Вы здесь

Война — тяжелая работа

Рассказы
Файл: Иконка пакета 03_vassbar_vtr.zip (41.6 КБ)

Солдат Кучеров

1. Ботинки

Кучеровы жили в Барнауле, в районе старого базара. Осенью тысяча девятьсот сорок четвертого года Николаю — семнадцатилетнему пареньку пришла повестка: он призывался в ряды Красной армии. Провожал Николая отец, списанный с воинской службы по ранению, полученному в боях под Сталинградом. Мать из-за болезни ног осталась дома: ей невмочь было идти пешком через весь город до сборного пункта — железнодорожного вокзала. На дорогу Николаю выдали по котелку вареной и сырой картошки, купили на базаре булку хлеба за сто рублей и крынку сливочного масла. Соседи тоже поделились провизией, принесли, что могли: репчатый лук, вареные яйца, соленую рыбу... А тетка Глафира, получившая в первый год войны сразу две похоронки — на мужа и сына, подарила Николаю две пары шерстяных рукавиц.

Сыночку и Степану моему берегла, да, видно, не судьба. Носи на здоровье, Коленька! — сказала, посмотрела в глаза, вздохнула горестно, перекрестила и пошла, склонив голову, к своему дому, где теперь долгими ночами в одиночестве орошала слезами подушку.

Дорогой отец спросил:

Колька, тебе мать носки-то дала? А то зима, холодно...

Переживал за сына — знал, что такое фронтовые дороги.

Вроде какие-то дала, — ответил Николай.

Вот и хорошо. Ноги не обморозишь. В ботинках-то оно, знаешь, несладко, коли носков теплых нет. Ты, когда обувку-то давать будут, бери на размер больше. Ежели что — тряпку какую-нибудь на ногу накрутить можно. Все ж теплее будет.

Ботинки Николаю выдали американские, с толстой кожаной подошвой, впитывающей в себя воду. Пока ехал в эшелоне, хорошо было — тепло и сухо, а когда в учебную часть в ротном строю шел, ноги насквозь промокли. Вода в ботинках хлюпала, было сыро, неуютно, холодно. Все же не лето — начало зимы. Как только в часть прибыли, Николай, недолго думая, подошву оторвал: думал, здесь ему другие ботинки, советские, дадут. Но вышло, как говорится, через дышло. Старшина роты увидел рвань на ногах новобранца, понял, что тот сотворил с обувью, и пришел в бешенство. Посадил расхитителя — именно так он и выразился: «расхитителя государственного имущества» — на трое суток на гауптвахту.

Но на следующий день прибыл в учебный центр какой-то высокий командир и решил первым делом осмотреть солдатскую кухню, а потом направился на гауптвахту.

Пришел, увидел новобранца в рваной обуви, спросил:

Почему ботинки без подошвы? За что сидишь?

Рассказал ему Николай, как все было, ничего не скрывая.

Хмыкнул командир, головой качнул, пальцем Николаю погрозил и приказал немедленно освободить его и выдать новые, советские ботинки. Уходя, сказал:

Оно и верно, наше всегда лучше американского! За что же сажать солдата — за то, что свое, советское, обмундирование чтит, а не заморское? Он патриот! Хотя, — тут он снова погрозил Николаю пальцем, — чтобы это в последний раз было! Как-никак и за американское обмундирование плачено нашими советскими рублями!

2. В разведке

Однажды учебный центр подняли по боевой тревоге. Подогнали два поезда, погрузили молодых необстрелянных солдат в вагоны и повезли в Прибалтику — на освобождение Восточной Пруссии.

Стрелковый полк, куда зачислили Николая, занял рубеж на западной окраине города Мариямполе в Литве и ждал приказа о наступлении.

Рота старшего лейтенанта Нифонтова, в которую попал Николай, расположилась недалеко от небольшого лесного массива, за которым в двенадцати километрах — так командир роты определил по карте — находилась литовская деревня.

Вызвал комроты рядового Мефодия Прохорова и сказал:

Закавыка небольшая есть. Деревенька впереди, за лесом, а какие силы в ней — не знаем. Наступление скоро, ребят молодых, необстрелянных жалко — полягут ни за понюх табаку, ежели напропалую попрем. Тебе, Мефодий, поручаю разузнать, что и как с той деревней. Ты солдат бывалый, смекалистый, войной обученный. Подбери кого-нибудь сноровистого из молодых и отправляйся с ним в разведку. Деревеньку внимательно осмотрите, разузнайте, есть ли в ней немцы и сколько их. В бой не ввязывайтесь, разберитесь, что и как, и обратно. Есть у тебя кто-нибудь на примете?

Кучерова думаю взять. Присмотрелся к нему в учебном центре. Парень шустрый и с головой.

Что ж, Кучеров так Кучеров.

Мефодий с Николаем вышли не мешкая, но быстро дойти до цели не рассчитывали. Дело было к вечеру. Двенадцать километров вроде не так уж много, но это если в мирное время, прогулочным шагом по проспекту, а тут все-таки война и лес, где за каждым кустом и бугорком мог оказаться враг.

Впрочем, лесополосу прошли тихо, как будто и нет никакой войны. Вышли в поле, под ногами захлюпала густая, липкая смесь земли и сгнившей травы. С запада тянуло дымом из печных труб. Бледное, словно обескровленное, зимнее солнце спряталось за горизонт, и чужая, опасная тьма окутала двух советских бойцов. Ускорили шаг, при этом стараясь как можно тише хлюпать по грязи.

