Вы здесь

Остров преткновения

Новые имена / Рассказ
Файл: Иконка пакета 03_starodubzeva_op.zip (55.49 КБ)

Совет молодых литераторов новая структура в составе Союза писателей России. Одной из главных ее задач является поиск талантливых молодых авторов (для их дальнейшего творческого развития на Всероссийских совещаниях молодых и продвижения). Однако на первых порах я ощущал, что практически все хорошие авторы, которых мы приглашали на совещания или предлагали для публикации в толстых журналах, были мне знакомы и раньше, а значит, их «открытие» не есть плоды работы выстроенной системы, а просто результат личного критического поиска.

Но сегодня мне особенно приятно представлять на страницах «Сибирских огней» писателей, которые были найдены нами именно в результате работы Совета молодых литераторов как структуры. О Юрии Фофине и Марии Стародубцевой мы узнали после их участия во Всероссийских совещаниях молодых в Ульяновске и Химках, а Ирина Иваськова была рекомендована нам Краснодарской писательской организацией, а потом обсуждалась на регулярных семинарах при СПР в Москве.

На первый взгляд, представленные рассказы объединяет то, что в центре их художественного мира мировосприятие ребенка (или воспоминание взрослого о своем детском восприятии, как у Фофина). Однако это лишь поверхностное тематическое сходство. На самом деле у этих авторов совершенно разные художественные методы.

Рассказ «Остров преткновения» Марии Стародубцевой реалистическое повествование о девочке с редкой болезнью кожи и ее родителях, бессильных победить недуг. Одно из главных достоинств прозы Стародубцевой зримая описательность: вы долго еще будете помнить, как отец девочки затыкает на зиму окна ветошью или как ветер треплет в поле ковыль, такой же мягкий, как волосы матери. Восприятие девочки своей болезни и мира вокруг выписано с множеством точных психологических подробностей. Например, глядя на змею, Лика думает о том, как та сбрасывает кожу почти так же, как делает это сама Лика во время мучительных перевязок, и девочку волнует вопрос: умирает ли змея после этого, а значит, умрет ли сама она от своей болезни? Или в другой сцене Лика с обидой смотрит на восходящее солнце, которому не нужно есть, и по этой наивной детской обиде мы понимаем, как бедно живет их семья и как часто они голодают. В рассказе нет никакого развития; сюжет вроде бы начинает двигаться после увольнения матери Лики, но потом опять тормозит, и рассказ, по сути, ничем не заканчивается. Но эта статичность не изъян повествования, а лишь органическое соответствие содержания форме: ничего не изменится в жизни этих людей, нет у них ни возможности, ни душевных сил преодолеть ситуацию. И опять Лика будет просыпаться по утрам и смотреть на стрелки остановившегося будильника, показывающего одно и то же время. Это замершее время ключевая метафора текста.

В отличие от рассказа Стародубцевой, в произведении Юрия Фофина («Проснешься ночью…») прослеживается отчетливая динамика: от болезненной ненависти к отцу, воплощенной в воспоминаниях об убитых им цыплятах и резком «мы разница», к примирению, связанному с воспоминанием о пойманном щуренке и смутным образом отца, привидевшегося герою в конце рассказа; от веток клена, бьющих в стекло во время ненастья, до касания рукой листьев, теплых и мягких; от парализованной отцовской щеки, которую изредка пронзает беглая жилка, до озаренной светом улыбки во все лицо. Это не совсем реалистическое повествование, скорее лирический монолог, иногда переходящий в явный сюр (в сцене кричащих книг далеко за гранью художественного вкуса), но именно этот отчаянный лиризм вкупе с болезненным выходом в пограничные психологические состояния и вызывают то сильнейшее художественное напряжение, на котором держится весь рассказ.

«Время красных птиц» Ирины Иваськовой по методу уже совсем не реализм: окружающий мир преломлен здесь сквозь призму «остраненного» восприятия главного героя мальчика, а черты других героев чрезмерно акцентированы. На самом же деле это именно те черты, которые лучше всего характеризуют этих людей, и потому акцент и даже некая гипертрофированность не влекут за собой повреждения достоверности, а, скорее, позволяют наикратчайшим путем одолеть дорогу к правде, взять единственную точную ноту без излишнего обыгрывания. Марья Ивановна, сплетничающая с квакающей лягушкой по телефону; тетя Марина, обиженная любимым мужчиной и потому в разговоре с ним словно поющая жалобную песню без слов; только что увиденный в первый раз отец с синими-пресиними глазами, которому хочется открыть все тайны, но который в итоге беспечно тащит сына по своим делам, не обращая внимания на его болезнь, всех этих людей видно ясно и явно. А метафора красной птицы, тонкая, едва уловимая и неразложимая до рационального преобразования одного смысла в другой, признак настоящего мастера художественной прозы.

Красная птица в рассказе Иваськовой, вырастающая из простой детской игрушки до образа чего-то большого, теплого, материнского, которое обнимает мальчика, «слабенького птенца, закрывает ему лицо мягкими крыльями, шепчет, что все будет хорошо, и пахнет дождем», это мощное гармонизирующее начало, неожиданно превращающее сумбурный, принципиально негармоничный мир из собрания квакающих звуков в стройный аккорд. Эту же роль играет в рассказе Фофина появление отца на площадке перед кафе, а у Стародубцевой пахнущие ковылем волосы матери Лики в воспоминании о примирении родителей (хотя это легкое гармонизирующее начало здесь мгновенно перебивается ощущением безысходности заброшенного острова и болезни, которую нельзя победить).

По сути, все эти авторы, может, бессознательно, но пытаются гармонизировать сумбурную и жестокую жизнь вокруг конечно, в рамках собственных художественных возможностей и творческих задач, стоящих перед ними. И это то, что на самом деле объединяет Марию Стародубцеву, Юрия Фофина и Ирину Иваськову и побуждает меня с нетерпением ждать их новых произведений, предчувствуя в них и дальнейшее творческое развитие.

Андрей Тимофеев,

председатель Совета молодых литераторов СПР

Мария СТАРОДУБЦЕВА

ОСТРОВ ПРЕТКНОВЕНИЯ

Рассказ

1.

На острове трудно спать спокойно по ночам. Постоянным ритмом тут стал глухой, доносящийся отовсюду звук, к которому все давно привыкли. Особенно отчетливо его слышно ночью, когда другие звуки в деревне стихают. Это грохот прибоя, шум волн, бьющихся в темноте о скалы, шум, окружающий остров кольцом.

