Гуц и святой чай

Добрые люди называли Гуца дурачком. Он плохо соображал, знал мало слов, а в ответ на вопрос либо улыбался, либо мычал, но делал это так, что собеседники обычно улавливали в его мычании нотки отрицания или согласия.

До тридцати двух лет Гуц жил с мамой, которая каждое утро и каждый вечер, несмотря на погоду и плохое самочувствие, выходила с сыном на долгую прогулку. Выводила мальчика в люди, как она это называла. Мама перезнакомилась почти со всеми соседями по дому и со многими жителями соседних домов. Кто-то мог бы сказать, что тем самым мама пыталась создать для Гуца более-менее благоприятную обстановку, избавив его от насмешек и нападок, но на самом деле она просто любила людей и любила поболтать.

Когда мама умерла, опекуном Гуца стала ее старшая сестра. Тетя переехала в двухкомнатную квартиру Гуцев, а свою однушку сдала парочке студентов, у которых в течение всего года не снимались новогодние гирлянды. Тетя сказала Гуцу, что его мама улетела на небеса и что совсем скоро она тоже улетит туда же, а потом и он, бедный Гуц, последует за ними.

Первое время после похорон Гуц часто ходил туда-сюда по комнате, заламывая руки и тиская мягкую игрушку. Он плохо ел и мало спал, а однажды ночью тетя услышала, как он по-щенячьи поскуливает у себя в кровати. Тетя жалела Гуца, но приласкать его так, как это делала покойная сестра, у нее не получалось. Не получалось даже просто погладить его по голове или обнять — возможно, потому, что она видела перед собой не ребенка, а высоченного, под два метра, мужчину с огромными руками и ногами.

Гуц успокоился, когда тетя начала выводить его в люди по примеру покойной сестры. У тети болели ноги и спина, поэтому их прогулки по району стали короче, что не устраивало Гуца. Он тянул тетю за рукав, она уговаривала его вернуться домой. Иногда Гуц плакал, как маленький, и после таких истерик он несколько часов подряд не смотрел тете в глаза.

После первого инсульта тетя перестала гулять с Гуцем, а после второго — разрешила ему выходить на улицу в одиночку. Иногда она думала, что если Гуц потеряется или попадет под машину, то, может, оно и к лучшему. За такие мысли она себя корила, но ничего поделать с собой не могла.

* * *

Перед прогулками Гуц заваривал чай. Он делал это особым образом, как научила мама. Насыпая в чайник заварку, мама произносила молитву и желала здоровья родственникам, друзьям, знакомым и всем тем, кто мог нуждаться в ее молитве. Гуц молиться не умел, он просто перебирал в уме всех людей, которых знал или с которыми случайно сталкивался на улице. Мама говорила, что их с Гуцем чай освящен молитвой, а Гуц говорил просто: «Святой чай».

Свой чай он наливал в большой старый термос с выцветшим рисунком. Термос протекал, поэтому Гуц старался нести его аккуратно, чтобы не пролить и не обжечься.

На первую прогулку Гуц выходил около десяти утра. Он громко, значительно громче, чем требовалось, здоровался с пожилой консьержкой, которая всегда смотрела телевизор с выключенным звуком.

— Привет, я Шура Гуц, — говорил Гуц.

Раньше мама часто заходила к консьержке в каморку, расспрашивала про здоровье, про сериал, про сына, который восемь лет отсидел в тюрьме за наркотики, а после освобождения пил и делал ставки на спорт. Консьержка думала, что ей больше повезло с ребенком, чем Гуцевой маме, а мама думала, что все наоборот.

— На! — говорил Гуц консьержке, протягивая ей термос.

Консьержка послушно отвинчивала крышку-чашку и наливала себе немного чаю, а если по какой-то причине отказывалась от чаепития, то Гуц переставал улыбаться и строил плаксивую мину. Консьержка знала, что лучше сделать пару глоточков, даже если не хочется, чем полчаса успокаивать плачущего Гуца.

Гуц ходил примерно по одному и тому же маршруту, встречая по пути примерно одних и тех же людей. Порой он становился свидетелем происшествий, серьезных и не очень. Однажды видел, как скорая помощь забирает пострадавшего с места аварии. На мокром асфальте лежал чей-то ботинок. В другой раз он остановился и с открытым ртом разглядывал целующуюся парочку. Девушка встала на бордюр и обхватила парня за шею. Когда они заметили Гуца, то перестали целоваться и так быстро ушли, что он не успел предложить им чая.