До деревни добрались только с первыми проблесками утра. Осмотрели ее в бинокли, прислушались, подобрались к крайнему строению, заглянули в сонные окна — никого. Так, от дома к дому, исследовали почти всю деревню из десятка дворов. Остался одинокий дом на взгорке, вплотную прилепившийся к редкой рощице с облезлыми деревьями.

От него к деревне тянулась хорошо утрамбованная дорога. Справа от нее, на лысом поле, упиравшемся в лес, стоял ровный ряд стогов.

Перебегая от стога к стогу, разведчики приблизились к дому на взгорке — и тотчас услышали скрип открывающейся двери, а следом — немецкую речь! Залегли и стали наблюдать за домом в бинокли. Вскоре с протяжным тонким скрипом открылись ворота, и со двора вышли подросток лет шестнадцати-восемнадцати и старик. Юноша вел за узду лошадь, запряженную в телегу.

Стой! — резко выкрикнул Мефодий, как только телега поравнялась со стогом.

У паренька руки мгновенно обмякли и выпустили уздечку. А у старика вытянулось лицо, нижняя челюсть отвисла, показав рот с редкими гнилыми зубами, так что он стал похож на безумца. Юноша первым оправился от испуга и, заикаясь, что-то залепетал, тыча пальцем в сторону леса.

Как думаешь, о чем это он? — спросил Николая Мефодий.

Не знаю, — пожав плечами, ответил Кучеров. — На своем литовском что-то бормочет. А мы приняли за немецкий... Хотя один черт — мы-то ни в том, ни в другом не ферштейним.

Да все понятно! Слышишь, «дойч» говорит и показывает на лес.

И что с того?

А то, что фрицы там, в лесу, вот что! Надо бы этих двоих еще порасспросить.

И как? Они же русский не знают...

Сейчас проверим, что они знают, а чего не знают, — сказал Прохоров и ткнул автоматом в грудь юноши: — Во ист дойч? Там немцы, что ли, в лесу?

Дойч, дойч! — поспешно ответил тот, все так же указывая пальцем на лес.

Ну вот, и что тут непонятного?!

Мефодий похлопал паренька по плечу и вопросительно посмотрел на Николая.

Оно, конечно, надо бы разведать... — поняв, о чем молча спрашивал Прохоров, нерешительно сказал Николай. — Только нам приказано разузнать о деревне — и сразу обратно...

Стали думать, как быть. Вроде нет фашистов в деревне — а вроде как и есть...

А, пошли! — махнув рукой, решил Мефодий и повернулся в сторону леса. — Мы быстренько!

Примерно через час бойцы увидели немцев. Те расположились лагерем за лесополосой, в чистом поле, где ни деревца, ни кустика, лишь высохшая высокая трава.

Разведчики залегли в густом травяном сухостое.

Видишь, машины стоят? — спросил Мефодий, глядя в бинокль.

Вижу, да что толку? — ответил Николай.

А толк такой. Машин всего восемь. Четыре — с одной стороны лагеря, и четыре — с другой.

И что?

Ты сделаешь растяжку около тех, что ближе к полевой кухне, а я — у тех, что на другом конце.

Разделились. Николай подполз к машине, открыл бензобак, поставил растяжку, замаскировал ее и возвратился на начальную позицию. Через пять минут к нему присоединился Мефодий.

И что теперь делать? — спросил его Николай.

Ждать, — ответил Прохоров.

Через полчаса в лагерь приехал еще один грузовик с немцами и встал рядом с полевой кухней. Солдаты стали выпрыгивать из кузова и расходиться по базе. Тут кто-то из них на растяжку и напоролся. Прогремел взрыв. Немцы забегали по лагерю, и через пару минут и в другой его части тоже взорвалось...

А наши бойцы вернулись в расположение роты, доложили о результатах разведки своему командиру — старшему лейтенанту Нифонтову, тот — комбату, а тот, в свою очередь, — командиру полка. Вызвал комполка героев-разведчиков и устроил им... нагоняй:

Вас зачем послали? Просто проверить деревню. А вы? Уничтожили немецкий лагерь!

Потом улыбнулся и объявил благодарность.

3. Санитарочка

Нет, что ни говори, у нас в Сибири зима, она и есть зима — морозец, под ногами снежок пушистый поскрипывает. А тут конец декабря — и промозглость, сырость, ветра... — уныло говорил Николай. — В такую погоду руки чешутся — взял бы и тут же побежал немца давить! Из-за него ведь сидим в слякоти и мерзнем...

Ты не егози в окопе-то, не высовывайся! — одернул его сидящий рядом рядовой Федор Пантелеевич Белоусов. — А то, не ровен час, снайпер снимет. Их тут как... как... вот... — Он посмотрел себе под ноги. — Как этой грязи, я тебе скажу!

Да это я так, Федор Пантелеевич. Чтобы, значит, настроение себе поднять. Уж больно немца бить хочется! Злой я на него нынче.

Почто же нынче, а не завсегда?

Оно, конечно, завсегда я на него злой, только вот нынче уж особенно. Как вспомню санитарочку нашу, душа переворачивается!

Даст бог, жива будет наша Танечка. Только вот, — Федор Пантелеевич шмыгнул носом, потер глаза, — руку-то ей, голубушке, не спасут...

