Сонеты

Пожалуй, в Туве нет человека, кому бы не было знакомо имя Монгуша Кенин-Лопсана. Кто-то скажет, что он выдающийся ученый-историк, для кого-то он — талантливый востоковед, а кому-то любы его рассказы, ну а для абсолютного большинства Монгуш Борахович — пожизненный президент тувинских шаманов, обладатель награды «Живое сокровище шаманизма». В избушке во дворе бывшего музея шаман работает уже больше тридцати лет, самого музея уже там нет. Теперь его избушка официально числится за Центром традиционной тувинской культуры и ремесел. Избушка Кенин-Лопсана известна всем жителям Тувы, туда в первую очередь направляются и гости республики. Кто-то за благословением и добрым советом, а кто-то для удовлетворения любопытства. Равнодушным после встречи с ним не остается никто. Монгуш Борахович — человек вне времени.

Родители Кенин-Лопсана — охотники и сказители. Каждый день маленький Монгуш с нетерпением ждал сумерек, и не для того, чтобы крепко заснуть. С наступлением вечера в лачуге творилось настоящее волшебство — родители рассказывали народные сказки. «Сейчас я с уверенностью могу заявить, что именно в этих сказках и есть мудрость кочевого народа, — говорит Монгуш Борахович — У мамы был очень мелодичный голос. И она сказки не рассказывала, а напевала. Прошло столько лет, а ее голос слышу до сих пор». Отец мальчика, Монгуш Бора-Хоо, был охотником: очень смелым, знаменитым на всю округу. Он еще был путешественником, побывал в Монголии, в Китае. А вот из самого Кенин-Лопсана не получилось хорошего охотника: стрельба в зверей никогда не доставляла ему большого удовольствия. К тому же охотничьи законы дня сегодняшнего сильно разочаровывают шамана. Кенин-Лопсан рассказывает, что в старину, если охотник на пути встречал трех маралов — стрелял только в одного, не трогая других. Нынешний охотник, ничуть не заботясь о сохранении вида, убьет всех троих. То же самое с рыбой в тувинских реках: раньше ее ловили только на обед или на ужин, а современные рыбаки ловят сетями. Природа скоро ответит на это истребление, не сомневается Кенин-Лопсан. Вместо того чтобы охотиться и рыбачить, он любит просто ходить по тайге, слушать ее звуки. «В моменты такого уединения открываются настоящие, искренние чувства, — делится шаман. — Очень важно уметь слушать свой внутренний голос, именно он подскажет правильный путь».

Монгушу Бораховичу посчастливилось учиться в одном из ведущих университетов страны — в Ленинградском государственном университете. Однажды в школу, где учился Монгуш, приехал ученый из Ленинграда. Он провел для десятиклассников экзамен и выбрал будущих студентов восточного факультета. Руководителем факультета был монголист, востоковед Владимир Михайлович Наделяев. Поскольку тувинские ребята в то время еще плохо говорили по-русски, Владимир Михайлович абсолютно бескорыстно проводил для них дополнительные уроки по русской словесности. Научившись читать по-русски, Монгуш сразу взялся за «Евгения Онегина». Сначала читал, а потом выучил наизусть. «Тогда удивлялись все, и педагоги, и сокурсники, — не без гордости рассказывает Кенин-Лопсан. — Объясняется все хорошей генетической памятью тувинцев. Мы дети сказителей, устного фольклора. Те истории, которые нам рассказывали сказители, мы запоминали сразу. А вот многие современные тувинцы утратили связь с предками, их память слишком засорена». Утрату корней, господство компьютера над людьми, всемирную глобализацию шаман считает ключевыми сегодняшними угрозами.

Редакция журнала «Сибирские огни» поздравляет Монгуша Кенин-Лопсана с предстоящим в 2015 г. юбилеем. Замечательному сыну тувинского народа исполнится 90 лет. Здоровья, счастья, благополучия и новых творческих успехов.

 

 

 

* * *

Царица птиц Хан-Херети

Всех птиц однажды созвала,

Царица птиц Хан-Херети

Отличья птицам раздала:

 

«Ты, куропатка, будь всегда

Как совесть чистая, бела,

Отныне черен будь всегда

Ты, мрачный ворон, вестник зла».

 

Нашлись могучих два крыла

Для мужественного орла,

Кукушке — песенка ее:

Досталось каждому свое,

 

От воробьев и до ворон.

Порядок воле не в урон.

 

 

* * *

Есть в мире тайная любовь,

Ей время истинное — ночь,

Когда бурлит, вскипая, кровь,

Когда все недомолвки — прочь.

 

Мы под черемухой с тобой

Смотрели на Шолбан-звезду,

Мы были, помнишь, ночью той

Со всеми звездами в ладу.

