Вы здесь

Я — песня-плач абинского народа

Татьяна ТУДЕГЕШЕВА
Татьяна ТУДЕГЕШЕВА


Я – ПЕСНЯ-ПЛАЧ АБИНСКОГО НАРОДА


О ПОЭЗИИ ТАЯНЫ ТУДЕГЕШЕВОЙ
Последнее время меня всё больше и больше захватывает поэзия национальных республик Российской Федерации и бывшего СССР, в гораздо большей степени, чем русская, сохраняющая свою национальную самобытность, неповторимость художественного звучания, фольклорную глубину и боль за исчезающие язык и культуру своего народа. Да не обидятся на меня мои русские братья, в стихах которых тоже присутствуют и настоящая боль за Россию, и верность русской поэтической традиции, но, будучи сильнее подвержены влиянию европейской и американской культур, русская поэзия конца XX — начала XXI веков оказалась намного сильнее размыта этими влияниями, чем поэзия национальных республик. Со смертью Юрия Кузнецова из русской поэзии ушёл едва ли не последний поэт, в стихах которого слышалось эхо фольклорных мотивов, ощущалось непосредственное знакомство с народной культурой, знание летописных, былинных и песенных первоисточников. Большинство же других сегодняшних авторов знают русский фольклор уже, в основном, опосредованно, через вторые, а то и через третьи руки — из стихов Сергея Есенина и более поздних поэтов его «школы». Вследствие этого из русской поэзии уходит глубина поэтического дыхания, перестаёт ощущаться тот могучий древний дух, который наполнял собой русские песни, баллады и былины. И восполнить отсутствие этого духа не могут сегодня ни страстная гражданственность, ни почерпнутый из западной литературы предельно усложнённый метафоризм, ни какие-либо другие формотворческие приёмы и внешние эксперименты со словом.
Есть, конечно, и в сегодняшней русской поэзии отдельные взлёты и открытия, свидетельствующие о всё ещё таящемся в ней художественном потенциале. Не могу не назвать здесь имя поэта Евгения Юшина, стихи которого несут в себе дыхание классической русской напевности, источают нежную любовь к Родине и наследуют ту традиционную для русской поэзии образность, которую подсказывает наша богатая на виды и краски природа. Не могу не упомянуть также новосибирского поэта Владимира Берязева, стихи и поэмы которого наполнены гудящим ветром сибирских просторов и грозным топотом скачущих по ним орд кочевников, но здесь в русскую музыку уже отчётливо вплетаются своеобразные тюркские мотивы, не случайно его поэма «Тобук» была издана в 2003 году в Казахстане в сборнике «Поэмы о древних тюрках». Отчётливое эхо русского и украинского фольклора обнаруживается в поэзии московского поэта Владимира Бояринова, откровенно любящего играть с образами устной народной поэзии и расцвечивающего свои стихи старинными прибаутками и пословицами, перекличкой с известными былинами и песнями, а также введением в свои сюжеты известных исторических героев, персонажей народных сказок, баллад и легенд. В таком же ключе работает поэт Валентин Устинов, творящий своими стихами собственную мифологическую вселенную, в которой уживаются древние языческие образы и сказочные герои…
Нет, русская поэзия не умерла, об этом не может быть и речи, но её национальное начало оказалось в значительной мере приглушено вторгшимися в сегодняшнюю Россию западными веяниями, разлагающей души масскультурой и корёжащими русский язык иностранными заимствованиями.
Иное дело — поэзия наших национальных республик. Когда я открываю книги татарского поэта Рената Хариса, якутской поэтессы Елены Слепцовой-Куорсуннаах, казаха Мухтара Шаханова, кабардинки Любы Балаговой и целого ряда других национальных авторов, я не могу не ощущать, как в лицо мне бьют могучие ветры их истории, я слышу гул встающих за их спинами тысячелетий, вижу древнюю землю их предков, лица их великих правителей и народных героев, слышу отзвуки древних народных сказаний и красочных поэтических легенд. Я слышу звучащий через каждого из них голос народа, и это — сильнее самых заковыристых метафор и важнее самых злободневных лозунгов.
Именно об этом подумал я, знакомясь с рукописью новой поэтической книги оригинальной шорской поэтессы Таяны Тудегешевой, с первых же страниц которой щемяще-сладко повеяло запахами осенней тайги, дымом ночного костра, послышались удары шаманского бубна, колючий шорох февральской метели… В стихах национальных поэтов есть одна весьма существенная особенность, отличающая их от стихов их русских собратьев — им дано обладать тем неповторимым колоритом, которого, к сожалению, уже почти не осталось сегодня в русской поэзии. В стихи Таяны Тудегешевой входишь, как в какое-то волшебное царство — они мгновенно завораживают читающего своим магическим ритмом, овладевают его сознанием и ведут через густую сеть строк, как через экзотический лес или дремучую тайгу, то пугая таинственными тревожными звуками, раздающимися в окружающей чаще, а то очаровывая величием таёжных просторов и клубящимися в них, точно цветные туманы, легендами: «О, давно это было!.. / У реки, у седого Мрас-су это было. / В лучезарной долине Мрас-су это было. / В небе солнце тогда языком говорило. / Ночевать не спешило… / Вот, когда это было. // Ввысь деревья росли до священных небес, / был на море похожим нехоженый лес. / Ручейки-ребятишки бежали с гор вниз, / птицы звали, ликуя, их в горную высь, / а Мрас-су обнимал ясный солнечный мыс, / где стоит нелюдимо скала Чедыгыс. / В дымке тайны ушедших веков — Чедыгыс. / Незабвенная память — скала Чедыгыс! / Вот, когда это было…»
Поэзия Таяны Тудегешевой — это беспрерывный поиск своего национального, духовного и культурного начала, это шествие по тропе исторической и генетической памяти в глубины забытых веков, к истокам народной культуры — туда, где в одной из своих прошлых жизней она жила «в Белой дедовской юрте, похожей на птицу», которая могла, вдруг «расправив крыла, ввысь взлетев, к золотым облакам устремится».