Во время послеобеденной прогулки Гуц иногда встречал дядю Валеру, который сидел в своем такси, слушал радио про политику и щелкал семечки. По шелухе на асфальте всегда можно было понять, что здесь стояла машина дяди Валеры. Дядя Валера пил гуцевский чай, только если ему не надо было никуда ехать.

— На! — говорил Гуц, протягивая термос.

— Давай, студент, — отвечал дядя Валера.

Дядя Валера доставал из бардачка бутылку и добавлял в чай виски. Гуц не знал, почему таксист называет его студентом, но ему это нравилось. А еще ему нравилось, что дядя Валера угощал его семечками. Гуц стоял рядом с машиной и слушал радио, где говорили, что в стране все плохо и будет еще хуже, а потом шел дальше.

Каждый день Гуц навещал охранника стоянки, который жил в прицепе-даче и говорил на языке, которого Гуц совсем не понимал. Охранник представлялся Ромой, но друзья, которые вместе с ним курили кальян в прицепе, никогда так его не называли. Рома разрешал Гуцу нажимать на кнопку, поднимающую и опускающую шлагбаум, и за это мама Гуца иногда приносила в прицеп еду. После маминой смерти Гуц не угощал Рому едой, только чаем из термоса, но тот все равно обходился с дурачком по-доброму.

По вечерам Гуц угощал чаем соседа, чьего имени он не знал, а спросить не умел. Этот сосед каждый вечер встречал жену с работы.

— Привет, я Шура Гуц, — говорил ему Гуц.

Мама рассказывала, что соседская жена боялась заходить в подъезд одна, потому что много лет назад на нее напали в лифте и что-то плохое с ней сделали. Гуц предлагал соседу чай из термоса, и тот делал один-два глотка, но не из Гуцевой кружки-чашки, а из своего пластмассового стаканчика. Он выносил его из дома, так как брезговал. Так мама говорила Гуцу, так оно и было.

* * *

Во дворе одного из домов, мимо которого ежедневно проходил Гуц, кто-то поставил снежные фигуры. Это были не какие-нибудь снеговики или нагромождения снега, отдаленно напоминающие за́мки. И построили их очевидно не дети. Во дворе дома, на детской площадке, стояли большие, в человеческий рост, детально вылепленные и красивые, как на выставке, фигуры Тигра и Деда Мороза. Рядом с Дедом Морозом лежала шахматная доска — тоже из снега. Снежные фигуры покрывала голубая краска.

Гуц набрел на фигуры в конце февраля, преследуя голубя. Глупый голубь ходил по тротуару, а когда Гуц его спугнул, перелетел на детскую площадку с фигурами. Гуц забыл про голубя и уставился на Тигра и Деда Мороза. Он почти сразу догадался, что они ненастоящие, но долго не решался к ним приблизиться. А вдруг, подумал он, внутри снежных фигур сидят люди, которые выскочат и специально его напугают, как делал бывший тетин муж. Или вдруг они только что покрашены, как иногда красят горки и карусели, а красно-белую ленту еще не успели повесить.

Гуц стоял и кусал губы, пока на детскую площадку не пришла женщина с ребенком в санках.

— Р-р-р, — сказала женщина, показывая малышу Тигра.

— Р-р-р, — повторил малыш.

Женщина предложила ему походить ножками и потрогать Тигра, но малыш отказался. Ему было тепло и уютно в меховом конвертике.

Когда они ушли, Гуц медленно приблизился к фигурам. Он снял варежку и потрогал тигриную морду. В глазницах Тигра чернели большие, с четырьмя дырочками, пуговицы. Одно ухо было отломано.

— Р-р-р, — сказал Гуц полушепотом.

Он подошел ко второй фигуре. На шее Деда Мороза висела новогодняя гирлянда. Не зная, что за ним наблюдают, как за глупым голубем, он потрогал щеку Деда Мороза. Интереса ради Гуц проткнул щеку, вытащил палец из дырки и посмотрел на него, будто ожидал что-то интересное увидеть.

В этот момент на Гуца напали. Первый снежок попал ему в спину, но Гуц этого не заметил. Второй снежок приземлился рядом, Гуц и на него не обратил внимания. Третий снежок угодил Гуцу в локоть, отчего он едва не выронил свой термос с чаем. Гуц обернулся и никого не увидел, посмотрел на серое небо и там тоже никого не увидел. Четвертый снежок попал ему в лицо, закололся, обжег щеки и нос, залез за шиворот. Гуц замычал и принялся вытаскивать снег из-за шиворота. Тут он наконец увидел девочку, которая пряталась за скамейкой. У нее была зеленая шапка и зеленый шарфик.