 

Мир грезит равенством давно

И оступается в крови,

Но мы-то знаем: есть одно

На свете равенство: в любви.

 

Слиянье любящих сердец —

Всех тайна тайн, всех тайн венец.

 

 

* * *

Под вечер жизни, стариком,

Я вновь на родине отца.

Тайга знакомая кругом

Лежит без края, без конца.

Шалаш порушен, в сердце боль,

И только, удивляя взор,

Мешочки — в них артыш и соль —

Висят на ветке до сих пор.

 

Из корешков пиона чай

Я в старой чашке заварил,

По капле, брызнув через край,

Окрестным духам подарил.

 

Поет, шумит река Ак-Хем,

И стихла боль почти совсем.

 

 

* * *

Как мне хотелось бы с отцом

В горах устраивать ночлег,

Разгорячившимся лицом

Встречая чистый первый снег!

 

Помочь отцу костер разжечь,

Соперника далеких звезд,

Нагой спиной к нему прилечь,

В свой малый вытянувшись рост.

 

Вдыхать отцовской трубки дым,

Шаманский слушая напев!

Я так давно расстался с ним,

Всего дослушать не успев.

 

С ним в запредельные края

Ушла и молодость моя.

 

 

* * *

Струит лучи на бережок

Кривого месяца рожок,

А рядом с ним чуть-чуть видна

Чудачка-звездочка одна.

 

И снова ночь, и вновь темно,

И небосвод звезду зажег,

Все, как тогда, как прежде, но —

Куда исчез кривой рожок?

 

Та звездочка, и месяц тот

Сойдутся, встретятся ли вновь?

Так нам покоя не дает

Неразделенная любовь.

 

Не раз, мой друг, на склоне дней

Вздохнем мы горестно о ней.

 

 

* * *

Увидел матушку во сне,

Увы — то был всего лишь сон.

Она сидела на коне,

Одета в шелк, в нарядный тон.

 

Совсем как смолоду, легко

Сошла с высокого седла,

Сосуд, в котором молоко

Живительное — подала.

 

Как, мама, ты меня нашла

В лесной глуши, на склоне дня,

Как догадаться ты смогла,

Что жажда мучает меня?

 

Скончалась мама по весне,

Пришла по осени — во сне.

 

 

* * *

Лес лиственный — Дыттыг-арыг

Теперь — название села.

Березки, ельник и тальник…

Здесь вместе с ними ты росла.

 

Жаль, здесь не встретился с тобой.

Жду: скоро встретимся опять.

Желанная, моей судьбой

Ты навсегда сумела стать.

 

Письмо, как голубь аганак,

Пускай в ладонь твою слетит,

Письмо, как голубь аганак,

Пускай сегодня возвестит:

 

Душой согрелся я в тиши

На родине твоей души.

 

 

* * *

Вечерний шум всегда как весть:

Там, в полумраке, что-то есть.

Косуля выбежит на луг,

Заржет ли конь — с чего бы вдруг?

 

А шум ночной — в нем боль и страх,

Как будто плачет лес в горах,

В кошаре овцы, сбившись в круг,

Проснутся, встрепенутся вдруг.

 

А утренний приветный шум —

Он сердце радует и ум:

Восходит солнце, каплет с крыш,

В кроватке гукает малыш.

 

Кочевник слышит все вокруг,

Исполнен смысла каждый звук.

 

 

* * *

Как поздно внучки нынче нет!

И я не сплю — безумный дед.

Прилечь, уснуть бы — но какой

Тут сон возможен и покой?

 

Брожу по улице без сна.

Сияют звезды и луна,

И окна дома за спиной,

Где свет горит — не спят со мной.

 

Прекрасна ночь, и воздух свеж,

Но где ты, внучка, где ты, где ж?

Мне кажется: вот-вот рассвет —

Тебя все нет, и нет, и нет.

 

Хребты с их снежной белизной —

И те тревожатся со мной.

 

 

* * *

Когда пускаюсь в дальний путь,

Когда на звезды я смотрю,

Когда пишу — не с кем-нибудь,

С тобой, с подругой говорю.

 

Когда в горах я заблужусь,

Когда гляжу не нагляжусь

На ледниковой розы цвет,

Та роза — словно твой портрет.

 

Когда в печали нахожусь,

Когда я друга хороню,

Я за плечо твое держусь,

Я к твоему клонюсь огню.

 

Моя подруга, ты одна

На всю мне жизнь, как жизнь, дана.

 

 

* * *

Взбирался ли на перевал,

Срывал ли ягоды в лесу, —

Я никогда не забывал

Любовь и женскую красу.

 

Пусть юность нынче далека,

Я превратился в старика,

И затуманился мой взор —

А все горит любви костер.