Я не знаком с преданиями Горной Шории и не знаю, что именно символизирует собой образ Белой юрты, но, несмотря на это, он зовёт меня, волнует, манит какой-то своей необъяснимой близостью и родственностью, как манит нас, к примеру, наша общая человеческая колыбель — море, из которого однажды вышла на сушу сама Жизнь. Наверное, именно поэтому душа с таким необычайным трепетом повторяет вслед за поэтессой строки, венчающие её стихотворение «К Белой юрте», и, повторяя их, чувствует, что произносит хотя и написанные кем-то другим, но, тем не менее, вовсе не чужие слова, а свои, находящие отклик и понимание в сердце: «О, мать Азия, скрывшая предков пути! / Возврати же из прошлого самую малость! / Сквозь столетий туман дай дорогу найти / к Белой солнечной юрте, где счастье осталось».
Настоящая поэзия тем и отличается от похожей на неё псевдопоэзии, что настоящая как бы написана от лица каждого читающего. Работая в годы своей молодости в одной из геологических партий Забайкалья, я как-то спросил своего старшего товарища геолога Михаила Озерова, с которым мы во время наших скитаний по тайге вели частые литературные беседы, любит ли он современную поэзию. «А я её не читаю», — ответил он. «Как? — удивился я. — Почему?» «А я в ней не узнаю себя, — объяснил он. — Читая стихи Пушкина, я вижу, что они написаны про меня, а читая стихи современных авторов, вижу, что меня в них нет. Поэтому они для меня не интересны…»
Как это ни странно, но в стихах Таяны Тудегешевой, несмотря на их этническую, географическую, языковую (а многие из её стихов очень сильно напоминают собой не столько оригиналы, сколько переводы на русский), а также культурно-историческую отдалённость от меня, я узнаю себя, как узнаёт себя человек, наклонившись попить воды из родника, в зеркальном отражении на его поверхности. Мне близки и понятны создаваемые ею образы, будь то таёжная шаманка, блуждающие в виде клочьев тумана бесприютные души погибших в тайге людей или рожающая богатыря Ольгудека женщина. Хоть поэтика Таяны Тудегешевой и опирается на этно-культурные традиции шорского народа и подсказываемые ей окружающей её природой образы («девочка с оленьими глазами», «шаманка-метель» и т.п.), суть того, что она говорит в своих стихах, понятно представителю любой национальности и культуры. Кто из читающих не подпишется под словами стихотворения «Заклинание», в котором поэтесса говорит о самом дорогом и важном для неё и в то же время — самом больном вопросе: «Пусть не вымрет язык моего народа, / на умолкших страницах застыв навсегда / в нелюдимой тиши книг, взирающих строго / в молчаливые лабиринты библиотек. // Пусть не скажут о нас: «На шорском наречье / говорил в Лету канувший древний народ, / язык диких птиц и зверей понимавший, / но забыл он мир духов — священный завет…» Проблема сохранения родного языка сегодня одинаково важна как для русского народа, так и для представителей большинства национальных республик, об этом из года в год кричит в своих стихах и поэмах казахский поэт Мухтар Шаханов, об этом пишет русский прозаик Владимир Крупин, этот вопрос поднимают и многие другие писатели. Перед угрозой всеобщей глобализации, стремящейся стереть национальные отличия между народами и превратить всех в одинаково безликую массу потребителей, единственным средством противостояния этому всеобщему обезличиванию является сохранение своего национального лица — языка, литературы, культуры, народных традиций, верований и прочего. Мы живём в такую эпоху, когда нужно иметь немалое мужество, чтобы, никого и ничего не боясь, сказать во весь голос: «Я — русский» или же: «Я — шорец», и Таяна Тудегешева своими стихами учит нас именно этому. Не подыгрывая никаким новомодным космополитическим тенденциям с их навязываемыми всем фальшивыми «общечеловеческими ценностями», она гордо заявляет: «Я — дочь, я — ветвь Абинского народа, / наш род — Аба, и нет древнее рода. // Аба — отец. В степи клубится пыль. / Склонил седую голову ковыль. // Аба! И слышу — стрел холодных свист. / Аба… Упал на землю жёлтый лист… // <…> // Аба… Растаял звук и песней стих. / Пою я реквием — прощальный стих. // Наш род угас… О, нет печальней рода! / Я — песня-плач Абинского народа».
Чтобы говорить от имени целого народа (каким бы много- или малочисленным он не был), нужно быть кровной частью этого народа, знать его душу, мыслить теми же образами, какими мыслит он, исповедовать те же ценности, какие исповедовали его предки. Новая книга Таяны Тудегешевой — красноречивое свидетельство того, что она не только не утратила свою связь с родной культурой и родным народом, но наоборот — сроднилась с ними в своих стихах ещё больше, закрепив в поэтическом слове характерную для шорцев художественную образность и систему исторических ценностей. Вот отрывок из её чисто описательного стихотворения о метели, иллюстрирующий собой соединение традиционной национальной образности с русской поэтической ритмикой: «Дни смешались в безумстве недель, / словно бисер в незримой руке. / Всё камлает шаманка-метель, / завывая в мятежной тоске. // В буйных ритмах со стоном кружится, / мудрость белых волос разметав. / Будто хочет навеки проститься, / в страстном танце земли отпылав…» А вот фрагмент из «программного» стихотворения-декларации о тюрках, к которым возводят свою историческую родословную сегодняшние шорцы: «Ширь Алтая, простор Евразийских степей / помнят древние вехи забытых путей… / Тюрки!.. / Гордый дух не сломить — лучше в землю уж лечь. / Если совесть молчит, прав становится меч… / Тюрки!.. / Вихри смолкли, им ветры поют в унисон. / Годы-кони умчались стрелой в горизонт… / Тюрки!.. / Крик мой в Вечное Небо — в пространство Времён. / Над веками парить гордый беркут рождён!!!»