Гуц не смог сказать ничего лучше, чем:

— Ай-ай-ай!

Так говорила мама, когда отчитывала детей, которые обижали Гуца. Это было давным-давно, когда Гуц еще пытался играть с другими детьми. Раньше маме часто приходилось ругать злых детей и стыдить их матерей.

— Ай-ай-ай! — чуть громче повторил Гуц.

Девочка поднялась с корточек и вышла из-за скамейки, на которой у нее лежало еще несколько заранее приготовленных снежков.

— А потому что не надо трогать фигуры! — сказала девочка, да так уверенно, как могла бы сказать Гуцева мама и как он, Гуц, никогда бы не смог.

— М-м-м, — обиженно промычал Гуц.

— Их строили не для того, чтобы вы в них тыкали! А вы тыкаете!

Не дожидаясь ответа, сердитая девочка резко развернулась и пошла в сторону ближайшего дома. Открыла дверь и скрылась в подъезде. Но даже если бы она осталась на детской площадке, то все равно бы не услышала от Гуца ни слова. Гуц пошарил рукой рядом с собой, чтобы найти мамину руку. Там было пусто, и Гуц поспешил домой.

* * *

После встречи с девочкой Гуц плохо спал. Снежная фигура во сне расчесывала Гуцу волосы, которых почти не осталось на его голове. Фигура была теплая, мягкая и приятно пахла. Фигура сидела у него в комнате, а когда он вроде бы проснулся, она показала на изголовье кровати и сказала:

— Одежда там, Шурочка.

Гуц проснулся посреди ночи от холода, и ему стало грустно. Он поплелся в комнату тети и сел на пол возле ее кровати. Кровать узкая и скрипучая, даже мама не разрешала ему ложиться к ней. Тетя похрапывала. Сначала Гуц смотрел на тетину пятку, а потом — на моль, сидевшую на стене.

Никто об этом не знал, но Гуц старался не убивать моль, даже если мама или тетя его об этом просили. Он специально хлопал мимо, а если ему случалось свалить моль на пол, то он поднимал ее за крылышко и относил куда-нибудь на подоконник, разглядывал и мысленно просил глупое насекомое улететь в безопасное место. А еще он давал пойманной моли имена, которые коверкал на свой манер: Моля, Муля, Миля...

Гуц положил голову рядом с тетиной пяткой и заснул.

* * *

Добрые люди называли Гуца дурачком, а злых он обходил стороной. В подземном переходе иногда сидел старик, который играл на аккордеоне. Когда Гуц еще гулял не один, а с мамой, он останавливался около аккордеониста, чтобы послушать музыку и посмотреть, как прохожие бросают мелочь в его картонную коробочку. Ему нравилось заглядывать в коробочку и смотреть, сколько там всего набралось. Но однажды старик назвал Гуца нехорошим словом, сказал, что тот отпугивает клиентов, и прогнал его вместе с мамой. У той никогда не было лишних денег, которые можно было бы бросить в картонную коробочку. С тех пор Гуц боялся идти по подземному переходу, если слышал звуки аккордеона.

В отличие от старика-аккордеониста девочка с зеленой шапкой и зеленым шарфиком его не пугала. Наверное, потому, что она не говорила злых слов. Гуц по-прежнему, следуя своему привычному маршруту, ходил мимо площадки со снежными фигурами. Тигр и Дед Мороз стояли всё так же бездвижно, это значило, что никаких людей внутри фигур не было. На лавочке Гуц часто видел девочку, но подходить к ней не решался, наблюдал за ней издалека.

Однажды Гуц стал свидетелем ссоры между девочкой и хозяйкой французского бульдога. Пес подошел к Тигру, понюхал его у основания, повернулся бочком, но не успел задрать лапу, как девочка бросила в него снежок. Бульдог подскочил к хозяйке с поджатым хвостом, а та накинулась на девочку с криками.

— Сколько раз я тебе говорила! Не смей в нас кидаться! Ты хочешь, чтобы мы замерзли и простудились?

— Скажите своему псу, чтобы он не делал это на мои фигуры! — сказала девочка. — Вы думаете, что их для этого построили?! Чтоб на них писали все?

— Мы гуляем здесь и писаем больше пяти лет!

— Я позвоню в полицию, и вас арестуют, — пригрозила девочка.

— Это я позвоню в полицию, нехорошая ты девочка, и тебя отправят в детский дом!

Звонить в полицию женщина не собиралась. Она схватила бульдога и, нашептывая ему утешительные слова, пошла по тропинке. Пса она держала так, чтобы его можно было прикрыть собой от снежков.