Знаю. Я ведь рядом был, все видел своими глазами. Залегли мы, значит, в этой разведке боем. Я стреляю, а рядом сержант наш — командир отделения, значит, — тоже крепко ругается и стонет. И тут Танечка, маленькая, юркая, змейкой к нему подползла. Вижу я, у сержанта рука перебита, болтается на жилах. Танечка в сумке санитарной шарит, ищет что-то, а потом говорит мне жалобно так: «Дырка... Ножницы потеряла!» И у меня ни ножниц, ни ножа, только штык есть. Она вздохнула, глаза закрыла — и зубами в руку сержантскую! Перегрызла жилки те, — иначе никак было руку не перевязать. Забинтовывает культю-то, а сержант ей и говорит, в горячке, видать: «Скорей, сестра! Наступать надо! Фашистов бить!» Тут рядом ухнуло. Мне хоть бы что, сержанту полголовы снесло, сестричка стонет... Я к ним, а у нее левая рука в кровище. Как смог, перебинтовал и волоком потащил Танюшку к своим. Там уж потом узнал, что руку ей не спасти, кисть висела на ниточке...

Да-а-а! — смахивая слезу с глаз, тяжело вздохнул Федор Пантелеевич. — Девоньке-то всего девятнадцать лет. Красивая... Ну, жива, это самое главное!

4. Невероятная погоня

На следующий день полк форсировал реку Шешупа — левый приток Немана и с тяжелыми боями стал продвигаться вперед по Восточной Пруссии в сторону Кенигсберга.

Штурм Кенигсберга начался мощной артподготовкой, затем, в полдень, под прикрытием огневого вала в наступление пошли танки, пехота и самоходные орудия. Согласно плану, укрепленные вражеские форты блокировались стрелковыми батальонами и ротами при поддержке самоходных орудий, которые подавляли вражеский огонь, а основные силы обходили их и двигались дальше.

Противник упорно сопротивлялся, однако к исходу дня наши войска вклинились в его оборону на несколько километров и перерезали железную дорогу Кенигсберг — Пиллау, а спустя два дня захватили порт, железнодорожный узел города, промышленные объекты и отрезали гарнизон Кенигсберга от «земландской» группировки немцев. Восьмого апреля фашистам было предложено сдаться. Они отказались и продолжили сопротивление. Некоторые части городского гарнизона попытались отступить на запад, но были перехвачены 43-й армией.

В этот день произошел удивительный случай, о котором потом долго говорили в полку.

Рота старшего лейтенанта Нифонтова атаковала фрицев в предместье города и укрылась в кирпичных развалинах.

Николай с Мефодием, крепко сдружившиеся после совместной разведки, вырвались вперед и вели огонь по врагу из-за полуразрушенной кирпичной стены, как вдруг с тыла пополз густой белый дым и уже через минуту окутал все непроглядной пеленой.

Слышь, Мефодий! Рота-то наша позади осталась! — встревожился Николай.

Ну, значит, мы первые и медали точно наши! — подбодрил его товарищ.

А вот скажи, откуда этот туман?

Да кто его знает, — пожал плечами Прохоров. — Сам по себе он, конечно, возникнуть не мог. Думаю, не туман это, а дымовая завеса.

А-а-а! — протянул Николай. — Тогда все понятно! Или нет, погоди... Это чтобы нас никто не видел — или чтобы мы фрицев не видели? Что-то тут не то...

Думается мне, это старшина дымовую шашку бросил. Помнишь, перед боем он все грозился — мол, закидаем немца дымовыми и укажем нашей авиации, куда бомбы сбрасывать. С высоты-то дым как белое пятно, его хорошо видать... — тут Мефодий запнулся, и Николай тоже внутренне похолодел вместе с ним.

Так это что? — уточнил Кучеров. — Это на нас сейчас бомбы скинут, что ли?

Мефодий потер подбородок, медленно повел головой вправо-влево и попробовал успокоить товарища:

Не-е-е, не будут они бомбить. Проще с артиллерии. Это он только грозился, старшина-то.

Выходит, сейчас долбанут по нам со всех артиллерийских стволов и ничего от нас не останется?! Даже захоронить нечего будет... Значит, будем числиться без вести пропавшими, а это хуже, чем убитыми. Будут родные ждать меня с войны, надеяться, что приду живой и здоровый, а меня уже не будет. И ни славы им за меня, ни пособия...

Тут подул ветер и, постепенно усиливаясь, погнал дым на город. Кучеров осторожно выглянул из своего укрытия и, осмотревшись по сторонам, обнаружил, что никого из их роты нет ни сзади, ни спереди, ни справа, ни слева. Впрочем, как и немцев.

А где наши-то? — обратился он к Прохорову.

Тот молчал. Николай посмотрел в его сторону, но никого не увидел.

Эй, Мефодий, ты где?

Не веря, что друг его бросил, Николай посмотрел вперед — и увидел, как тот бежит в направлении города, уже примерно в двадцати метрах впереди. Встав во весь рост, огибая завалы, Кучеров устремился за товарищем, крича:

Мефодий! Мефодий, подожди!

Но тот лишь ускорял шаг, с трудом поспевая за уносящимся вперед редеющим дымом.

Разозлившись, Николай стал костерить его на чем свет стоит, в промежутках между ругательствами напоминая о дружбе. Прохоров как будто не слышал, а вскоре поспешавший за ним Кучеров разглядел бегущих впереди них в дыму бойцов своей роты.

Николай остановился, послал несколько крепких слов вслед удаляющимся соратникам и выстрелил вверх из винтовки, но никто из солдат даже не обернулся. Увидев рядом на земле немецкий автомат, Кучеров поднял его и дал несколько коротких очередей поверху, но рота продолжала нестись вперед, бросив его на произвол судьбы.