Лика всегда просыпается рано. Ухватившись рукой за неровный край столешницы, она привстает и опирается на покрытую клеенкой поверхность письменного стола у изголовья кровати. Стол находится у самого окна, довольно большого окна, состоящего из трех маленьких. Так его разделили белые, крашенные известкой деревянные рамы. Окно двойное, между стеклами неширокий зазор, в котором уснули две мухи. Одна лежит лапками кверху, растопырив полупрозрачные сетчатые крылья. Раньше Лика хотела достать эту муху и выпустить в окно. Но открыть окно зимой нельзя: оно заткнуто полосками грязной ветоши. Лика любит смотреть на отца, когда осенью он затыкает окна. По полчаса стоит перед каждым из шести окон с мешком ветоши, рвет ее на полосы, потом втискивает тряпки в щели ножом с белой костяной ручкой. Ее он к этому занятию не допускает, разрешает только смотреть.

Остров открыт всем ветрам, но особенно Лика любит восточный ветер, самый коварный и холодный, при котором легче всего простудиться. Зато именно в такую погоду лучше всего идет в невод сайра. Маленькая рыба, серебристо-серая, блестящая, узкая и жутко холодная, главное богатство острова. От сайры здесь зависит все.

Папа работает инженером на рыбокомбинате «Рыбный остров». Это большое красно-коричневое трехэтажное здание с кучей блоков и цехов, уходящих к самой воде. У комбината свой причал и флотилия баркасов. Зимой комбинат часто простаивает и жизнь в селе замирает. А это плохо: зимой папе сокращают зарплату и на столе очень редко появляется любимая Ликой рыбная запеканка. Слишком дорого обходится, и это навсегда, говорит мама и уходит в свою комнату. Навсегда это очень-очень надолго. На всю жизнь, Лика точно знает.

Ее мысли возвращаются к сайре. Девочка голодна, она постоянно голодна, как и папа и мама. Вон солнцу, скрывающемуся за синими утренними облаками, все равно, оно не чувствует голода.

За окном идут рабочие, постепенно их становится все больше. В сумерках Лика видит высокую фигуру отца с его вечной «студенческой» сумкой на ремне через левое плечо. Всегда через левое. Папа собрался тихо-тихо, боясь разбудить дочь, не зная, что она давно не спит. Боясь разбудить маму, которой только к семи, выскользнул из дома и теперь крадучись бежит по снегу в свой производственно-технический отдел в корпусе № 2. А домой он приходит чаще всего за полночь, когда Лика уже спит. Лика скучает по отцу, словно он в дальней командировке. Они живут в одном доме, а видятся в лучшем случае раз в неделю, по выходным.

С бухты доносится резкий гудок. Это «Верный», корабль береговой охраны. Неподалеку от комбината, в сопках, размещена застава пограничников. Они защищают нас от японцев так говорит папа. Япония отсюда не видна, она на юге, на другом краю моря. К ним иногда приплывают японские рыбаки, вечно с хмурыми, неприветливыми лицами. А пограничники представляются Лике большими и сильными, как сторожевые овчарки на комбинате. У них несколько кораблей: три маленьких и один большой. «Ракета» папа говорит, что это эсминец. Лика его видела один раз в окно, издалека. Но он закрыл собой полгоризонта она тогда чуть не упала с кровати на пол, а это никак нельзя. Нельзя и всё тут.

Еще гудок. Лика умеет в свои восемь с половиной лет различать корабли. Это «Алиста» сейнер с Кунашира. Он был в ночном рейсе. Гудок протяжный и совсем близкий, значит, улов хороший. Сайру ловят ночью приманивают бортовыми прожекторами, желтым электрическим светом. Косяк подходит к судну и попадает в ловушку. Рыбу ищут на глаз, иногда проходят десятки миль и возвращаются ни с чем.

Лика не любит живую рыбу, ей жалко смотреть на тысячи трепещущих тел. Папа как-то водил ее на причал, туда, где разгружаются комбинатские баркасы. Сам он не ловит рыбу, его задача инспектировать производство, следить за машинами на комбинате и составлять отчеты по каждому баркасу в летнюю навигацию. Каждая рыбина попадает в отчет; отца уволят, если он ошибется, так он сам говорит.

За окном совсем рассвело. Лика слышит мамины шаги в кухне. Мама у Лики Ксюша. Ксения Вадимовна Лебедева. Она всегда торопится в школу учит соседских детей математике и литературе. Говорит, учителей не хватает и приходится преподавать столь разные предметы. Математику мама хорошо знает, а литературу терпеть не может, считает ее скучной. Она часто просыпает, потом бегает по дому в поисках одежды.

Мама не очень высокая, поэтому обожает каблуки. Папа из-за этого вечно ее подкалывал, мол, на каблуках по камням ходят только ведьмы. Мама краснела, а папа смеялся. Теперь он редко смеется и редко называет маму ведьмой. В последний раз летом, когда они запускали воздушного змея на обрыве за домом. Тогда было реально здорово: змей взлетел высоко, папа его еле удерживал, тонкая бечевка разогрелась у него в пальцах и чуть не выскользнула. Мама стояла рядом, и ветер растрепал ее волосы, пушистые, как мех у кроликов с фермы дяди Коли Щеглова. Это их сосед, до его дома полкилометра по лугу, ближе домов нет. Их не очень удобно строить на камнях и изорванном рельефе, говорит папа.

Кстати, в тот раз он все-таки упустил змея. Мама подошла к нему, они разговорились, смеялись, короче, змей улетел. Лика долго смотрела в небо, задрав голову, пока у нее не заболела шея. После они нарвали полевых цветов, лютиков, васильков, ковыля. Лика помнит, как красиво колышется мягкий, пушистый белый ковыль, когда его треплет ветер. И мамины волосы как тот ковыль, такие же мягкие. Сама Лика цветы не рвала, папа не разрешил. Ей нельзя много тревожить руки: кисти не перебинтованы, но все равно кожа ползет с них слоями.

Как это ползет слоями? Вот на острове есть змеи динодоны, метровые, коричневые с черными пятнами. Раз папа принес домой кожу динодона легкий прозрачный футляр, почти невесомый, на котором слабо отпечатался рисунок настоящей новой шкуры. Слезшая кожа мягкая и немного липкая, она шелушится и мнется, а когда засохнет, то легко ломается. Очень странно и противно держать в руках такой футляр от змеи. Вот и у Лики так же, как у того динодона. Интересно, когда змея сбрасывает кожу, она умирает? Наверно, нет. А она сама?

В комнату заглядывает мама и тревожно смотрит на дочь.