Читая стихи Таяны Тудегешевой, нельзя не заметить встречающиеся в них время от времени стилистические неточности или же такие нарушения правил русского правописания, которые были бы просто недопустимы в стихах русского поэта. Но я не случайно обмолвился выше, что некоторые стихи Тудегешевой напоминают собой не столько оригиналы, сколько подстрочные переводы на русский язык — перед нами уникальный пример соединения национального образа мысли, национального способа построения художественных образов, национального принципа стихосложения и — современной русской письменности. В результате мы получаем стихи, напоминающие собой классические шорские юрты, только построенные уже не из дерева и шкур, а из современных металлических стоек и пластических материалов, да к тому же оборудованные внутри холодильниками, телевизорами, компьютерами и иными предметами нынешней цивилизации. Понятно, что какая-то деталь при сборке обязательно закатится в мох, какая-то окажется лишней, какую-то придётся заменить куском обычной стальной или медной проволоки... Важно не это. Важно то, что ночью, когда выключаются телевизор с компьютером и в юрте наступает тишина, становится отчётливо слышно, как над нею гудит в вышине вольный сибирский ветер, и в его широком дыхании слышится незатухающий гул истории. Вот ради этого одного и стоит продолжать писать стихи, сооружая при помощи строчек и рифм крепкие поэтические юрты, в которых сможет поселиться память об истории и культуре родного народа: «Слышишь, дядя? / Ты юрту построй на старинном оставленном месте, / где наш прадед с надеждой очаг зажигал. / Юрту-солнце построй, наряди, как невесту, / и чтоб в центре жилища — огонь запылал. // Созови всех на той, будет много народу. / Над огнём закамлает чугунный казан. / Возродим наш обычай, который от роду / нам отцами в наследство когда-то был дан…»
Поэзия Таяны Тудегешевой работает на возрождение обычаев родного народа, а это значит, она будет востребована как самими шорцами, так и всеми патриотами России. Потому что настоящий патриотизм всегда опирается на дружбу, а можно ли дружить с народом, которого ты не знаешь и не понимаешь? Стихи Таяны Тудегешевой как раз и помогают всем лучше узнать народ Горной Шории и понять его душу.