Пока женщина и девочка ругались, Гуц в беспокойстве шагал из стороны в сторону. Когда женщина с бульдогом ушла, Гуц двинулся было в сторону девочки. Вдруг она хочет пить, а у него целый термос с собой... Но потом Гуц вспомнил злое лицо девочки и испугался, что она опять будет кидаться в него холодными снежками.

* * *

Гуц встретил девочку в конце февраля, а подружился с ней в середине марта.

Он услышал возбужденные голоса на детской площадке, увидел мельтешение маленьких тел. Мальчишки перебрасывали друг другу зеленую шапку, а девочка пыталась ее отобрать. Они смеялись, а она сначала молчала, а потом стала ругаться, причем довольно изобретательно, отчего Гуц даже вспомнил старика-аккордеониста с его нехорошими словами.

— Ай-ай-ай! — сказал Гуц, когда до него дошло, что дети вовсе не играют.

Его никто не услышал и не мог услышать, потому что он стоял далеко от детей и говорил полушепотом.

Девочек нельзя обижать, учила мама, девочек нужно защищать. Гуцу хотелось защитить девочку, но он не знал, как это сделать. Да и шумные мальчики его пугали. Они были маленькие, гораздо ниже Гуца, но если бы они втроем встали друг на друга, как акробаты в телевизоре, то стали бы выше него...

Девочка ударила одного из мальчиков по ноге, и тот вскрикнул, а потом бросился на девочку и повалил ее на снег.

— Ай-ай-ай! — повторил Гуц, подойдя к детям.

Он смотрел себе под ноги, боясь встретиться взглядом с кем-то из мальчиков. Одному из них он протянул свой термос и, все так же глядя в истоптанный снег под ногами, сказал:

— На! Чай! На!

Мальчик попятился. Гуц протянул термос другому мальчику, но тот покачал головой.

— Не-а! Спасибочки, не надо! — сказал мальчик таким уверенным и насмешливым тоном, каким у Гуца никогда бы не получилось сказать. А потом мальчик показал другу на лицо Гуца:

— Смотри, у него слюни текут!

— Слюнявый, — подхватил другой мальчик. — Ирка дружит с бомжом!

А внизу, на снегу, кричала девочка:

— Отстань! Да отстань ты!

Мальчик сидел на ней верхом и пихал ей снег в лицо.

— Отстань! Отстаньте вы все!

И тогда Гуц замычал. Он давно, а может, и никогда не мычал так громко, как сейчас. Как будто включили какое-то устройство, что-то механическое, наподобие турбины самолета. Его мычание, казалось, могли услышать жители всех окрестных домов, чьи окна выходили на площадку со снежными фигурами.

— Бомжара! Тупая бомжара! — крикнул один из мальчиков.

Мальчики сбились в кучку и отступили, боясь, что на мычание Гуца сбежится народ.

Девочка вскочила на ноги. Она не морщилась от мычания и ничего такого, она очищала шапку от снега, а ее длинные рыжие волосы блестели на солнце. Гуц только сейчас, когда солнце выглянуло из-за туч, обратил внимание на рыжину ее волос. И его мычание постепенно стало затихать. Он не помнил, какого цвета волосы были у его мамы, возможно, такие же рыжие и такие же длинные. Он точно помнил, что они вкусно пахли шампунем.

Мальчики ушли, а Гуц все смотрел и смотрел на девочку.

— Ты что, и вправду бомж? — спросила девочка.

— Привет, я Шура Гуц, — скороговоркой произнес Гуц, после чего назвал свой адрес.

Гуца хвалили, когда он называл свое имя и адрес, поэтому сейчас он улыбался в ожидании похвалы. Девочка посмотрела на термос, который он прижимал к груди, как ребенка. Гуц проследил за ее взглядом, и улыбка его стала еще шире.

— На! — сказал Гуц, протягивая девочке термос.

— Что это?

— Чай, — объяснил Гуц. — Святой чай.

Термос был старый, не очень чистый, с выцветшим рисунком. Девочка нехотя, чтобы только не обидеть своего рыцаря со слюнявым ртом, отвинтила крышку-чашку и налила себе немного чаю.

Рыжеволосая девочка рассказала, что эти мальчишки, эти дурацкие засранцы, учились с ней в одной школе, лазили по ее Тигру и обязательно сломали бы его, если бы она их не прогнала. Хотя прогнать у нее так и не получилось, потому что их трое и все они засранцы. Еще она сказала, что никогда не плачет, даже когда очень больно или очень обидно. Другие дети плачут даже в старших классах, а из нее за всю жизнь только пара слезинок выкатилась, да и то в глубоком детстве, когда ее характер еще не сформировался.

