишка плеснул по стаканам еще виски. — Да, забыл тебе сказать, я заказал нам в номер ужин, минут через пятнадцать принесут. Надо только...
Пробежав зорким взглядом по верхотуре комнаты, он подтянул к стене стол и, с легкостью запрыгнув, начал с помощью ножа отковыривать вентиляционную решетку.
— Тащи рыбину! — крикнул, не оборачиваясь.
Вдвоем нам удалось запихнуть ее в вытяжную нишу, и Мишка, закрепив на место решетку, побежал в ванну мыть руки…
— Как говорится: одна голова — хорошо, а полторы — еще лучше. Я знал, что мы все равно придумаем. Решение всегда есть, надо только думать. В этой стране каждую минуту думать надо… Ну как, есть теперь запах?
— Виски... — сказал я, как-то уже не успевая следить за скачками его мысли.
— Виски мы еще выпьем.
— Тогда нет...
Я и в самом деле не чувствовал сейчас никакого запаха. В голове слегка кружилось, и захотелось во что бы то ни стало попасть окурком в лунку для гольфа, которая располагалась на зеленой лужайке, зеленая лужайка — на картине, а сама картина — посерединке между нашими кроватями. Получалось, что это не просто бросок, а бросок как бы третьей степени сложности... как и все, что мы задумываем и воплощаем с моим братом Мишкой, который в силу своей гениальности не может поступать иначе. И сейчас я должен не посрамить честь семьи.
Не помню, успел ли я выстрелить окурком, как в дверь постучали. Это чернокожая горничная принесла ужин. И пока она накрывала на стол, Мишка даже успел ее похлопать по, словно предназначенной для этой цели, ягодице. Так делал один ковбой в каком-то сериале, и мы с Мишкой запомнили, что девушкам это нравилось. Потом, правда, ковбой палил из пистолета и бил морды своим многочисленным обидчикам, но это уже в других сериях. А сейчас была всего лишь первая серия, и девушка еще не знала, что Мишка ковбой... И вообще, все в этой жизни от незнания и предо... и не предо... смотрительности.
Последнее, что запомнилось с удивительной ясностью — был дымящийся окурок в лунке для гольфа на лужайке нашей картины, что между моей и Мишкиной кроватями...
Мы выпили еще виски и съели свой «чикен» с черненьким длинным рисом, который был похож на запеченных муравьев под соевым китайским соусом, и все это запили кофе с круасанами.
Потом мы смотрели телевизор, но как-то странно смотрели — кусочками из разных фильмов. Мишка прыгал с канала на канал (которых было несколько сотен), чтобы не упустить самое интересное. От этого мелькания в голове, видимо, наступил какой-то перегруз, и я обнаружил себя в постели с Мадонной, которая при ближайшем рассмотрении оказалась Ленкой — моей старой боевой подругой Ленкой с улицы Семнадцати Лет. Я даже до сих пор помню номер ее телефона. И кафе «Шампанка» хорошо помню, и старые двухъярусные солярии на пляже, где всем влюбленным хватало места, и лунную дорожку по морю в никуда, по которой уходят заблудшие души... Просто Ленка не знала, что она Мадонна, и на песке не оставила следов.
В какой-то момент мне даже показалось, что это фрагмент очередного фильма, только в этом фильме почему-то уже участвует Мишка. Он стоял в звездно-полосатых «семейных» трусах с рыбиной на столе и совершал странные манипуляции то одной, то другой ногой, словно собирался сделать «ласточку». Причем рыбина у него была запеленута в полосатое полотенце, как ребенок.
— Ну что смотришь, помог бы хоть, — зашипел он, с трудом удерживая равновесие. — Возьми у меня это... — и добавил одно слово, которое на английский не переводится, а русскому человеку почему-то всегда придает сил.
Я принял от него рыбину и с нею в обнимку рухнул на кровать…
— Тише, ты! Сейчас всех Гамлетов разбудишь… Значит, ситуация такова. То ли нас Гамлет все-таки успел заложить, то ли этот воздуховод погнал запах тухлятины по номерам — дважды приходил дежурный. Первый раз — сам, второй — с полицейским. Кто-то из постояльцев сказал, что это запах трупа, и что, возможно, кто-то кого-то kill, или какая-нибудь бабуля разложилась. Так что надо от трупа срочно избавляться.
— А как?..
— А fuck его знает. Выбрасывать нельзя, найдут — начнут искать, кто да что...
— Может, закопать?
— Я тоже об этом думал. Здесь главное — как-то мимо дежурного пронести. А в два часа ночи дверь, скорее всего, заперта. Остается одно: связать простыни, и через окно. Там у меня в машине есть саперная лопатка…
Закрепив связанные простыни за решетку балкончика, первым спустился Мишка, затем я спустил ему рыбу и спустился сам. Пока Мишка, как ниндзя-черепашка, добывал из машины саперную лопатку, я присмотрел место для закапывания. Это было прямо за шезлонгами на цветочной клумбе. Земля здесь, видимо, поливалась и оказалась мягкой, как бисквит. Рыба уже не просто разлагалась, а разлагала собой все вокруг — такой от нее исходил smell. Даже притихли голосистые цикады и поникли головки цветов...
Наконец Мишка забросал ее землей, старательно утрамбовал лопаткой и присыпал розоватой хвоей.
— Отплавалась... Тоже живое ведь... Может, она и в самом деле в своей прошлой жизни была...
И мы, каждый по-своему, попробовали представить, кем в своей прошлой жизни была эта рыба, и кем были, а потом будем мы… когда кончится эта ночь и еще много других ночей, между которыми будут дни…
В номере мы допили остаток виски и долго курили в темноте, пока не закончились сигареты. И уже почти засыпая, я сомнамбулически поплыл в прихожую, нашел в брошенном пакете Мишкин аппарат для отпугивания акул, вернулся на свое место и, отпуская на волю последнюю мысль, нажал сначала одну, а потом и вторую (на всякий случай) кнопки...