 

Увижу ль круглую луну,

На девушку ли посмотрю —

Я трону верную струну

И песню миру подарю.

 

Песнь юноши иль старика —

Не различишь издалека.

 

 

* * *

Был сын у дяди моего,

Любил он девушку одну.

Я вспоминаю, как его

Мы проводили на войну.

 

Его навек земля взяла.

Но чудится его отцу,

Что конь сыновний — Сарала —

Мчит парня к отчему крыльцу.

 

Березы корень взял старик,

Игрушку вырезал — коня,

Он с ним здороваться привык,

С ним говорить в начале дня.

 

И гладит ласково, и ждет:

А вдруг и вправду сын придет?

 

 

* * *

Начнет ли ветер поднимать

Шум в окружающей тайге —

Проверит «пояс юрты» мать,

Прикроет крепче ореге.

 

Приют наш накрепко к земле

Привязывал аркан-сыдым.

Природа вся вокруг во мгле —

При теплом свете мы сидим.

 

Мне струсить мама не дает,

Мне колыбельную поет,

И приникал я нежно к ней,

И думал часто: что сильней —

 

То ль ветра жуткое вытье,

То ль песня тихая ее?

 

 

* * *

Глаза домашних олених!

Лишь только взглядываю в них —

И нежность материнских глаз

Мне вспоминается тотчас.

 

Как бережно их теплый взгляд

Ласкает юных оленят!

Так с незапамятного дня

Ты, мама, берегла меня.

 

Олени Одуген-горы

Всегда мудры, всегда добры,

Ни в злой мороз, ни в лютый зной

Не покидают край родной.

 

У них учился мой народ

Терпению в часы невзгод.

 

 

* * *

Скрипел мороз, и снег сиял.

Стучатся… я к стеклу приник:

Седой, с котомкой, там стоял,

Скривясь от холода, старик.

 

Я пригласил его в тепло —

На первом, благо, этаже.

Немного времени прошло —

И подружились мы уже.

 

Сказитель, сельский человек,

Он заблудился в городке.

Он заплатил мне за ночлег —

На древнем нашем языке

 

Про счастье сказку рассказал.

Я эту сказку записал.

 

 

* * *

Один журавль, на землю сев,

Обходит вкруг холма стократ.

Другие, с юга прилетев,

На север дальше полетят.

 

А этот остается тут

До поздней осени, у нас

К нему привыкли: свой маршрут

Он повторяет много раз.

 

Придет ли кто с ружьем в руке,

Преступный замысел тая, —

Журавль пасется вдалеке,

Доверчив к тем, кто без ружья.

 

Он прежде многим доверял.

Он здесь подругу потерял.

 

 

* * *

Мы — дети женщины святой

И благороднейшей из всех.

Забыть о ней за суетой

Текущей жизни — страшный грех.

 

Меня она в далекий день

В перекочевке родила,

И мощной лиственницы тень

Взамен роддома мне была.

 

Нет мамы, но остался след

Стоянки на реке Чаш-Тал.

Смотри-ка, мама, сын твой сед,

Орденоносцем даже стал.

 

И мнится мне, что я, старик,

Свой слышу первый детский крик.

 

 

* * *

Ты крепок телом, свеж лицом,

Глядишься в целом молодцом,

А я — сказитель, из бродяг…

За что же ты со мною так?

 

Высокомерье — не к лицу

Ни мудрецу, ни молодцу.

А может быть, скажи, сынок, —

Ты просто очень одинок?

 

Ты человечность не впитал

И сам бесчеловечным стал,

И девушки, других любя,

Обходят стороной тебя?

 

Как я, бродяга и старик,

Тебя жалею в этот миг!

 

 

* * *

Когда уйду из жизни я,

Поставьте свечку в головах

И можжевельником, друзья,

Мой окурите бедный прах.

 

Привычным именем моим

Меня не называйте вслух,

Чтобы, встревоженный, живым

Не докучал мой скорбный дух.

 

Не прямиком — обиняком

Поговорите обо мне,

Обмениваясь табаком,

Поговорите обо мне,

 

И не вином, а молоком

Меня почтите в тишине...

 

 

* * *

Когда совсем сойдут снега,

Обряд старинный дагылда

Отец мой совершал, таясь,

Оглядываясь и боясь.

 

На «пережитки» был запрет,

Посмел нарушить — жди беды,

Хоть смысл обряда и секрет —

Пробить канавку для воды,

 

Чтобы струилась на поля,

Чтобы щедра была земля.

Пришел, настал заветный срок

Расчистить родника исток,

 

И жертвенное молоко

Разбрызгивается легко.

 

Перевод Ильи Фонякова