У Николая сбилось дыхание, и он все больше и больше отставал...

Колек! — раздался позади чей-то радостный крик.

Обернувшись, Николай увидел бегущего к нему Прохорова, а за ним — старшину и всю роту.

Ты чего вперед сиганул как угорелый? — проговорил запыхавшийся Мефодий, обнимая Николая.

Кучеров удивленно посмотрел на него и с обидой сказал:

Это я-то вперед сиганул? Это ж ты в ту сторону... — он вытянул руку, потом замер и тихо спросил: — А вы как позади меня оказались? Я же за вами целый километр бежал, наверное! Вот и автомат нашел, думал, фрицы бросили, когда от вас драпали...

Настала очередь удивляться всем.

А старшина объяснил загадку недавнего белого дыма:

Перепутал я, вместо гранаты дымовую шашку швырнул! Уже когда бросал, сообразил, что это дымовая, и не сразу руку разжал. Поэтому она недалеко от вашего укрытия упала.

А кто впереди меня-то несся?

Старшина пожал плечами.

Тут из-за здания невдалеке от них вышел незнакомый майор и сказал:

Немцы это были!

Старшина и солдаты всполошились и наставили на него оружие, а майор поднял руки:

Свой я, свой — майор Плахов!

Старшина улыбнулся и, приказав солдатам своей роты опустить оружие, объяснил:

Из соседней роты он. Их нам в помощь прислали!

Следом за майором из-за здания стали выходить бойцы его подразделения. Часть из них шла почему-то под дулами автоматов своих же товарищей.

Плахов объяснил:

Немцы это! В нашу форму переоделись и вас поджидали. А когда дым повалил, они назад побежали.

Почему? И отчего тогда стрелять по нам не стали? — удивился Николай.

Майор пожал плечами:

А я почем знаю? Сейчас допросим их и узнаем.

Переодетых в советскую форму немцев выстроили в ряд.

Вдруг Николай схватился за живот, согнулся пополам и беззвучно затрясся. Прохоров подбежал и обеспокоенно спросил:

Колек, ты чего? Ранили тебя?

Кое-как уняв смех, Кучеров вымолвил:

Я ведь, Мефодий, когда за переодетыми фрицами сиганул, думал, что это наша рота наступает, бросив меня одного. Ну, я и кричал, ругал вас по-всякому, чтобы вы призадержались и меня подождали. А они, — Николай сплюнул, — немцы эти проклятые, видно, потому так быстро бежали, что решили, будто не я один, а целое наше войско их догоняет!

Старшина, услышав это, тоже расхохотался, а майор Плахов, улыбаясь, спросил:

Так это они от тебя так неслись? А мы-то понять не могли, кто их напугал! Я потому к вам так осторожно и вышел. Думал, что за зверь среди вас такой, что немцев в штаны заставил наложить!

Мефодий, посмеявшись со всеми, укоризненно сказал Николаю:

Ты что же это подумал, Колян? Что я тебя бросил и убежал?

Выходит, так, — виновато потупясь, ответил Кучеров.

А старшина покачал головой и заметил:

Чего только не бывает на войне...

5. Мародер

Продолжая наступление, Николай, Мефодий и еще с десяток солдат вместе со старшиной ворвались в какой-то музей. Вся улица простреливалась, и продвигаться дальше было невозможно. Решили подождать в этом здании всю роту. Следом за ними в музей вбежали несколько солдат во главе с капитаном из соседнего подразделения.

Музей был почти цел, даже его стеклянные витрины выглядели так, как будто ждали посетителей. В витринах лежали монеты и медали.

Капитан подошел к витринам, осмотрел их и, повернувшись к одному из своих солдат, сказал:

Сними сидор!

Солдат снял свой вещмешок, и капитан приказал вытряхнуть из него все содержимое.

Солдат вынул сухари, запасные портянки и еще кое-какие свои личные вещи.

Всё! — рявкнул капитан. — Я приказал всё вытряхнуть из сидора!

Солдат попытался объяснить командиру, что в мешке патроны и две гранаты, но тот еще больше распалился и стал крыть солдата матом в несколько этажей.

Я приказал! Или хочешь под трибунал?!

Тому ничего не оставалось, кроме как вытряхнуть и боезапас.

Капитан подошел к витрине с монетами и локтем в плотном шинельном сукне ударил по стеклу. Стекло вдребезги!

Выньте осколки! — приказал стоявшим рядом солдатам.

И после этого стал собирать монеты и складывать в пустой солдатский мешок. Не успокоился до тех пор, пока не очистил четыре витрины подряд.

 

Время шло, и дни летели в неведомое будущее, весна уже кланялась лету, а впереди еще были дороги, наполненные болью, кровью и смертью. Тревожные дороги, на которых Кучеров терял своих товарищей по роте.

Среди них оказался и его лучший друг — рядовой Мефодий Прохоров. В бою за Берлин он шел плечо к плечу с Николаем. Прилетела и взорвалась мина. Мефодий погиб, а Николаю осколком отсекло правое ухо...

Но наконец пришел последний день войны — восьмое мая тысяча девятьсот сорок пятого года. И была Победа!

Штрафбат

Кирилл Прозоров, восемнадцатилетний солдат, неделю назад прибывший в запасной полк с призывного пункта родного города, был вызван приезжим майором в комнату, где висела школьная доска. Майор с ходу спросил:

Сколько классов образование?

Семь, — бодро ответил Прозоров.