Господи, Лика, опять встала ни свет ни заря.

У мамы немного усталый голос: она вчера засиделась допоздна, проверяла письменные работы учеников. Ох, как же Лика не любит это словосочетание «письменные работы». В такие минуты к маме лучше не подходить, ее даже папа боится.

Слезь со стола.

Дочь спрыгивает на пол. Мама вздрагивает.

Ты с ума сошла! Ее голос окатывает Лику ушатом холодной воды. Сколько раз я тебе говорила: нельзя так резко двигаться. Нельзя прыгать. Покажи ноги, живо!

Так, сейчас надо втянуть голову поглубже в плечи и зажмуриться, чтобы мама еще больше не разозлилась. Нет, она никогда не бьет Лику, пальцем не трогает. Только кричит, а вечером иногда плачет, уткнувшись в письменные работы. Лике жалко маму, она покорно садится на постель, ерзает на ней, стараясь издавать как можно меньше скрипа, осторожно вытягивает ноги. Мама внимательно смотрит, не появилась ли на бинтах опять кровь. Ноги у Лики от бедер до пяток перемотаны бинтами, вонючими, не сменяемыми по два-три дня бинтами, под которыми все зудит и чешется, а расчесывать нельзя. Лика раньше расчесывала бинты, только потом еще больней.

Они идут на кухню.

Лик, сейчас мне некогда, говорит мама, накладывая дочке овсяную кашу.

Ужасная бурда, но она укрепляет клетки кожи. Так говорит дядя Коля. Он геркулесом кормит своих кролов, и они у него здоровенные, толстые. Мама прислушивается к каждому слову дяди Коли, а папа его терпеть не может. А Лика боится.

Я приду к трем часам и сделаю тебе перевязку. Лежи в кровати, поняла? (Лика трясет головой.) Можешь включить телевизор. (Мама привыкла командовать: в школе очень шумно, приходится постоянно кричать, и мамин голос хриплый именно из-за этого.) Еда в холодильнике, я оставила немного каши в кастрюле. Все, давай, пока.

Мама мельком смотрит на наручные часы, которые ей подарил папа на прошлое Восьмое марта, набрасывает на себя темно-вишневый длинный плащ и вылетает за дверь. Шубы и пальто у мамы нет только этот плащ, сколько Лика себя помнит.

Пока, мам, одними губами говорит Лика.

2.

Ксения Вадимовна, милая моя, да я что же, не человек, по-вашему?

Анна Сергеевна, завуч малокурильской средней школы, строго взирает на аккуратно сидящую на краешке стула учительницу. Лебедева бледная и озлобленная и даже не пытается скрыть раздражение.

Анна Сергеевна! Голос у нее противный, резкий, как металл по металлу. Я просто не понимаю: в чем дело? Она почти плачет. — Я работаю здесь четырнадцать лет и за все время не заслужила ни одного упрека. У меня грамоты с благодарностями, подписанные вашей рукой.

Тут ее прорывает и она начинает натужно всхлипывать. Смотреть противно; завуч украдкой морщится, глядя, как Лебедева дрожащими руками вытаскивает из объемистой черной сумки упаковку влажных салфеток, трясет ее, рвет упаковку, достает салфетку и начинает бешено тереть глаза. На жалость давит. Да, жалко ее, конечно, но, скажите на милость, зачем было являться сюда и рыдать средь бела дня? Умереть можно со стыда.

Ксения Вадимовна, перестаньте, жестко говорит Анна Сергеевна, ерзая на стуле и нетерпеливо сжимая и разжимая сухие тонкие пальцы. Сюда могут войти в любой момент… Зайдите в отдел кадров, заберите все документы.

Лебедева вскидывает на Анну горящие, злые глаза с размазанной тушью.

За что? За что, я вас спрашиваю? тонко кричит она, почти пищит, как крыса.

Анна чувствует, как в ней закипает бешенство. Да кто она такая, эта истеричка?

На тебя кто только не жаловался, открытым текстом шипит завуч в ошеломленное лицо Ксении. Сколько можно? Ты уже весь коллектив достала своими истериками. Хватит, Лебедева, надоело. Сама знаешь: в стране кризис, идет повальное сокращение штатов. Скажи еще спасибо, что хоть выходное пособие тебе даем на дочку деньги будут. Мелочь, а приятно.

На дочку, говорите? На дочку, значит. Выходное пособие?

Она неожиданно засмеялась завучу в лицо та с трудом удержалась, чтобы не покрутить пальцем у виска.

Я ж вам в ноги упаду только назад возьмите! Что ж вы за люди такие? заголосила уже, как деревенская баба.

А зачем Анне ее проблемы? У самой двое детей, концы с концами тоже надо сводить. В бюджете села денег нет на большой штат учителей, понимать должна. Что ж, дети останутся без математики и литературы, перейдут на дистанционное обучение.

Уходите, Лебедева, устало говорит завуч. У меня урок, звонок через минуту.

Ксения вскочила со стула и, не простившись, выбежала в коридор. Даже в грохоте школьной перемены Анна услышала, как раздраженно стучат по деревянному полу ее каблуки. Модница, тоже мне.

Ксения быстро шла по подтаявшему снегу, скользя на каблуках, чуть не падая. В тонком плаще она вспотела, и ветер теперь сильно продувал ей спину.

Магазин в селе один, утонувший в покосившихся серых заборах и ржавой рабице. Название громкое супермаркет. Назван так потому, что здесь на один прилавок вывален хлеб, мясо, рыба, тесто, гарпуны, бинты, капли в нос, виагра, рыболовная сеть, крючки, пара книжек и стопка тетрадей. Пожалуй, это весь ассортимент. Траулер с Сахалина придет только на будущей неделе, так что свежего мало. Ксения берет булку серого хлеба, молоко, восемь пачек бинтов. Бинты главная ее цель, сорок рублей пачка.

В Малокурильском без перемен. Вечное серенькое небо поздней зимы, скользкий лед и снег под ногами, неровная дорога, на которой так легко запнуться, бродячие собаки на помойке, в полукилометре темная вода. Бухта не замерзает, обледенели только пришвартованные у берега баркасы. И темнеет вдали громада комбината, всосавшего в себя все рабочие руки на острове.

Домой идти не хочется. Там все то же самое: сырой запах в комнатах, двухвостки в туалете под половой тряпкой, затхлый запах желтого холодильника с заедающей дверцей, бормотание телевизора. Куча маленьких дел. Полить цветы, ее любимые кактусы и фиалки, приготовить обед щи из капусты. Капусты у них много, она уродилась в этом году, чулан ею завален, она гниет и воняет на весь дом. Кажется, Ксению будет всегда преследовать это видение: полутемная прихожая и сладковато-гнилой запах капусты. И большие напуганные глаза дочери. Такие же, как у нее самой.

