Пагода желтого журавля

* * *

Хорошо просыпаться,

Хорошо в холода!

Под расчёской на солнце

Золотая вода.

Никого не тревожить,

Ничего не блюсти,

А на тихой постели

Долго косу плести.

Заплетаю забвенье,

Заплетаю сама,

И в глубоком колодце

Проплывут терема.

И аукнется песня,

И метнётся испуг.

Расплеснуть и умыться —

Струи белые с рук.

И смотреть-засмотреться,

Только капли лови,

Как легко с полотенца

Улетят журавли.

 

 

КНИГА КРЫЖОВНИКА

А со страниц вырастет твой крыжовник.

Куст я на зимний выставлю подоконник.

Он загустеет и заплетёт морозы,

Будет царапать стёкла, дарить занозы.

То ли от вспышки солнца, стекла, воды ли

Вдруг народятся ягоды молодые.

Ягода, ягода, как же светло и кисло!

Только одна любовь, никакого смысла.

 

 

* * *

Господи, как надоели мне

графоманки!

Встал бы мой дед,

выстрелил из берданки!

С мягких вспугнул бы кресел

и стульев венских

на семинарах литовских

деревенских,

чтоб разбежались,

шляпки теряя, зубы,

сборники, альманахи,

из кошек шубы!

В небо всклубятся перья,

а после — тихо,

и ни одна не выглянет

Бабариха.

Только не встанет дед,

ничего не слышит...

Ветер ночную песню

в степи колышет.

И не забыться,

раненою метаться.

Сколько ещё

голым стихам скитаться!

 

Господи, подари мне листочек фиговый,

Дай укрыться между твоими книгами…

 

 

* * *

Ни печали, ни веселья,

Замело Тверской бульвар.

Дворник ради воскресенья

Здесь с лопатой не бывал.

 

За спиной в футляре скрипка,

Впереди — снега, снега.

И увязчиво и скрипко

За ногой спешит нога.

 

И безлюдье как отрада,

И не тяжек лёгкий труд.

Словно длинная ограда

Промелькнул Литинститут.

 

По глазам лишь порябило,

Помаячило сжелта.

Неужели было-било?

Только я уже не та.

 

Поклонюсь — и горя нету,

Помяну — и дальше в путь

По Москве, по белу свету,

Чтоб опять сюда свернуть.

 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

А недочитанный Рубцов

Нахлынет болью придорожной.

Назавтра ждёт состав тревожный.

И трое суток. И Рубцовск.

 

* * *

Тихо живут старики,

Редко выходят из дома

Возле замёрзлой реки

В пятиэтажке знакомой.

 

И ничего не хотят,

Лишь телевизор остался.

— Бать, почитал бы хоть, а?

— Что мне читать! Отчитался!

 

Бродит по комнате мать,

Тихо к чему прикоснётся.

Может, окликнуть, позвать?

Вдруг вдалеке оглянётся?

 

Батин с железками стол,

Мамины залежи ситца.

Если их вынести, то…

Я ведь могу не родиться.

 

* * *

Эх, Наташка, большие серёжки!

Одинокая тонкая мать.

Подломились кроватные ножки,

Раскачали вы с братом кровать.

 

Брат мой что — погуляет, и сдуло,

Не по духу осёдлый режим.

И теперь автоматное дуло

Наблюдает на зоне за ним.

 

У подружки твоей задержался

И на память двоих подарил.

А Людмила всё: «Если б не дрался!»

А Людмила всё: «Если б не пил!»

 

Слишком много намерено воли,

Слишком много тоскующих баб,

И не вытянуть счастья без боли —

Вот мужик оттого и ослаб.

 

Выйдет, плюнет — в полыни пороги,

Постарелый уже, сам не свой.

А сынок отслужил и с дороги

В новой форме поступит в конвой.

 

* * *

Жили-были старик со старухой.

И страшнее, наверное, нет,

Чем старик со своею непрухой,

С аппетитом большим на обед.

 

У старухи прилизано темя

И больной недолеченный рот.

А старуха к излюбленной теме:

Что ж он денег, подлец, не даёт!

 

Раскричатся, забрызжут слюною,

Он сейчас бы старуху убил,

Но почует сквозняк за спиною,

Будто тянет с открытых могил.

 

Ослабеет старик и очнётся —

До чего же сегодня устал…

А старуха всплакнёт и прижмётся,

Лишь бы только храпеть перестал.

 

А потом в поликлинику вместе

И на пенсию купят халвы.

И на этом рассказанном месте

Зацветёт василёк из травы.

 

* * *

Дядька Серёга ушёл к молодой,

Зубы не вставил.

Будто живой окатили водой —

Плечи расправил.

В синей джинсовке, в синих глазах,

С новою кожей,

В Алкином он молоке и слезах,

Много моложе.

Тётка спилась, и в оградке бурьян,

Вытянешь — дыры,

Бухнет сорняк, наливается, пьян

Соком с могилы.

В вазе хрустальной молчат камыши,

Если раздвинуть,

Плавает лодка в квартирной глуши,

Вёсла не сдвинуть.

Сердце не сердце, разрыв и всплывать

Можно у Бога.

Первую зиму в земле зимовать

Страшно, Серёга?

 

 

НОВЫЙ ГОД

А ты истаиваешь, зная,

И боязно болезнь назвать.

Ах, Лена, Леночка родная,

Ну, как спасти, кого позвать?

 

Хотела капли из Китая,

Таблетки древние найти.

Но так и не смогла, скитаясь

В своём нешёлковом пути.

 

А в лавках приторно и пряно,

Коренья в собственном соку.

Я не могу по-русски прямо

И по-китайски не могу.

 

Но улыбаются китайцы,

И «синь ень хао»^*, Новый год.

Звоню тебе, и стынут пальцы,

И ветер злой с разлёта бьёт.

 

А голос твой не изменился —

Живой такой же, не больной.

Он так тепло из трубки лился,

Что ветер выдохся шальной.

 

— А что ты делаешь в Китае?

— Сама не знаю, занесло.

— А на Алтае снег растаял,

И слякотно, совсем тепло…

 

И я подтаиваю тоже,

И так хочу сейчас домой,

Я так хочу к тебе до дрожи,

Ведь ты уходишь, боже мой!

 

Молчат врачи, молчит равнина,

Пустая без осенних стай.

Поёт шаман темно и длинно,

И замер каменный Алтай.

 

 

ПАГОДА ЖЕЛТОГО ЖУРАВЛЯ

Бог долголетия

Персики носит в кармане,

И журавля выпускает

Из сморщенных рук.

Он улыбнётся, кхе-кхе,

И травинку достанет —

И зашевелятся

Травы живые вокруг.

 

Мы поднимаемся в пагоде

Выше и выше.

Круто ступени уходят

Куда-то наверх.

Краскою пахнут

Пролёты, перила и ниши.

«Жёлтый журавль» исхожен,

Устал ото всех.

 

Лишь на мгновенье

Пахнуло с углов стариною,

Полуживой

Проступил из стены гобелен.

Ваза слегка

Просветлела одной стороною,

Но через миг

Только краска осталась и тлен.

 

Как наверху

Голубыми ветрами сметает!

Я на летящую крышу

Взошла, наконец!

«Жёлтый журавль»

Молчит и молчит о Китае.

Я дозвонюсь,

И ответит поддатый отец.

 

А на земле

Можно в гонг ударять за юани —

Долго плывёт

Оглушающий жалобный звон…

В долгую воду

Деревья глядятся и камни.

Замер журавль,

Не кончается бронзовый сон.