Из дальнейших слов девочки Гуц мог бы понять, но не понял, что снежные фигуры во время новогодних каникул построила ее бабушка, которая раньше работала в архитектурном бюро. Папа носил ей снег, а бабушка лепила из него Тигра и Деда Мороза. Тигр был просто Тигром, а вот Дед Мороз был копией бабушкиного покойного мужа. Он много пил, много ел и каждый вечер упрашивал ее поиграть в уголки, но проигрывал и обижался. Поэтому рядом с Дедом стояла шахматная доска.

По словам девочки, фигуры привлекали внимание соседей и прохожих. Кто-то из них относился к Тигру и Деду бережно, а кто-то трогал их, залезал на них верхом, выковыривал блестки из тигриного лба. Сумасшедшая тетка с бульдогом писала на него, а как-то раз даже покакала, то есть, конечно, не она сама, а ее сумасшедший пес. Девочке тогда пришлось бежать домой за целлофановым пакетиком, чтобы убрать за собакой, вот же гадость!

Девочка с рыжими волосами села на лавочку, где у нее был постелен капюшон от какой-то куртки, которую давно никто из родных не носил. Гуц сел рядом. Мимо площадки проходили люди, большинство из которых не обращало внимания на снежные фигуры, на девочку и на Гуца.

Гуц не спросил, девочка сама объяснила. Охранять фигуры она стала после того, как бабушка заболела и ее увезли в больницу на скорой. Папа дал фельдшеру пять тысяч, чтобы бабушку увезли в хорошую больницу. Об этом девочка рассказала Гуцу по секрету. Бабушке сделали операцию на сердце, но еще не перевели из реанимации в обычную палату. Девочка пообещала бабушке, что, пока та в больнице, она будет приглядывать за снежными фигурами. За снежным нашим зоопарком, как говорила бабушка.

— Ты не похож на бомжа, — сказала девочка, выпив весь чай из термоса. — Бомжи не ходят с термосом. Если бы ты был совсем уже бомжом, то ты бы не стал гладить Тигра. Ты бы его даже не заметил, потому что у настоящего бомжа много других дел.

Пошел снег. С неба падали крупные хлопья. Гуц снял перчатки и стал хлопать перед собой в ладоши, ловя снежинки.

— Моль, — сказал Гуц.

Он ловил прохладные снежинки, заглядывал в ладоши и смотрел, как испаряется влага на горячей и сухой коже. Девочка сперва просто наблюдала за ним, а потом начала повторять. Гуц улыбался широко, во весь свой рот с белыми зубами. Ему хотелось смеяться, но он сдерживал смех, потому что мама говорила, что он смеется очень громко и это пугает людей.

* * *

С тех пор Гуц и девочка виделись почти каждый день. Они следили за тем, чтобы французский бульдог не мочился на детской площадке, чтобы мальчишки не ломали снежные фигуры, чтобы прохожие, которые фотографировались с Тигром и Дедом, не садились на них и не облокачивались.

Девочка и Гуц придумали поить снежные фигуры чаем из термоса, чтобы они дольше не таяли. У охранника Ромы они выпросили несколько лоскутов оградительной ленты и обнесли ею Тигра и Деда.

— Получилось как будто место преступления, — сказала довольная девочка.

Девочка уговорила Гуца спуститься в подземный переход и кинула в старика-аккордеониста два снежка. Попрошайка обругал их нехорошими словами, но на этот раз Гуц не расстроился, он смеялся вместе с девочкой, зараженный ее весельем.

Девочка хорошо рисовала. Ее пальцы вечно были в разводах от цветных ручек. Она брала с собой на улицу блокнот и рисовала волшебных зверей из волшебной страны: драконов, единорогов и таких существ, которым сама придумывала названия. Она придумала и его, Гуца, нарисовав длинноногого оленя с кораллами вместо шерсти. У него была широкая улыбка Гуца и узкие глазки.

Когда шел снег, девочка раскрывала зонтик, чтобы бумага не намокла. Она рисовала, а Гуц держал зонтик и чувствовал себя самым нужным человеком на свете. У него никогда не было друга, только мама, тетя, консьержка, дядя Валера и другие добрые люди, которых, как говорила мама, Бог послал ему в помощь. А теперь вот есть эта девочка, которая защищала бабушкины фигуры от всех на свете.