Ксения не может смотреть в глаза Лики, а та, завидев мать, ежится, как от удара. Маленький запуганный мышонок. Ксения не любит думать обо всем этом, ей некогда вникать в свои отношения с дочерью. Лучше оставить все как есть, и так забот полно. Надо только не смотреть дочке в глаза, не отвечать на ее вопросы. Не отвечать, почему на обед снова будут щи, а не ее любимая рыбная запеканка. Не отвечать, почему Лике нельзя иметь котенка ни с голубыми, ни с какими глазами. Сколько раз уже говорено, что болезнь обострится, пойдет раздражение и кожа полезет клочьями, как летом. Зимой немного легче: дочь сидит взаперти. Правда, без глотка свежего воздуха. Она такая худая и бледная, но что же делать?

Ксения боится возвращаться домой. Она открывает дверь ключом, значит, муж не приходил. Неслышно снимает плащ, вешает его на дверь, проходит в кухню, включает свет.

Лика, я дома, кричит она, стараясь, чтобы голос звучал повеселее.

Из спальни девочки раздаются шаги.

Привет, мам.

Лика медленно выходит к столу, садится, подперев локтями голову, и смотрит на маму. Ксения делает вид, что роется в сумке, вытаскивает хлеб и молоко, потом бинты. На лице ребенка отражается ужас. Ксения знает почему. Бинты они не меняют по три дня, чтобы хоть немного успело зажить. За это время марлевая ткань врастает в ребенка, как вторая кожа, и отодрать ее безболезненно невозможно.

Лика, успокойся, твердым голосом говорит Ксения. Я постараюсь быстро.

Девочка кивает и покорно протягивает руку для экзекуции. Ксения греет воду кипятильником не очень горячо. Затем наливает воду в жестяной ковш, ставит на стол, опускает туда правую руку дочери. Ручка напрягается и дрожит Ксения едва не плачет, но ребенку это показывать нельзя. Ребенок должен верить, что все будет хорошо это мама твердит как мантру.

Нужно подождать, пока бинт хоть немного размокнет. Ксения засекает время на часах, три минуты. Потом осторожно начинает разматывать бинт. Лика напрягается всем телом, чувствуя, как вместе с бинтом с тонкой бледной руки ползет кожа желтоватыми пластами, почти прозрачными и липкими. Бинт отслаивается, и вода в ковше становится нежно-розовой от крови, и в ней плавают пласты тонкой кожицы, а на руке, от локтя до кисти, кожи как таковой нет, лишь тонюсенькая розовая пленка, а под ней трепещущая ткань и мясо.

Лику мутит, Ксению тоже. Дочь молчит, только смотрит на маму, ища поддержки. Ну почему мама всегда отводит глаза? Лика плачет; она чувствует слезы, но на щеки они не скатываются. Уже не скатываются. Она привыкла к боли в свои восемь с половиной лет.

Она молча ждет, когда мама развернет бинт на второй руке. Кожу на воздухе открытой оставлять нельзя, она слишком нежная. В школе маме говорили, что для размягчения и увлажнения можно мазать кожу растительным маслом. Масло хотя бы не щипет, как мыло, его вообще не чувствуешь. Лика довольна; масло мягко стекает на рубцы и на стол.

Выждав еще четыре минуты, пока масло впитается, мама начинает накладывать свежий бинт. На горящее розовое мясо, на открытые раны. Их больше с каждой перевязкой опять нужно вести Лику к врачу и унижаться, прося направление в Южно-Сахалинск на обследование. Снова надо подавать документы на присвоение инвалидности: третий год не дают. Стоп, ребенок не должен ничего видеть. Ксения устало вздыхает.

Давай снимем кофточку, вот так, ласково пытается приговаривать она, однако голос слишком резок и дрожит: она еще не пришла в себя после перепалки с завучем и плохо сдерживается.

Лика чувствует нарастающее раздражение мамы и думает, что это из-за нее. Мать и дочь редко могут понять друг друга, но им все равно. Они привыкли и смирились. Лика снимает синюю кофту, расстегивает пуговицы, обнажая худое тельце, обмотанное бинтами полностью, от горла до пояса. Молочно-желтые бинты, сквозь которые на плечах и спине проступает засохшая кровь. Девочка не может лежать целыми днями без движения, а на плечах и спине кожа тонкая. Где тонко, там и рвется. Мама берет губку, мочит ее в воде и начинает медленно водить по бинтам, чтобы они отмокали. Вода остыла, Лике холодно и щекотно, но она не улыбается, а настороженно ждет, когда мама станет отдирать бинты.

Лика ощущает сладковатый запах собственного гниющего тела. Ксения старается снимать здесь бинт особенно нежно, да нечаянно дергает рука дрожит от перенапряжения и бинт рвется вместе с кожей, оставляя длинную кровавую полосу. Лика крепится из последних сил, кусать губы ей тоже нельзя: их придется залеплять пластырем, а это еще хуже. Теперь, когда все бинты сняты, можно увидеть тело девочки сплошную кровоточащую рану, язву, гниющую по краям, коросты, которые зудят и щипят.

Закончив с перевязкой, мама выливает воду в помойное ведро, выкидывает в мусорку остатки бинтов и с фальшивой улыбкой идет готовить обед. Лика хорошо понимает, что улыбка ненастоящая, хотя мама думает, что дочь ничего не замечает. В ожидании неизбежных щей девочка возвращается к телевизору, по которому иногда показывают мультики.

3.

Отец приходит под вечер, когда за окном холодает и в воздухе повисают густые сапфирово-синие сумерки. То, что папа пришел, Лика слышит сразу. Их окно не пластиковое, как в кино, сквозь него все-все слышно: и лай соседских собак, и скрип тяжелых шагов по снегу. Папа ходит всегда быстро, неподвижно глядя в одну точку перед собой. И зрачки глаз у него вечно расширены он смотрит на тебя, а вроде бы и вскользь. Дверь открывается и хлопает так, что стон идет по всему дому. По полу начинает тянуть холодом: папа неплотно закрыл дверь. Он пыхтит, пока раздевается и раскладывает на кухонном столе сумку, ставит в угол под лавку ботинки черные, запачканные желто-серой грязью.

Из дальней комнаты идет мама. Сквозь стенку Лика слышит все.