Николай ПЕРЕЯСЛОВ,
секретарь Правления Союза писателей России



Род Аба Аба, в переводе с шорского, — отец. Род Аба — в прошлом самый многочисленный род шорских кузнецов. Основатель древнего городища Аба-Тура, т.е. Отца-города, переименованного в XVI в. русскими казаками в Кузнецк, позднее — в Новокузнецк.
Я — дочь, я — ветвь Абинского народа,
Наш род Аба, и нет древнее рода.

Аба — отец. В степи клубится пыль.
Склонил седую голову ковыль.

Аба! И слышу — стрел холодных свист.
Аба… Упал на землю желтый лист.

В тугом колчане каждая стрела
В боях лихих врага настичь могла.

Аба… Но конь — споткнулся на скаку,
Лежит в кровавой пене на боку.

Был аргамак Горячий, лихой конь. со славою былой,
Затмило свет коварною стрелой.

Сыны ушли, избрав отважный путь,
Земля родная им не сдавит грудь.

Аба, отец!!! И глохнет в Небе крик…
Алыпом был, а стал — седой старик…

Аба, Аба… Смолк наковален стук…
Замкнула тишина зловещий круг.

Аба, Аба… Как гулко бьётся кровь,
Где мой очаг и где отцовский кров?

Аба!… А полдень — светел и высок,
Аба… И дуло холодит висок.

Аба… Растаял звук и песней стих,
Пою я реквием — прощальный стих.

Наш род угас… О, нет печальней рода!
Я — песня-плач Абинского народа.