Девочка угощала Гуца сухариками и сладостями. Дома Гуц редко ел что-то вкуснее баранок и сухарей, обсыпанных сахаром, поэтому радовался походам в магазин. Всем кассирам он протягивал свой термос с чаем, но не сильно настаивал на чаепитии.

Бывало, что Гуц вел девочку по своему обычному прогулочному маршруту. Тогда они встречали старых знакомых Гуца, в том числе дядю Валеру. Если дело было вечером, то таксист выпивал коктейль, приготовленный из виски и чая.

— Хороший чай, целебный, — говорил дядя Валера, подмигивая девочке.

— Правда?

— От всех болезней защищает.

В семье девочки никто не пил. Ни папа, ни мама, ни бабушка. Разве что шампанское на Новый год. Девочка не знала, можно ли верить таксисту или нет, но все-таки верила, так как привыкла верить взрослым.

* * *

В один из будних дней, когда родители были на работе, девочка привела Гуца к себе домой. В прихожей он положил куртку и варежки на пол, потому что верхняя одежда на вешалке висела очень чистая и опрятная. Ему не хотелось запачкать мамину и папину одежду.

Большая и светлая квартира девочки напомнила Гуцу магазин, где специальные люди раскладывают продукты по пакетам и куда они с мамой заглянули всего один раз, да и то ничего не купили. Пол в ванной был теплый. Гуц потрогал его рукой, чтобы убедиться, что он действительно теплый.

В бабушкиной комнате тоже было светло и просторно, но пол не подогревался. Повсюду висели картинки, фотографии, иконы и рамочки с засушенными насекомыми. Гуц долго разглядывал огромного жука с натертым до блеска панцирем.

Девочка сказала Гуцу, что после возвращения из больницы бабушка обязательно с ним познакомится. Бабушка приготовит шарлотку, и Гуц съест не меньше трех кусков, пока не объестся, а остатки она наверняка завернет ему с собой. А потом они поиграют с мамой и папой в настольную игру, Гуц будет кидать кость, и она, девочка, научит его так дуть на кость, чтобы как можно чаще выпадала шестерка.

Девочка показала ему свою комнату, книжки, цветные ручки и рисунки, среди которых Гуц увидел снежные фигуры и самого себя в образе кораллового оленя.

— Шура, — сказал Гуц, тыкая пальцем в нарисованного себя.

— Не тыкай.

— Нина, — сказал Гуц, показывая пальцем на девочку, стоящую рядом с оленем.

— Я никакая не Нина, я Ирина.

— Нина, — повторил Гуц, широко, от уха до уха, улыбаясь.

На одном из рисунков девочка изобразила старый термос Гуца, из которого изливалась разноцветная жидкость. Перед термосом выстроилась очередь из волшебных зверей, чьи причудливые тела покрывали раны. Из ран текла кровь, а из глаз животных — слезы.

— Святой чай, — сказал Гуц с серьезным видом. Он все понял. Нарисованные звери пили Гуцев чай, чтобы поправиться.

* * *

А потом на детскую площадку со снежными фигурами пришел папа девочки. Он поздоровался с Гуцем за руку и что-то ему сказал, о чем-то его спросил, но Гуц ничего не понял. Он смотрел на большие папины очки и на большую папину родинку, похожую на ежевику. Она созревала на папиной шее. Папа был приятный, и Гуцу казалось, что все хорошо. Папа увел девочку домой, и она даже толком не успела попрощаться с Гуцем.

На следующий день девочка не пришла на площадку. И через день тоже. Гуц сидел на лавочке один, термос стоял рядом. Мимо проходили люди, и Гуц каждый раз думал, что это идет не чужой человек, а его девочка.

Тигр и Дед стали подтаивать на мартовском солнце. Гуц подносил им кружку-чашку с чаем, но это не помогало. Первыми форму потеряли шахматные фигуры.

На третий или четвертый день девочкиного отсутствия Гуц увидел бабушку. Она села на лавочку и приветливо ему улыбнулась. Гуц решил было, что это та самая бабушка, которая построила Тигра и Деда Мороза, но едва он, по-дурацки широко улыбаясь, предложил ей чай, бабушка как будто испугалась и поспешила уйти с площадки.

Прибегали мальчишки, те самые засранцы, покружили по площадке, покружили, как истребители, и улетели. Самый злой мальчик ударил Тигра ногой и обозвал Гуца нехорошим словом. В боку Тигра осталась рана.

* * *

Девочка вернулась, когда снежные фигуры уже почти растаяли. Все это время Гуц приходил на детскую площадку и ждал.

— Привет, я Шура Гуц, — сказал ей Гуц, как будто она могла забыть его.