Привет, сухо говорит мама. Ужинать будешь?

Естественно, отвечает папа, усаживаясь на диван перед телевизором.

Диван скрипит, значит, сейчас папа перегибается через его спинку в поисках пульта. Шарит под одеялом, пульт заклинивает (он перемотан изолентой). Так, телевизор включился, кажется, новости.

Мама на кухне стучит ножом, режет на разделочной доске хлеб.

Олег, тебе щи греть или так поешь?

Так сойдет.

Папа пробует переключать каналы; Лика слышит шипение, помехи. Он притаскивает на диван ноутбук. Единственный компьютер в семье появился три года назад. За ноутбуком Лике можно сидеть только по выходным, с вечера субботы до вечера воскресенья, потому что в это время папа лежит на диване, уткнувшись в «Вести недели».

Мама ставит тарелку с холодными щами на маленький столик перед диваном. Папа быстро ест, поглядывая на загружающийся ноутбук. Ест он без хлеба и добавляет много соли. Солит он буквально все: если не остановить, посолит даже пряник.

Лика где? спрашивает он в перерыве между двумя ложками.

В комнате, говорит мама, садясь рядом с ним. С обеда лежит на кровати на животе, носом в подушку, и молчит. Сегодня мы делали перевязку, опять бинт в кожу врос.

Ясно. Чай ставила?

Всё на кухне. Можешь кофе сделать, я молока купила.

Да ладно, обойдусь.

Отец идет на кухню, возвращается минуты через три с большой железной кружкой горячего чая. Кружку он держит двумя руками, спрятанными в рукава свитера, чтобы не обжечься. Мама сидит на диване очень прямо, сверлит глазами телевизор.

Что случилось, почему такая мрачная?

Он отставляет кружку и шутливо трясет маму за плечо она раздраженно отстраняется.

Олег, меня сегодня уволили.

В глазах у нее стоят слезы. Лика чувствует это по тому, что за стенкой повисает тишина. Потом отец резко встает и начинает ходить по залу. Пол поскрипывает. Папа вытаскивает из кармана джинсов пачку сигарет и зажигалку и затягивается. Обычно он курит, только когда злится. Курит он «Максим» и говорит, что эта марка мерзость, но взять дозу никотина можно. По комнате расходится неприятный запах дыма, мама шмыгает носом.

Она сказала, что я достала коллектив своими истериками, понимаешь? Что я запугиваю детей бесконечными контрольными и порчу ей отчетность своими больничными. Сволочь.

Все это мама говорит без эмоций, ровным, спокойным голосом. Хочет показать, что ей без разницы.

Поделом, мрачно отвечает папа. Допрыгалась. Будешь впредь думать головой, а не задницей. И истерить меньше.

Ты вообще псих? дергается мама. Я говорю, меня уволили! Выкинули на улицу с половинным выходным пособием и без рекомендаций. А я этой стерве сказала перед уходом все, что о ней думаю.

Дура. Завтра пойдешь и попросишь о восстановлении.

Даже не думай. Вот что: может, ты поговоришь, пусть меня возьмут в твой отдел на бухгалтерию?

Ишь чего захотела. Папа отрывисто смеется. Бухгалтерия золотая жила, она забита на годы вперед. Начальник лютует, партия сайры неполная. Сейнер даже трюм не наполнил, прикинь? Каждая пара рук на счету, вакансий нет… Завтра пойдешь и будешь просить.

Некоторое время все тихо. По телевизору идет «Давай поженимся». Лика терпеть не может эту программу. Папа сидит в ноутбуке, строчит очередной отчет; мама, скрестив руки на груди, сидит на краю дивана. Ее вытянутые ноги пересекаются с отцовскими в грязных джинсах.

Я не пойду, Олег, тихо говорит мама. Они вышвырнули меня сегодня, я не хочу снова их видеть. У меня тоже гордость имеется, зачем мне метать бисер перед свиньей? Думаешь, она не понимает, что мои больничные из-за Лики? Да, у меня дочь инвалид. Так что, я в этом виновата, по-ихнему?

Она не инвалид, папа не отрывается от ноутбука, она нормальный ребенок, просто немного больна.

Надо же, вчера ты обозвал ее обузой, саркастически усмехается мама. Олег, нужны бинты, о которых говорила Анька на той неделе. Специальные, эластичные. Щадящие.

Без тебя знаю. И без твоей Аньки и бабы Маньки с базара, огрызается папа, громко щелкая мышкой.

Мама вздыхает и возвращается к просмотру передачи. О Лике опять забыли. Она лежит себе в темной комнате и пытается заснуть. Она редко ужинает с ними вместе.

Раньше у нее была детская книжка «Рубиновая книга сказок», толстая, с картинками. Ее отдали в комиссионку, сказали, что Лика выросла. Она не плакала, конечно, станет она плакать из-за книжки. Она уже большая папа всегда так говорит. А так хочется, чтобы мама почитала сказку на ночь.

У Лики в «Рубиновой книге» была самая-самая любимая сказка «Счастливый Принц». Ее написал писатель из Англии с трудной фамилией Уайльд, вроде так, Лика точно не помнит. В сказке рассказывается о волшебной говорящей золотой статуе, стоявшей на площади большого города. Лика никогда не видела настоящего города, но, наверно, там очень много машин и людей и надо быстро перебегать дорогу, иначе тебя собьют. Однажды в том городе наступила зима, а мимо этого Принца пролетала последняя ласточка. Он увидел умирающего от голода бедняка и попросил Ласточку содрать с него золотую пластинку и отдать нищему, чтобы тот обменял ее на хлеб.

Молодому художнику Принц отдал синий сапфир свой глаз, а девушке рубин из ножен своей шпаги. Что такое шпага? Папа сказал, что это шампур от шашлыка, только с ручкой. Шашлык Лике нельзя. Они его ели один раз у родственников потом Лике пришлось вызывать «скорую» и зря беспокоить родителей. Так о чем я? Ах да, Принц остался совсем один зимой, без золотой кожи и сапфировых глаз. Он сам позволил содрать с себя кожу, чтобы согреть голодных и оборванных людей. С ним осталась только Ласточка, которая уже не могла улететь на юг. Она медленно замерзла, укрывшись от ветра на деревянных руках слепой статуи.

