Ордера для живых

* * *

Ты скажешь «мугам», а слышно «погром, погром».

Не ешь и не пей, а шепчи на своём арго:

«Не прячь ничего, не надо пустых затей,

Ведь вещи переживают своих людей».

Ты любишь пожить, такая у нас любовь,

И руки полны рассвета, и рот — зубов,

И пальцы худы у ветра, и ты, дрожа,

Запомнил своих соседей лишь по ножам.

Теперь от жара теки, от мороза млей,

Ведь ты остаёшься вечным в своей земле,

Как от сверчка остаётся его шесток

И от сапожника имя и молоток.

Темнотища и только

Повисли солидные тени и будто бы снова

В квартире сиренево, а за окном бирюлёво.

Тебя нарекаю рекою, почти забываю,

Трамвайные ветки ломая.

Влечёмся в бетонном проходе и сны свои тянем.

Скажи, иудей или эллин, что ты египтянин.

И станешь своим, у палатки, где мусор набросан,

Испорчен квартирным вопросом.

Я тоже твой раб и умею запрятать обиды,

Надземны гробницы твои, глубоки пирамиды.

Так хочется вымолвить правду, мой древний, мой близкий,

Бесцветны твои обелиски.

Теснишься в подземке, уходишь под сумерки, мечен,

Какого вам бутова надо, медведкова печень?

И глянешь в грядущее время, зажмурившись стойко.

А там темнотища и только.

У-фан

Уходят номады,

До ближней дороги — семь ли.

Бояться не надо,

Не бойся, мой пупсик, земли.

А опиум в трубке —

Отрада полуденных стран.

Я страшный и хрупкий,

Как глиняный воин У-фан.

Трещат самострелы

И сыплют огнём костяным,

И облако село

На бровку великой стены,

И время настало,

Бери на обещанный срок

Стеклянные скалы

И жёлтый бумажный мирок,

Где тварей — по паре.

А дни всё короче, короч...

Мой снежный фонарик,

Светящий в безбрежную ночь.

Обними же

Не вспомни какую-то мелочь, на вечность позарясь,

За чёрной водой и запущенным книжным базаром,

Вернувшись к забитым парадным, забытым соседям,

Где остров Васильевский солнечным ветром изъеден,

Где осень не сходит, а дождь непременно окончен,

Где сонное солнце, грохочет трамвайный вагончик.

И в сказках лютуют пираты и плачут апачи,

А ты, как и прежде, родная, не плачешь-не плачешь

И веришь в безмерную землю, и, кажется, столько

Осталось прожить, только ветер скользит от востока,

И звёзды чужой стороны опустились пониже.

Ну что же ты медлишь, давай, обними, обними же.

Ордера для живых

Прозвонят до зари колокольчики раннего льда

В час, когда умирается вдоволь и снится когда,

Что безглазым тарантулом русская тройка бежит,

И конфетками Skittles посыпан заброшенный скит.

Чтоб вселить во вселенную — нужно купить ордера,

Ордера для живых, а других выдаёт на-гора

Бескорыстная родина, если уходит в забой,

И меня заберёт, и меня заберёт за собой.

Только деньги ушли на тепло, и горят в сентябре

Небоскрёбы ночные сухой кукурузой в костре.

За недобрые мысли меня не замучает стыд,

Лишь в ущербе луна, только кто его ей возместит.

Московское ханами

На сталинских пагодах снова седеют атлеты,

И снег лепестками летит на московском ханами,

Жемчужная рыба куски отгрызает от лета,

Забыв о весне, в целлулоидном небе над нами,

А время не лечит, и ты, как и прежде, далече,

За тридевять вод, и молчу, ведь молчанье — часть речи,

Густое, как глина, в которой травинки сопрели,

Не вынеся хрипов в неровном дыханье апреля.

А мне до рассвета по сумрачным улицам шастать,

Пугая прохожих. Любимая, может, поспорим,

Об этой земле, где не выпало глупого счастья,

А выпало снега по самое синее море.

Уходит на север небесная рыба смурная,

А в городе пусто, и лишь стерегут самураев

До раннего часа, пока не рассыплются звёзды,

Слепые невесты в отдельных осиновых гнёздах.

Нервный тик серебряного века

Трёхстопный ямб имеет три ступни

И нервный тик Серебряного века.

Который раз он взят на приступ и

Сухой рукой разобран до молекул.

Который раз минуты вместо лет

И вместо крови — сахарная охра.

Багдадский вор ласкает пистолет

В кармане брюк, идя в синематограф.

У невских вод — немыслимый миндаль,

И мёрзнет Блок, смотря на рябь канала,

И тень латаний пала на эмаль

Ночной стены, и тень созданий пала.

И звуки реют, множатся в разы,

Поют сирены и цветут розаны.

Как будто снова молод наш язык,

И снова юн приказчик из Рязани,

Тугие смыслы только рождены,

Светлы, как «гарь в небесном коромысле»…

Трёхстопный ямб рыдает у стены,

Разбитый вдрызг параличом двусмыслиц.