Это хорошо! Семь классов — это очень хорошо. А вот скажи-ка мне, ты дальше учиться хочешь? — продолжал майор.

Кирилл мысленно сжался и, недоуменно посмотрев на него, сказал:

Я, товарищ майор, немцев хочу бить! Только вот уже неделю сижу здесь и на фронт меня не отправляют. А учиться... Куда уж больше-то? Ученые-то, они все за столами сидят и пишут всякое, а я простор люблю, зерно в землю сажать. Взойдет оно, заколосится... — И тут же, резко прервав мечтания, повинился за свое лирическое отступление: — Извините, товарищ майор, это я того... вспомнил чуток.

Это хорошо, что ты землю любишь. Ее, брат ты мой, нельзя не любить! Родная она, наша, за нее и воюем с фашистом, вероломно напавшим на нашу страну. Но бить врага, брат ты мой, умеючи надо, а не абы как. Иначе и сам погибнешь, и пользы земле нашей никакой не принесешь. Надо фашиста так бить, чтобы он кровью своей собственной умывался, а ты жив был.

А я уже умею стрелять и винтовку быстро собираю и разбираю! — бойко ответил рядовой Прозоров.

Молодец! Молодец... как там тебя?.. — Майор посмотрел на листок перед собой. — Рядовой Прозоров. А возьми-ка ты, рядовой Прозоров, мел и напиши: «Аш два о».

Кирилл посмотрел недоуменно, но все же взял в руку мел и написал то, что просил майор.

Написал? И что это такое? — серьезно, без тени усмешки или какой-либо иной каверзы спросил его тот.

Вода. Что же еще-то может быть? — пожав плечами, ответил Кирилл.

Молодец, рядовой Прозоров... Кирилл! — улыбнулся майор. — Принят в Ташкентское пехотное училище имени Ленина. Учиться будешь, брат ты мой, делу военному. А как фашиста побьешь, умеючи-то, по военной науке, вот тогда тебе и простор будет, и зерно колоситься станет.

 

Окончив военное училище, лейтенант Прозоров прибыл в стрелковый полк, получил взвод и уже через три дня повел его в атаку. Когда задача была уже почти выполнена, Кирилла ударило осколком в грудь.

«Не упал. Значит, ранен легко!» — подумал он, затем пошатнулся, завалился на правый бок и скатился в воронку от разорвавшегося снаряда.

Следом туда же прыгнул его заместитель — старший сержант Казарин.

Товарищ лейтенант, вы как? Не сильно ранило? — взволнованно прокричал он.

В груди печет, но дышать могу, — ответил лейтенант.

Скиньте шинель, посмотрю!

Перевязав командира, старший сержант последовал за взводом, идущим в атаку.

В медсанбате провели несложную операцию по удалению осколка. Кусок металла ударил по карману гимнастерки, пробил пачку писем и фотографий и углубился в тело всего на полсантиметра. Спасли Кирилла письма от матери, иначе осколок мог бы пройти навылет.

На следующий день лейтенант Прозоров вернулся в свой взвод.

 

При очередной переформировке Кирилл оказался в офицерском резерве 51-й гвардейской армии, которой командовал генерал-лейтенант Яков Григорьевич Крейзер.

В армейском тылу Прозоров был впервые. Поразило огромное количество офицеров всех рангов, сновавших мимо с папками и без.

«Неужели здесь для них всех есть работа? — удивлялся про себя Кирилл, беспрестанно отдавая честь проходящим мимо офицерам. — Тьфу, хоть вообще руку от головы не отнимай! Они тут прямо колоннами ходят, эти майоры и полковники! На передовой я столько не видел...»

Что, удивлен? — услышал Прозоров чей-то бойкий голос и, обернувшись, увидел такого же, как он сам, молодого лейтенанта.

Ага! — ответил Кирилл. — Откуда их здесь столько, майоров и полковников-то?

Так это же штаб армии! Что же ты хочешь, чтобы здесь лейтенанты шныряли? — улыбнулся незнакомец и протянул руку: — Валерий Гусев.

Прозоров. Я тут на переформировании, — пожимая крепкую руку Гусева, представился Кирилл.

Я здесь всех знаю, а тебя вот впервые увидел. Ты ел сегодня что-нибудь?

У меня тушенка есть, сало и хлеб, — снимая с плеча вещмешок, ответил Кирилл. — Я сейчас, подожди...

Да ты что! Я не об этом! — поняв, что новый знакомый хочет угостить его своим пайком, остановил Кирилла Валерий. — Это я тебя спрашиваю, ты в столовой-то уже был?

В столовой? — удивленно воззрился на него Прозоров.

Ну да, в столовой! А что ты так удивляешься? Здесь что, есть не надо, что ли, никому? Пойдем!

И, ухватив Кирилла за рукав шинели, лейтенант Гусев повел его к офицерскому пункту питания.

У нас в училище были алюминиевые миски и кружки железные, а тут тарелки настоящие... как дома прямо, — выйдя из столовой, сказал Кирилл и, вспомнив дом, тоскливо посмотрел на гордо улыбающегося Валерия.

Деревня! Алюминиевые! — хмыкнул Гусев. — Здесь тебе не забегаловка, здесь высший офицерский состав обедает.

Я понимаю, только мне бы что попроще. Как-то ложка в рот не лезет, когда кругом такие большие начальники.

Ну, дело твое. Хочешь, ходи в солдатскую столовую. Она вон, — ткнув пальцем в приземистое деревянное здание, стоящее особняком у оврага, ответил Гусев. — Я же хотел как лучше... Ладно, мне пора, а ты иди в отдел кадров, там тебе все скажут — куда и что.