На этом месте Лика всегда начинает плакать. Над собственной болью плакать не хочется привыкла, а вот этого Принца жалко до слез. Счастливый Принц с начисто содранной кожей, думает Лика. Наверно, у него она тоже лезла и шла струпьями под бинтами, так что он в конце концов не выдержал. Лика очень хочет быть похожей на Счастливого Принца из сказки. Он такой добрый и терпеливый. И стойкий сам дал выколоть себе глаза и содрать кожу. Наверно, он супергерой, не иначе. Она тоже так хочет. Не в смысле кожи у нее то же самое, а в смысле характера. Она хочет иметь железную волю, быть настоящим солдатом. Как папа, а он служил в армии. Он подводник, сержант в запасе. Он не рассказывает об армии, ему вечно некогда. Ну ладно, он же работает. Это Лика для родителей как обуза. Она, может быть, не совсем понимает слово «обуза», но чувствует его смысл. Она слышала это слово от папы. Один-единственный раз.

Лика знает, что она в семье источник проблем. Знает, однако не плачет и не жалуется. Старается только лишний раз не привлекать к себе внимания. Прячется в своей комнате и до ночи читает учебники за второй класс. Она ведь не дурочка на самом деле, она уже выучила каждый учебник, и учителя, приходящие на дом, ставят ей только четверки и пятерки. А вот когда читает мамин ЕГЭ расстраивается, что ничего там не понимает.

4.

Как же его достали все проблемы! Куда ни ткни одно и то же. Каждый день работа, графики, сметы, расчеты, возня, ор, вонь тухлой сайры, договоры с японцами, которым мы вынуждены продавать рыбу по дешевке, потому что Сахалин ее не покупает. А японцы сбивают закупочную цену ниже плинтуса сегодня гнали килограмм рыбы за двадцать иен. Двадцать иен это 12 рублей 86 копеек. Потом в городском супермаркете перемороженная, чуть тухлая сайра будет стоить 180—240 рублей за килограмм. Это именуется взаимовыгодным обменом. Под него налажено производство на комбинате сделать все на скорую руку, все равно сам ты этой рыбы не поешь, в глаза ее не увидишь.

Как инженер-технолог, он должен следить за состоянием оборудования, консервной машины, разделочной машины, ножей и тесаков. Ручной разделкой занимаются женщины в разделочном цехе. Там всегда холод и пар и воняет рыбой, как везде на острове. Руки у толстых теток красные, поцарапанные и холодные. Холодная скользкая рыба. Пальцы скользят. Отлаженный механизм движений к вечеру сбивается: женщины устают. Но несчастных случаев на производстве мало это его заслуга. Можно похвастаться, только кто слушает-то?

Консервные ножи тупые. Перед поступлением рыбы, утром, уборщицы протирают ножи спиртом для обеззараживания. Больше в течение всего дня к ножам никто не прикасается. Следующим утром опять сдирают с них налипшие кусочки рыбы, блестящую липкую чешую, икру, если разделывали самок. Рыба обычно свежая; по крайней мере, они ее берут прямо с сейнера. А то, что сейнер может в море болтаться неделю, это за кадром и никого не интересует.

Когда Олег приходит домой, его всегда ждет Лика. Анжелика. Как в книжке. Ну да, он мечтатель и книгочей, имя дочке выбирал он. Ксюха еще хохотала: она часто над ним смеется, ну да ладно. Лика редко выходит из комнаты, она у него особенная. Бабочка, черт подери. Ребенку-бабочке опалили крылья нельзя летать. Нельзя много бегать, есть нормальную еду и громко смеяться. Как она это терпит? Как они это терпят?

Он гонит такие мысли, он действительно любит дочь и не хочет считать ее обузой, но ведь так и есть. Лика обуза, балласт семьи. Из-за нее они не могут уехать отсюда. Она очень плохо переносит дорогу. Да и билет на корабль или самолет стоит как полет на Луну. Не с его зарплатой. Теперь еще эта дура уволилась и не хочет молить свою директрису о прощении. Ее зарплата была шесть тысяч рублей это ставка или как там она называется. Куда ни глянь, все упирается в деньги.

Иногда ему хочется, чтобы дочь умерла. Он никогда в этом не признается, даже если напьется в одиночестве у себя в сарае. Ему невыносимо смотреть в глаза ребенка. Лика верит, что папа сильный, он решит все проблемы и пойдет с ней пускать кораблики. А вот Ксюха умная, она знает, что ее муж неудачник, годный только на то, чтобы втихаря глушить шкалик спирта в сарае. Господи, зачем она так мучается? Зачем он так мучается?

Олег предпочитает жить прошлым, он прекрасно осознает это. А каким оно было, прошлое? Ему тридцать шесть лет, и только пять из них он провел вне острова пока учился на инженера в Южно-Сахалинске. С детства знал, кем будет работать. Просто на острове только один комбинат все на него и шли. В городе оставаться после учебы он не захотел, испугался. Вернулся к старым родителям поднимать дом. Родители умерли в течение года, он остался один в двадцать шесть лет. Соседи загудели, немногие друзья заныли насчет его женитьбы. Наведавшись по работе в соседнее село, он встретил невысокую девушку с большими зелеными глазами. Ксюху. Не сказать, что влюбился по уши, но она ему понравилась, да и вдвоем легче, чем в одиночку.

Он перевез ее к себе, а потом ее родителей завалило землетрясением и она тоже осталась одна на свете. Еще до землетрясения и свадьбы устроилась учительницей. Через полтора года родилась Лика, у которой еще при рождении полезла кожа с маленького, отчаянно кричащего тельца. Думали дерматит, позже в Южно-Сахалинске узнали настоящий диагноз. Эпидермолиз. Дитя-бабочка с опаленными крылышками. Хорошо ли было без нее и легче ли? И да и нет. Лика внесла в его жизнь смысл стремление гнаться за деньгами.

Идиотизм бинтовать дочь через два дня на третий жестким бинтом, от которого кожа ползет и шелушится, кормить овсянкой, чтобы она вздохнуть боялась от боли в желудке, и улыбаться при этом, и говорить, что все будет хорошо. А он не умеет, не может и не хочет притворяться! И Ксюха не умеет, оттого и срывается по любому поводу. С пьяных глаз понимаешь и жалеешь всех, особенно себя любимого. Олег зажмуривается и делает еще глоток. На вечернем холоде водка просто обжигает внутренности. А она ледяная. Чудесный букет ощущений лед на губах и огонь в животе. Он ненавидит пить, но с каждым разом его тянет сильнее.