Какими путями-дорогами…
Какими путями-дорогами
                  народ мой веками ходил!
Какими жестокими стрелами      
                  смертельно пронзаем он был.
Какие легенды-предания
                  он в памяти предков хранил.
Какие рассветы познания
                  он в горькому дыму позабыл…

Где древний очаг в центре круга,
                  что бережно дед мой хранил?
Не вспомню мелодий комуза Двух- или трёхструнный музыкальный инструмент.,
                  что прадед когда-то сложил.
Очаг тот, где род мой взрастили,
                  свинцовый туман схоронил.
Пути, что отцы проторили,
                  угрюмый бурьян полонил.
Хожу по земле сиротливой,
                  а ветер гортанно поёт,
Быть может, в стенаниях ветра
                  мелодия предков живёт?
Поведай же, ветер бессмертный,
                  куда твоя песня зовёт,
Зачем горизонт этот вечный,
                  ждёт тех, кто уже не придёт…


Легенда о скале Чедыгыс Скала в окрестностях г. Мыски Кемеровской области. В переводе с шорского «Четти кыс» или «Чедыгыс» означает «Семь девушек».
О, давно это было!..
У реки, у седого Мрас-су это было.
В лучезарной долине Мрас-су это было.
В небе солнце тогда языком говорило,
Ночевать не спешило… Вот, когда было.

*

Ввысь деревья росли до священных небес,
Был на море похожим нехоженый лес.
Ручейки-ребятишки бежали с гор вниз,
Птицы звали, ликуя, их в горную высь,
А Мрас-су обнимал ясный солнечный мыс,
Где стоит нелюдимо скала Чедыгыс,
В дымке тайны ушедших веков — Чедыгыс,
Незабвенная память — скала Чедыгыс!
О, давно это было…
Та скала Чедыгыс раньше юртой была,
Белокрылой и солнечной юрта была,
С очагом согревающим юрта была,
С очагом негасимым та юрта была.

*

Меж притоком Мрас-су эта юрта стояла
И рекой Огузас эта юрта стояла.
Круглый день солнце юрту руками ласкало,
Небо Вечное юрту с боков обнимало.

*

Средь непуганых птиц и весёлых зверей
Жили в юрте: отец, семь родных дочерей,
Семь помощниц отца — дорогих дочерей,
Длиннокосых сестёр, семь лесных дочерей.
Благодарные Небу росли Чедыгыс,
Поклоняясь Земле, расцвели Чедыгыс.
С красотой неземной — семь сестёр Чедыгыс,
С луноликой красой — семь сестёр Чедыгыс.

*

Жили дружно вдали ото всех… вдруг, как крик,
Из неведомой сумрачной дали —
Отцу вороны весть передали,
Хуже вести отыщешь едва ли —
Что враги смерть-войну развязали,
На цветущую землю напали.
Сонных, спящих алыпов связали,
Юных жён, дочерей в плен забрали,
В землю тёмную злую угнали.

Головой отец молча поник.
Головой седой низко поник.
Потемнел в небе солнечный лик,
И сдавил грудь несчастия миг.

*

На войну отец быстро собрался,
С дочерьми Чедыгыс попрощался,
С тяжкой думой он с ними прощался,
Словно с ними навеки прощался:
«Трудно будет, паллар «Дети мои!», без меня!
Кто же вас защитит без меня?
Выбирайте мужей без меня,
И живите, род предков храня».
Застонали в слезах Чедыгыс.
Потускнела небесная высь.
И легла тень на солнечный мыс,
Где под солнцем росли Чедыгыс…

*

Много солнц приходя, уходило,
Много лун приходя, уходило,
Много рек убегало весной,
Дни сменялись тоскою ночной.
В жёны сватать алыпы спешили,
Сыновья ханов сватать спешили,
На лихих аргамаках спешили,
Все в богатстве, удаче и силе…
И — ни с чем они прочь уходили.