В отделе кадров сказали ждать.

На седьмой день ожидания Кирилл услышал, что погиб заместитель командира армейской штрафной роты.

«А что? Штрафная рота и простая стрелковая — разницы нет, все одно война. А там, говорят, и с оружием лучше, и паек богаче, да и выслуга один к шести... Нет, я не о благах пекусь, просто надоело уже без толку шататься и козырять беспрестанно. Да и тоскливо здесь. Во взводе с людьми сходишься, можно по душам поговорить, а эти только шныряют из угла в угол... Вот пойду и попрошусь! Хуже не будет».

В управлении кадров на лейтенанта Прозорова посмотрели с некоторым удивлением.

Это работа на любителя, — сказали.

И я буду любитель. В чем загвоздка-то? Не в тыл ведь прошусь, — ответил лейтенант.

Получив назначение на должность заместителя командира армейской штрафной роты, Кирилл задумался: «Надо бы не с пустыми руками прийти, а вроде как с гостинцем».

Выбор был небольшой. Постучался в крестьянский дом, краснея, протянул солдатское белье. Хозяйка вынесла в обмен бутылку самогона, заткнутую бумажной пробкой. В вещмешок Кирилл спиртное класть не стал: подумал, прольется, запах пойдет — не дело с таким ароматом к командиру роты являться. Запихнул в карман шинели, на подозрительно торчащее горлышко напялил рукавицу.

На попутных машинах Прозоров быстро добрался до передовой. Минометчики, стоявшие на опушке леса, показали на одинокое дерево в поле:

Там КП командира роты. Но ты до вечера туда не ходи — это место снайпер крепко простреливает.

До вечера было далеко. Помаялся Кирилл, помаялся, потом подумал: «А, рискну!» — и побежал что было сил в указанную сторону. Бежал и все ждал выстрела, но было тихо. Снайпер, видно, задремал. Прозоров преодолел опасный участок и, запыхавшись, вбежал в землянку — КП командира роты.

В углу землянки сидел человек в погонах старшего лейтенанта. Кирилл представился как положено. Командир роты, старший лейтенант Демьяненко, подозрительно покосился на карман своего нового заместителя и спросил:

Шо це у тебе рукавиця насупроти настромлена?1

Кирилл достал бутылку и поставил на стол перед командиром.

Демьяненко сразу расцвел:

О! Це дiло!2

За бутылкой самогона разговорились.

Розповідай, звідки ти і як тут опинився?3

Сам попросил направление в вашу роту, товарищ старший лейтенант, — ответил Кирилл и рассказал, как оказался на переформировании.

Ну, що... Це добре, що сам. Добре, що повоювати встиг. Добре, що поранений був, — значить, даремно голову пхати куди не слід не будеш.4

День прошел в знакомстве с ротой, а утро следующего началось с атаки высоты, которую удерживал батальон власовцев. Лейтенант Прозоров, рванувшийся было в атаку вместе с ротой, поднятой по команде «вперед», был остановлен резким окриком комроты Демьяненко:

Стiй, лейтенант! Ти куди це рвонути зібрався стрімголов?5

В бой! — часто моргая глазами от удивления, ответил Кирилл.

Ти поперек батьки в пекло не лізь! Не твоя ця справа — йти попереду штрафників. Зарубай це собі на своєму носі!6

Первый взвод роты был остановлен пулеметчиком и залег.

Ось це вже погано!.. — выругался комроты. — Командир взводу у мене там штрафник з капітан-лейтенантів. Мабуть, вбило його. Лежать! Лежать, паразити! Ти дивись, лейтенант, — влаштувалися, мать iх так!7

Я пойду! — отозвался Прозоров.

А що! Ну ж бо! Піднімай цих оглоїдів! Будь вони недобрi! Через них, паразитів, рота поляже! Піднімеш — до ордену представлю!8

Прозоров поднял взвод. Ни к ордену, ни даже к медали его никто не представил: случаев таких было сотни ежедневно. Если бы за каждый представляли к награде, то лейтенантам к концу войны медали надо было бы вешать уже и на спину.

 

После боя он подошел к командиру первого взвода, раненному в правую руку и обе ноги, корчившемуся от боли, бледному от потери крови, и услышал следующее:

Я моряк, капитан-лейтенант, сунули меня в штрафбат за разговоры. Сюда бы их сейчас, всю эту сволоту трибунальскую!..

Прозоров поинтересовался, за какие именно разговоры.

Была у нас сволочь из особистов. Холеный такой всегда. Как-то я в разговоре с сослуживцами высказался о бездарности нашего верховного командования, допустившего войну. Написал тот поганец на меня донос и отправил его своему начальнику. Десять лет мне припаяли. Ну, теперь, слава богу, все позади! После госпиталя снова на флот. А тебе, лейтенант, особая моя благодарность. Спасибо, что взвод поднял, иначе бы мне не сносить головы. Век теперь тебя помнить буду и молиться, чтобы ты живым войну в Берлине закончил.

Так я и сам не знаю, как поднял-то. Страшно было!

А на фронте, друг, кто не боится — тот не герой! — сквозь стон ответил моряк. — Безрассудная храбрость — враг солдата. Боишься — значит, думаешь, как врага убить, а самому выжить. Вот так-то, лейтенант... А сейчас иди, не могу больше терпеть, кричать буду!