Черт, как же хочется уехать. Бросить все и махнуть на Сахалин, в город. Развестись с женой, забыть о дочери, найти нормальную работу. Напившись, можно строить воздушные замки, не правда ли? Его все достало. Раньше, до рождения Лики и до женитьбы, ему доставляло удовольствие просто пойти на берег океана. Сидеть на камне, глядя на холодный закат, когда желтые лучи солнца тонут в мутном, глухо шумящем море, лижут мокрые серые камни, обвивают низенькие стволы елей, окрашивая их в медь. А море бросается на камни и, врезавшись в серый истертый гранит, тушуется и тихо откатывает назад. И большие чайки протяжно кричат над головой, и соленый ветер треплет траву между булыжниками чуть выше по склону сопки, вздымающейся прямо от берега.

Вершина сопки голая, там постоянно дует ветер, прохватывает с ног до головы. Оттуда виден весь остров. Сопка выдается в море узким острым мысом в двадцать метров высотой. Край света. В детстве они с пацанами на спор прыгали со скалы в воду. Внизу камни и белая пена бурунов, но можно изловчиться и попасть в крохотную бухточку между валунами. Вода там теплая, потому что неглубоко, и спокойная. Он прыгал несколько раз, однажды довольно сильно расшибся о камни. Тогда это его забавляло, в девятом классе. Осмелится ли он сейчас подойти к краю почти отвесного обрыва? Вряд ли. Он теперь всего боится. Боится смотреть в глаза жене и дочери, боится идти на работу, потому что уволить могут в любой момент. А если уволят еще и его тогда все.

Он возвращается домой за полночь, промерзнув в сарае до костей. Ксюша спит, ужин в холодильнике. Открывает ноутбук и ищет в соцсетях свое объявление о поиске денег для дочери. Ноль подписчиков, ноль поступлений на счет. Люди видят кругом только мошенников и не замечают правды. А у Лики постепенно срастается пищевод, внутри у нее тоже рубцы на живой ткани. Кожа вокруг рта рвется неровно и, когда подживает, стягивает ротик девочки в узкую щель, в которую еле пролезает пара ложечек овсянки.

Что же делать? Черт, что делать?!

5.

На следующий день, вернувшись домой пораньше, Олег сразу идет в комнату дочери. Лика лежит в постели и рассеянно листает учебник.

Ну как у тебя дела, моя принцесса? фальшиво-бодрым тоном говорит он, подсаживаясь на край кровати. Мама промывала тебе раны?

Девочка поворачивает к нему большие красные, опухшие от слез серо-зеленые глаза и медленно кивает. Нижняя губа у нее трясется, она вот-вот заплачет.

Очень больно.

Он осторожно прижимает дочку к себе.

Пап, а так будет всегда? спрашивает она с надеждой. Может, потом все пройдет?

Нет, не пройдет.

Лика никнет, и отец быстро поправляется.

Но больно не будет. Мы купим тебе особые бинты: они легкие, как крылышки бабочки, ты их даже не почувствуешь. И весной снова выйдешь на улицу, пойдешь в школу, будешь опять играть. Ну давай, давай утрем наши слезки, ты же у меня сильная, да? А на выходных мы пойдем с тобой к ручью. Там уже большой поток (Лика прекращает всхлипывать на груди отца и напряженно слушает), много воды, а по ней плывут щепки. Мы с тобой представим, что это река, давай? Он весело смотрит на дочь. Нил, например. Он такой же мутный и грязный.

И там тоже будут крокодилы, как в Ниле?

Лика наконец-то заинтересовалась, и Олег начинает говорить быстро, взахлеб, чтобы закрепить эффект, чтобы в глазах дочери хоть минуту продержалась смешинка.

Да, щепки будут нашими крокодилами. И еще в ручье водятся пиявки, они маленькие, кусачие, черные и длинные, у-у-у! Он пугает ее, а сам посмеивается, и Лике совсем не страшно. Пиявки это будут наши пираньи. Как на Амазонке, в книжке, помнишь?

Да! подхватывает девочка. Они могут за пять минут съесть лошадь.

Точно, кивает головой Олег. Но ведь маленькая девочка Лика очень смелая и не боится каких-то там пиявок-пираний? И спокойно пойдет к ручью пускать кораблики?

Да, пап, Лика сияет, а когда? На выходных, вечером в субботу?

Вечером. Я сегодня поищу во дворе какую-нибудь щепку, обстругаю ее и будет тебе фрегат. Или подлодка? Он делает вид, что размышляет вслух, поглядывая на Лику. Нет, лучше фрегат.

С тремя мачтами?

Лика любит море и любит читать про корабли.

Да, с тремя мачтами.

Папа уже прикидывает, где ему взять такую деревяшку и сколько времени он с ней провозится. А, ладно, завтра все равно пятница, успеет.

Только не утони в том ручье.

Лика смеется одними губами. Смеяться в голос нельзя: может опять потечь кровь из-под бинтов.

Пап, шепчет она ему на ухо, ничего, что я сегодня снова брала твои инструменты?

Не разбросала?

Нет, я даже все гвоздики в банку сложила и в ящик стола поставила.

Ясно. Только отвертку мою не потеряй, как в прошлый раз.

Лика сидит на коленях на кровати и нетерпеливо ерзает. Папа приходит редко, хочется полазить по нему, подергать, потрепать рукава черной кожаной куртки, пропахшей вечным соленым ветром и гниющей рыбой. Папа такой большой, просто громадный. Хочется обо всем его расспросить и чтобы он подольше не уходил. Надо его задержать, пока он не уткнулся опять в ноутбук.

В дверь просовывается мамина голова:

Олег, ты уже здесь?

Ксения сверлит мужа взглядом. Лика чувствует, как папа напрягся и подался вперед всем телом. Похоже, он боится мамы. Неловко встает с кровати. Все, сказка кончилась.

Давай, Лик, читай дальше, вечером я еще зайду.

Да нет, не зайдет, закрутится и забудет, как обычно.

Ну что ты отрываешь меня от ребенка? резко спрашивает Олег жену, едва захлопнув дверь детской. Что тебе надо?

Чего это она любит тебя больше, чем меня? обижается Ксения. Ее от тебя не оторвешь, все папа и папа на уме, а от меня чуть ли не в плач бросается.

Орать надо меньше и гонять ее. Зачем она опять читает тот учебник? Она его наизусть знает. Купи ей нормальную книгу.

А денег ты мне дашь или они с неба свалятся? криво усмехается Ксения. Да и не привозит траулер книг.

Закажи по Интернету.

Олег идет на кухню, роется в кастрюле с супом. Говорить противно и стыдно. Ксения ужом вьется, лезет к нему тошно даже.

Слушай, Олег, может, нам Малахову написать? Говорят, они там любят такие истории, как наша.