Ибо ждали отца Чедыгыс,
И всё плакали семь Чедыгыс,
Неизбывной слезой Чедыгыс,
В безысходной тоске Чедыгыс.
Не дождавшись отца, поседели,
От страданий своих поседели,
От печали-тоски поседели,
И, как звёзды, глаза потускнели.
В юрте мрачной все семь затворились,
Все от горя они затворились,
Все от жизни земной затворились,
Все от солнца уйти сговорились.
И тогда юрта окаменела,
Навсегда юрта окаменела.
Стала юрта безмолвной скалой,
Молчаливой угрюмой скалой,
Одинокой печальной скалой
В память грустной легенды былой!
Где внутри плачут семь Чедыгыс.
В ожиданье отца Чедыгыс
До сих пор плачут семь Чедыгыс.
Со скалы слёзы катятся вниз.

Плачут летом и лютой зимой,
Истекая холодной слезой,
Безутешной и горькой слезой,
Неизбывной, как реки, слезой…


Не вернусь
Я к тебе не вернусь, никогда не вернусь,
Ни зимой, ни весной и не летом.
Не хочу возвращаться в забытую грусть,
В твой приют с запоздалым приветом.

Я к тебе не вернусь, никогда не вернусь,
Не дари мне невечных букетов.
Я таёжная ветвь, в вазе не приживусь,
Задохнусь от столичных паркетов.

Я к тебе не вернусь, никогда не вернусь
На земле этой, ложью согретой,
Лучше сгинуть в тайге в беспросветную муть,
Быть шаманской метелью отпетой.

Я к тебе не вернусь, не зови, не вернусь,
Хоть ты просишь и молишь об этом.
Лучше в горьком вине со слезой захлебнусь,
И в былом утону безрассветном.

* * *

Я сегодня свечей не зажгу,
Ни к чему мне их радостный свет.
За окном лунный блик на снегу,
Прочертил в дымке тающий свет.

Шорох ветра как чьи-то шаги…
И сквозь тучи — луны мутный взгляд,
Словно вороны, духи тайги,
Надо мной вьются ночи подряд.

Шепчет ветер, уснуть не могу,
С неба мягко снежинки летят.
Нежно раны-следы на снегу
Застилает в тиши снегопад.

От беззвёздной тоски в ночь уйду
Тем же следом, но не умолять —
Может, снежный покой там найду:
Будет вьюга меня обнимать…


Что ты смотришь
грустными глазами…
Что ты смотришь грустными глазами
На меня, мне свет уже не мил.
Так шаман безмолвными ночами
Просит счастья у небесных сил.

Мы с тобой со счастьем опоздали,
Скрылись в далях годы-скакуны,
Пронеслись, родные, заплутали,
Даже с гор Алтайских не видны.

Не томится слух мой соловьями —
Поселилась в сердце тишина.
В вышине орлица над горами
Безмятежной строгости полна.

Сердце спит. Что делать мне с собою?
О, любовь! О, если б ты зажглась!
В небесах взыграла б я грозою
И дождём на травы пролилась.


От священной земли
На земле моих предков седые уснули века,
А душа молча плачет, утратив дороги,
По которым впервые меня нежной мамы рука
Повела в эту жизнь, помогая подняться на ноги.

И пошла по земле я на слабых ногах,
Беззащитной девчонкой, хранимая Небом.
По неведомым тропам, в чужих городах,
Направляясь к вершинам с нехоженым снегом.

Ледяные ветра хлёстко били в лицо,
Вслед свистели метели, устав от погони,
А в глазах — мать с отцом, опершись на крыльцо,
Всё, сутулясь, стоят, как с молитвой в поклоне.

От священной земли поднималась в полёт,
Камнем падая вниз, я взлетала ввысь снова.
Всё казалось: с высот голос предков зовёт,
Покорять вышину призывает сурово.

У тайги научилась — в борьбе побеждать,
У заоблачных гор — сторожить свои недра.
У стремительных рек — в горе не унывать,
У могучего кедра — добро сеять щедро.

Ну, а если случится мне в пропасть упасть —
На крылатых легендах взлечу в выси снова!
И во мне — спят века. Но их древняя власть —
Пробуждается магией вещего слова...