«Все-таки хорошие у нас люди в роте, все офицеры, а не какие-то уголовники, — думал Кирилл, возвращаясь на КП. — Если посмотреть, то настоящих штрафников у нас почти и нет. Все по глупости или по наговору сюда попали. Взять, к примеру, старшего лейтенанта Смирнова. Летчик, кавалер двух орденов Боевого Красного Знамени, и в штрафбат загремел не по своей вине. Командовал группой, которая перегоняла новые истребители с авиазавода на фронт. Один из его подчиненных то ли не справился с управлением, то ли решил испытать в полете новую машину, а в результате разбил ее и погиб сам. Отвечать пришлось Смирнову. Жаль его. Не так много у нас опытных летчиков, их бы лучше беречь! Так нет, надо было засудить и лишить авиацию такого аса... Загремел Смирнов в штрафбат, в пехоту, на два месяца — и что? Погиб в первом же бою... Точно, вредительство какое-то!»

Кирилл посмотрел по сторонам, словно опасаясь, что кто-нибудь подслушает его мысли.

«А капитан Перфильев, Дмитрий Георгиевич, командир истребительной эскадрильи? В октябре сорок второго года ему присвоили звание Героя Советского Союза, а в феврале сорок третьего — судили и в штрафбат. В отпуске был вместе с сослуживцем, и тот пригласил его к своему знакомому майору-интенданту. Пришли, а на столе изысканные яства на драгоценной посуде, коллекционные вина... Капитан Перфильев как увидел все это, в ярости разнес квартиру и избил майора интендантской службы. Лучше бы он тогда сдержался и сдал бы эту тыловую крысу представителям органов госбезопасности. С майором разобрались бы по всем правилам военного времени и отправили в штрафбат его, а не Перфильева. Только, похоже, интендант и немало энкавэдэшников прикормил... — Кирилл вновь посмотрел по сторонам. — Но Перфильеву все же повезло. Через полмесяца штрафбата он был легко ранен и после госпиталя возвратился в авиацию. Звание и награды ему тоже вернули. Что с ним сейчас, не знаю...

Или вот майор Ефим Михайлович Переверзев. С его судимостью вообще смешная история! Прибыл он к нам в роту по приговору трибунала на три месяца, а ведь до этого сам был командиром отдельной армейской штрафной роты. За три дня ожесточенных боев его рота потеряла половину убитыми и ранеными, а старшина роты, получая на складе продовольствие, не сообщил о потерях и взял продуктов на полный списочный состав. Естественно, образовался хороший излишек спиртного и закуски.

И решил ротный устроить поминки по погибшим, а заодно обмыть награды за успешно проведенную операцию на важном участке наступления. На поминки-обмывку заглянуло начальство из разведотдела штаба армии, даже некоторые офицеры армейского трибунала и прокуратуры. Выпили, закусили вместе с ним, а на следующий день за злостный обман, повлекший за собой умышленный перерасход продовольствия, трибунал приговорил майора к десяти годам исправительно-трудовых лагерей, но заменил наказание тремя месяцами штрафбата. Не помогли Переверзеву ни ордена Красного Знамени и Красной Звезды, ни медаль За отвагу. Правда, через неделю пришло другое постановление того же трибунала — об отмене приговора, и майор убыл в свою часть.

И что ни говори, а наша рота самая лучшая в батальоне! У нас все друг другу товарищи. А как иначе? Товарищи мы и есть, а не граждане, — не уголовники, а офицеры.

Каждый офицер и сержант понимает, что в бою может оказаться впереди. Штрафники — не агнцы божьи, в руках у них не деревянные винтовки. Оно, конечно, командиры у нас наравне со штрафниками в атаку не ходят. Но если ситуация сложная, то тут уже не до правил и законов. Вот, к примеру, недавно был случай, один из многих.

Атака батальона захлебывалась. Оставшиеся в живых залегли среди убитых и раненых. Комбат смотрит, в третьей роте должно быть больше в наступлении, а числа не сходятся. Где остальные? Сам пошел в ту роту и взял с собой комиссара. Так и есть! В траншее притаилась, в надежде пересидеть бой, группа штрафников. И это когда каждый солдат на счету! Комбат с комиссаром — из автоматов поверх голов этих трусов! Те проворно выскочили, как зайчики, и побежали в сторону врага, а офицеры за ними и подгоняют их, как стадо баранов. И залегших штрафников подняли в атаку. Так что... всякое бывает».

За своими мыслями и воспоминаниями Кирилл дошел по КП роты.

Ось скажи мені, де ти був, по-людськи? Я тут, розумієш, слиною виходжу, а тобі десь чорти носять! — увидев вошедшего в землянку заместителя, укорил его Демьяненко и выставил на стол бутылку настоящего коньяка. — Ось дивись, що мені тут підфартило! Ще одного льотчика до нас на виправлення відправили, так ось він цей подарунок і вручив мені. Хороший хлопчик! Тільки дуже молоденький. Запитав я його, якщо не бреше, по дурості залетів. Ну ладно, потім про нього. Сідай давай до столу, а то я вже скоро зовсім слиною ізойду, дивлячись на цю благодать.9

За кружкой коньяка командир роты поведал своему заместителю историю летчика. С его слов выходило, что капитану Вишнякову Ивану Александровичу, помощнику командира авиаполка по строевой части, трибунал «за халатность» присудил десять лет исправительно-трудовых лагерей, заменив их в конце концов тремя месяцами штрафного батальона. Халатность, повлекшая за собой такую строгую меру наказания, заключалась в том, что в полку по вине авиационного техника погиб летчик. Возвращался на аэродром после выполнения задания. Заклинило рули. Летчик связался с аэродромом. Ему приказали прыгать, но тут еще и заклинило фонарь. Летчик погиб. Обвинили во всем техника, отправили его в штрафную роту, а капитана — в штрафной батальон.