Девочка рассказала, что папа запретил ей гулять с Гуцем, потому что подумал, будто он не совсем нормальный и опасный. Это, понятное дело, не так, но окна их квартиры выходят на детскую площадку со снежным зоопарком, и папа с мамой обязательно бы увидели ее с Гуцем. Поэтому она так долго, почти целых две огроменные недели, не виделась с Гуцем.

— Это бабушке, — сказала девочка, показывая Гуцу пакет. — Там шоколадные кексы, я их сама приготовила. У тебя термос полный?

— Термос, — улыбнулся Гуц, и девочка приняла это за утвердительный ответ.

Ничего ему не объясняя, девочка взяла Гуца за рукав и повела его к дяде Валере. Она попросила таксиста отвезти их к бабушке в больницу и дала ему денег. Дядя Валера сказал, что этого мало, и девочка пообещала ему принести столько, сколько нужно. Главное, чтобы он ничего не говорил родителям. Это сюрприз для бабушки и это секрет от мамы с папой, которые не любили Гуца.

Гуц не спрашивал, куда и зачем они едут, он просто понял, что нужно слушаться девочку, как он слушается всех взрослых. За окном мелькали знакомые Гуцу строения, деревья, исхоженные им вдоль и поперек тротуары. Радиоведущий говорил о политике и много ругался, дядя Валера ругался вместе с ним.

Машина остановилась около больницы, на территории которой стояла часовенка. Пока Гуц неловко напяливал бахилы, девочка подошла к стойке регистрации и переговорила с женщиной в окошке.

Бабушкину палату они нашли на четвертом этаже. Она лежала с двумя другими женщинами — одной молодой, а другой не очень.

Девочка сначала как будто даже не узнала бабушку. Так сильно та похудела. Бледная, с посиневшими губами, немного похожая на одну из своих снежных фигур. Бабушка хотела привстать на кровати при виде гостей, но передумала, или ей не хватило на это сил.

Девочка достала из пакета контейнер с подгоревшими кексами и первым делом рассказала бабушке о Гуце, о том, как они охраняют снежный зоопарк, как папа с мамой не разрешают ей гулять с Гуцем и как Гуц всех-всех угощает своим чаем.

— Шура и дядя-таксист говорят, что он... — девочка запнулась, постеснявшись произносить слово «святой», — очень полезный.

— Святой чай, — подтвердил Гуц.

Девочка взяла у Гуца термос и налила бабушке чай.

— Ну как? — спросила девочка, когда бабушка сделала пару глоточков. — Тебе получше? Немножечко получше, да?

Бабушка попыталась сделать вид, что ей получше, но получилось не очень убедительно. Тогда девочка попросила ее выпить еще, и она выпила.

Девочка смотрела на бабушку в ожидании чудесного преображения. Наверное, бабушка должна была заметить внутри себя какие-то изменения, удивиться, заулыбаться, вскочить с кровати и крикнуть что-то жизнеутверждающее. Не дождавшись ничего такого, девочка стала показывать бабушке свой блокнот с рисунками и объяснять, кто из ее фантастических зверей кто.

Бабушке было неудобно смотреть на высоченного Гуца, поэтому она велела ему сесть на кровать. Девочка сидела по одну сторону, а Гуц — по другую. Бабушка поблагодарила девочку и Гуца за то, что они оберегали Тигра с Дедом, и пообещала следующей зимой сделать еще фигуры. Если жива буду, добавила бабушка. И если он, Гуц, им поможет, то фигур будет не две-три, а намного больше, и люди из других районов, а может, и городов будут приезжать к ним, чтобы полюбоваться на снежный зоопарк.

Бабушка рассказала, что много лет назад, когда она работала в архитектурном бюро, ей с коллегами пришлось всю неделю работать в офисе. Нужно было сделать что-то важное, о чем потом писали в газете. Они работали днями и ночами, а утром немного спали на полу в спальных мешках, как в походе. Бабушка до сих пор встречается со своими коллегами, которые тоже давно стали бабушками и дедушками, и они обсуждают ту неделю, проведенную на работе. Бабушка призналась, что иногда она ложится спать дома на полу в память о прошлом.

Девочка видела, что бабушка оживилась, и радовалась. Она хотела налить бабушке еще чаю, но в термосе было пусто.

— Пусто, — сказала девочка, с возмущением глядя на Гуца.

— Пусто, — повторил Гуц, улыбаясь.

— Я же тебя спрашивала, полный термос или не полный! — повысила голос девочка.

Бабушкины соседки по палате посмотрели на них.