Совсем свихнулась на своем Малахове, недовольно бурчит муж, закуривая. Смотришь его каждый вечер, не отлипая. Делать ему нечего мечтай!

Но ведь люди идут, так что не психуй!

Это все подстава. Вранье по телику… Ты бинты заказала? Сколько стоят?

Четыре восемьсот плюс доставка. Не меньше пяти выйдет. Там сказали, что дешевые цены на сайте устарели. Еще тысячу отдала за свет и воду за февраль. Твой компьютер жжет свет, ты слишком долго за ним просиживаешь.

А твои вечные стирки дают кубометры воды, сухо огрызается муж.

Ксения нервно раздувает ноздри, опять назревает ссора.

Лике надо постоянно стирать вещи и бинты. У нее старый пуховик, я отложила деньги ей на куртку. Траулер с Сахалина придет через неделю тогда куплю. На еду денег нет, Олег, и есть в доме нечего. Кроме твоей чертовой водки.

Имею я право расслабиться или нет?

Олег начинает дергаться, разговор его утомляет, жену он побаивается и боится с ней связываться. Предпочитает говорить на повышенных тонах, создавая иллюзию самоуверенности.

Да ты постоянно расслабляешься у себя в сарае. Думаешь, я не вижу?

Ксения закусила узду, ее понесло, она даже рада этому. В кои-то веки они разговаривают. Обычно живут под одной крышей как чужие люди.

От тебя воняет перегаром за километр, тебя же уволят, ты это понимаешь?

Ксения, пошатываясь, встает и поворачивается к двери. Олег поворачивается следом, и только теперь они замечают Лику. Она стоит тихо, как мышка, прижавшись к косяку, и держит в руке свою единственную игрушку и одновременно оружие папины плоскогубцы. Акулу из своей игры, большую одинокую акулу, друга и защитника.

Мам, пап, тихо говорит наконец девочка.

Говорит с трудом: кожа вокруг рта срастается, превращая рот в уродливую щель.

Я вам как камень преткновения, да? Может…

Она всхлипывает, однако берет себя в руки. Она уже умеет это делать скрывать свои слезы и обиды.

Может, продадите меня или отдадите? Я тогда точно мешать не буду, честно-честно.

Дочь… Ксения не знает, что сказать. (Лика к ней не подходит, жмется в углу.) Иди ко мне, ребенок, я тебя обниму. Ты не камень преткновения, даже не смей так говорить. Хочешь, мы с папой сейчас, вот сейчас соберем вещи и увезем тебя далеко-далеко отсюда, хочешь? Только не плачь, не сердись на нас.

Лика, иди к себе, обрывает Олег Ксению. Маме с папой надо поговорить, не мешай.

Контакт с дочерью порван, девочка испуганно отступает в тень, потом торопливо уходит. Олег мрачно смотрит на Ксению, но та слишком устала для продолжения ссоры.

Я бы пошла в твой сарай и повесилась, если бы не она, отрешенно говорит Ксения. Отвали от меня, ты никому не нужен. И я никому не нужна. И она.

Она быстро одевается и уходит в магазин. У нее мало денег, но на хлеб и молоко должно хватить. Все равно куда идти, лишь бы сбежать из этого дома хоть на полчаса. Он достает из кармана полупустую пачку «Максима», вытаскивает сигарету и нервно затягивается несколько раз подряд, давясь дымом.

Лика играет с плоскогубцами. Ей бежать некуда: она не может выходить из дома. В окно она видит спешащую мать. Сквозь стекло льется огненно-красный мартовский закат над обледенелым, холодным морем. Лед на лужах и обледенелая грязь на дороге отливают в его свете насыщенной красной медью, и холод лезет через неплотно заткнутые окна.

6.

Остров похож на клетку маленький, холодный и ужасно далекий от Большой земли. С него нельзя вырваться так просто, он обязательно возьмет свое. Каждому свое, и каждый выбирает по себе, делая свой выбор на этом скалистом клочке земли на краю света. А пока волны все так же с глухим неизбывным рокотом бьются о высокие бугристые скалы, рассыпаясь и снова возрождаясь, чтобы вновь разбиться в белую пену отчаяния. И чайки носятся над баркасами и сейнерами, провонявшими рыбой до шпангоутов, и кричат в ожидании добычи.

Все село стоит на скалах, на скальных обломках, сбегающих к морю. Давно, очень давно здесь был ледник. Он медленно сползал в океан с гор и тащил в себе эти камни, острые глыбы и гладкие валуны.

Лика лежит в кровати и смотрит в окно. Ночью возле койки стены черные, а лампа на столе видна до мелочей на фоне серого квадрата окна, занавешенного белым тюлем. За окном растет невысокая, немного выше дома, береза, а сразу за ней обрыв. Довольно крутая тропинка сбегает вниз. А дальше будут наваленные на землю большие осколки скал и вода. Снег на берегу подходит к кромке воды, там он грязный, потому что по нему ежедневно топчутся сотни ног в ботинках и больших болотных сапогах. Белым снег бывает, только когда выпадет пороша, рано утром, пока нет людей. У самой воды берег низкий, скалы начинаются чуть выше. Камни обледенелые и очень скользкие; поднимаясь от лодок, люди теряют равновесие и едва не падают и с ненавистью оглядываются на берег, будто он виновник всех проблем на свете.

Лежать на спине больно и неудобно, постоянно нужно быть начеку. Шевелиться тоже больно, да и койка скрипит и будит родителей за стенкой. Лика не хочет их тревожить и лишний раз привлекать к себе внимание. Она поворачивает голову, ищет глазами будильник. Он пузатый, круглый, с выпуклым стеклом, за которым стрелки застыли на половине пятого утра. Красная кнопка вверху корпуса вдавлена вовнутрь: будильник сломан и не звенит. Она сама нечаянно сломала его, когда ей было шесть. Теперь она просыпается всегда в половине пятого и ложится в это остановившееся время.

Лика ждет рассвета. Больше всего на свете она любит смотреть, как восходит над островом солнце. Синие тучи вверху уже подернулись желтым светом… теперь красным… еще немного и туч нет, остались серо-синие перистые облака в бледно-сероватом высоком небе. Небо здесь очень высокое и холодное, сказывается близость большой воды. Иногда, когда мама разрешает открыть окно, Лика ощущает на своих щеках ветер.

Наконец красный круг быстро поднимается из-под обрыва, из моря, которого не видно отсюда. Встает за минуту: Лика точно знает, она засекала время таймером. А внизу — камни, о которые плещутся волны, и, если зажмуриться, можно ощутить на лице брызги — настолько силен прибой.