Ось адже всяке буває. Недогледів технік — судіть його, а при чому тут помічник по стройовий? А справа в тому, що загиблий льотчик — син якогось високого начальника-генерала. Ось так-то, друже ти мій дорогий!10— закончил рассказ о новом штрафнике командир роты Демьяненко и поднял свою кружку с коньяком за победу.

 

В боях с фашистами на Западной Украине рота старшего лейтенанта Прозорова (Кирилл принял командование ею после гибели старшего лейтенанта Демьяненко) столкнулась с украинскими националистами.

Полк был на марше к линии фронта. По карте, в семи километрах впереди находилось уже освобожденное от фашистов село. Командир полка из предосторожности, не желая рисковать, приказал Прозорову разведать, что там и как. Старший лейтенант отправил в разведку пять человек, наказав, чтобы они одновременно присмотрели место для отдыха роты.

Прошел час, второй... Через три часа, не дождавшись возвращения разведчиков, командир полка приказал штрафной роте вступить в село в полном составе.

Пять бойцов из роты Прозорова висели на деревьях — замученные, изуродованные и раздетые. Бандеровцы перед смертью выкололи им глаза, вырезали на груди каждого звезду и ржавыми гвоздями приколотили к плечам солдатские погоны.

Рота Прозорова, увидев такие зверства, спалила это бандеровское гнездо до последнего бревнышка, всех мужчин вражеского села комроты приказал расстрелять. Бойцам грозило наказание «за расстрел мирных граждан», но вся рота на допросах отвечала, что бандиты были вооружены и встретили бойцов Советской армии огнем из стрелкового оружия. Из какого именно, офицеры особого отела не стали допытываться.

Затем последовали бои в Карпатах, после которых рота пополнилась личным составом и продолжила наступление в направлении хорошо укрепленного венгерского города Секешфехервар. После успешного боя за взятие хорошо укрепленного железнодорожного вокзала командование дивизии представило старшего лейтенанта Прозорова к ордену Ленина и к присвоению очередного воинского звания.

За звездочками и наградой Кирилл в начале апреля тысяча девятьсот сорок пятого года прибыл в штаб армии, где кроме награды и новых погон получил предписание — принять командование отдельным штрафным стрелковым батальоном.

Здесь Прозоров, не успевший еще надеть новые погоны на шинель, а лишь прикрутивший звездочки к погонам на гимнастерке, вновь встретился с Гусевым, теперь уже старшим лейтенантом.

Старший лейтенант Гусев, радостно улыбаясь старому знакомому, снова пригласил Прозорова в офицерскую столовую и, гордо выпячивая грудь, похвалился медалью «За боевые заслуги». Сняв шинель и повесив ее на вешалку, Прозоров повернулся к Гусеву — и увидел его медленно вытягивающееся лицо.

На плечах Кирилла Прозорова были погоны капитана, а грудь украшали орден Ленина, орден Красного Знамени, орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».

...В конце апреля, когда никто уже не хотел умирать, из батальона капитана Прозорова дезертировали сразу три человека. Кирилл и командир роты, в которой случился этот позорный случай, предстали пред светлые очи члена военного совета армии. Тот в «популярной» форме разъяснил, что они, по его мнению, собой представляют, затем достал из папки, лежащей на столе, наградные листы на орден Александра Невского — на командира батальона и на орден Отечественной войны — на командира роты, изящным движением разорвал их и бросил под стол. Напоследок отдал приказ:

Найти дезертиров! И расстрелять!

Не нашли.

А вскоре была Победа.

 

 

1 Что это у тебя рукавица не в ту сторону торчит? (Здесь и далее пер. с укр.)

 

2 О! Это дело!

 

3 Рассказывай, откуда ты и как здесь оказался?

 

4 Ну, что Это хорошо, что сам. Хорошо, что повоевать успел. Хорошо, что ранен был, значит, зря голову совать куда не надо не будешь.

 

5 Стой, лейтенант! Ты куда это рвануть собрался сломя голову?

 

6 Ты поперек батьки в пекло не лезь! Не твое это дело идти впереди штрафников. Заруби это себе на носу!

 

7 Вот это уже плохо!.. Командир взвода у меня там штрафник из капитан-лейтенантов. Видимо, убило его. Лежат! Лежат, паразиты! Ты смотри, лейтенант, устроились, мать их так!

 

8 А что! Давай! Поднимай этих оглоедов! Будь они неладны! Из-за них, паразитов, рота поляжет! Поднимешь к ордену представлю!

 

9 Вот скажи мне, где ты был, по-человечески? Я тут, понимаешь, слюной исхожу, а тебя где-то черти носят! Вот смотри, что мне тут подфартило! Еще одного летчика к нам на исправление отправили, вот он этот подарок и вручил мне. Хороший парень! Только больно молоденький. Поспрашивал я его, если не врет, по глупости залетел. Ну ладно, потом о нем. Садись давай к столу, а то я уже скоро совсем слюной изойду, глядя на эту благодать.

 

10 Вот ведь всякое бывает. Недосмотрел техник, судите его, а при чем тут помощник по строевой? А дело в том, что погибший летчик сын какого-то высокого начальника-генерала. Вот так-то, друг ты мой дорогой!