— Кому ты дал весь чай, говори давай! — сказала девочка.

— Рома, чай, — сказал Гуц.

— Какой такой Рома еще?

— Рома, — объяснил Гуц, перестав улыбаться и почувствовав себя виноватым.

Бабушка пыталась успокоить внучку. Все хорошо, ей стало лучше, спасибо, Шурочка, спасибо, Иришечка. Если бы в этот момент в палату не зашла медсестра, девочка бы продолжила ругаться. Но пришлось замолчать. Медсестра с порога отчитала Гуца и девочку за то, что они сидят в грязном на кровати и шумят. Она сказала, что бабушка устала и что им пора уходить.

Бабушка скорчила девочке смешную рожицу, мол, вот какая строгая тетя тут командует, и девочка с Гуцем засобирались. На прощание девочка обняла бабушку и поцеловала ее в щеку, а Гуц, который знал, что взрослые не любили с ним обниматься, обнял бабушкины ноги, лежавшие под одеялом.

* * *

Около гардероба Гуц долго шарил по карманам. Когда он наконец нашел номерок, девочка выхватила его из рук Гуца и отдала гардеробщику, хотя Гуц сам хотел это сделать. На улице девочка не выдержала.

— Чего ты улыбаешься! — крикнула она.

Гуц почти всегда улыбался, когда был с девочкой, поэтому он не смог ничего ответить.

— Бабушка болеет, а ты улыбаешься, — продолжила девочка. — Я же тебя спрашивала, полный термос или не полный! Надо было бабушке больше чая дать, а не капелюшечку, как птичке какой-то, она же не птичка тебе! Из-за тебя бабушка может не скоро выздороветь! Дурацкий Шура, дурацкий термос!

Она отобрала у Гуца термос и швырнула его в лысые кусты. Гуц заволновался, начал перелезать через ограду, но потерял равновесие и повалился на землю. Снег почти весь растаял, и там было грязно. Лежа на животе, Гуц замычал, турбина включилась и завыла. Прибежал дядя Валера, который дожидался их в машине, и помог Гуцу подняться. Турбина смолкла.

— Ты чего? — сказал дядя Валера девочке. — Он же больной, с ним ласково надо.

Девочка молчала всю дорогу. Гуц смотрел на девочку, надеясь, что она его простит, хотя он понятия не имел, что такого плохого сделал. Девочка говорила, что никогда не плачет. Она не плакала, даже когда мальчик сидел на ней верхом и пытался накормить ее снегом. Но сейчас она плакала, отвернувшись к окну.

Выйдя из машины, девочка направилась в сторону своего подъезда, потом передумала и вернулась к машине.

— Прости, что назвала тебя дурацким, ты не дурацкий, — сказала она Гуцу.

— Прости, — повторил Гуц за девочкой и заулыбался.

— Я вам завтра деньги принесу, хорошо? — сказала девочка таксисту.

— Все нормально, не надо, — сказал дядя Валера.

Гуц пришел домой к обеду. Тетя чувствовала себя неплохо, поэтому сварила гороховый суп и приготовила сухарики в духовке — одно из любимых блюд Гуца. После обеда Гуц смотрел в окно, где далеко-далеко шел дым. Он показал тете на дым, но та его успокоила. Если там что-то серьезное, сказала тетя, то пожарные уже в пути.

* * *

На следующее утро перед прогулкой Гуц заварил чай. Он стоял над чайником и, как учила его мама, вспоминал всех людей, которые вспоминались. Мама, тетя, консьержка, дядя Валера, охранник Рома, который не Рома, тетин бывший муж, но не тот, который пугал Гуца, а другой... Гуц пытался вспомнить всех насекомых, которым дал имя и которых отпустил из жалости. Имен он не помнил, поэтому на ходу придумывал новые: Мася, Муся, Мяся... Он несколько раз подумал о девочке и бабушке. Отдельно подумал о Тигре, Деде Морозе, о мальчиках с бульдогом и старике с аккордеоном. Он не молился, а просто наблюдал за их смутными образами, проплывающими в сознании. Вот они есть, и пусть они будут.

На детской площадке, где раньше стояли Тигр и Дед Мороз, Гуц нашел рисунок. Он лежал на лавочке под камешком. На рисунке Гуц увидел портрет мужчины с большим ртом и узкими глазами. Такими узкими они стали, потому что мужчина смеялся. Портрет был нарисован не цветными ручками, какие обычно использовала девочка, а простым карандашом. И не было у мужчины ни оленьих рогов, ни термоса с волшебной жидкостью. Это был Гуц, но Гуц этого не знал.