Вы здесь

Пломбир и брюссельская капуста

Рассказ
Файл: Иконка пакета 03_kopninov_pibk.zip (42.88 КБ)

Жара медленно, но верно пошла на убыль, давая передышку накаленному за день городу. В урочный час пунктуальное солнце покатилось к горизонту, позволяя деревьям и зданиям протянуть прохладную тень прохожим.

Четверг завершал свою будничную поступь, намереваясь в скором времени передать еженедельное дежурство пятнице. А пятница, понимая, насколько она всем желанна и всеми любима — оттого, что ее явление предшествует двум выходным дням, — потихоньку разминала ножки, готовясь к астрономически выверенному пути длиною в двадцать четыре часа.

Марина возвращалась с работы наиболее привычным маршрутом: на двух автобусах с пересадкой на проспекте Строителей. Привычным, но не единственным — про запас у Марины имелся другой маршрут, менее удобный и более долгий: на газельке, трамвае и снова на газельке, с двумя довольно суматошными пересадками на улицах Попова и Северо-Западной. И нельзя сказать, что Марина крайне редко пользовалась вторым, неудобным маршрутом. Что подходило на остановку первым — автобус или газелька — на том и ехала.

Но в этот раз Марина сознательно маршрутку пропустила и дождалась автобуса, чтобы добраться до дома коротким путем. Она чувствовала, да что там чувствовала — она была уверена, что в сегодняшний вечер случится нечто важное, а вот хорошее или плохое — поди пойми. И двойственность эта мягко сдавливала дыхание под горлом, вселяла в нее неясное смятение и... подгоняла домой.

Но автобус, как назло, передвигался по пути следования вызывающе медленно, время от времени переходил с «мелкой рыси» на «жеребячий галоп», подчиняясь неспешному ритму по-вечернему загруженных улиц.

При такой скорости ветерок, что лениво забирался в автобус через раскрытые люки и форточки, обреченно разносил по салону липкую духоту, а не желанную свежесть.

И пассажиры автобуса, будучи невольными заложниками часа пик, стойко терпели выпавшие на их долю неудобства.

Вместе со всеми терпела и Марина и, чтобы как-то отвлечься от очень уж медленно меняющегося вида за окном, тщательно изучала алые маки, «произраставшие» на ее помятом в автобусной толкучке платье.

В конце концов, не выдержав нерасторопности автобуса и не дождавшись самую малость, она вышла раньше — на остановке «Аграрный университет». И поспешила вниз по пешеходной дорожке Красноармейского проспекта.

Под уклон шагалось легко. Но по мере приближения к дому то самое смятение, что мучило Марину, усилилось, вплоть до легкой дрожи в коленях.

Светофор замигал, поторапливая пешеходов, Марина ускорилась и в спешке, огибая широкоплечую медлительную даму, сшиблась плечом с парнем, несущимся на трамвай.

«А куда это мы бежим?! — отчитала себя Марина. — Ах, ах, ах!.. Эмоции взяли верх! Все стало вокруг голубым и зеленым... Не нужно спешить... С этой спешкой и продукты к ужину купить — из головы вон!.. Глупо! В наказание — переходим на самый медленный шаг!»

Неторопливая принудительно-добровольная прогулка за продуктами в «Магнит», небольшая очередь в кассу, путь к дому вкруговую через светофор и подъем по лестнице на пятый этаж, минуя лифт, прибавили к ее продвижению до порога собственной квартиры не много — минут двадцать.

Некоторое время Марина прислушивалась к тишине, зыбко висящей в размягченном воздухе подъезда, убеждаясь в отсутствии случайных свидетелей. Затем достала из пакета вязаный кардиган, накинула его на себя и, отворив входную дверь, шагнула в коридор квартиры, встреченная вырвавшимся на площадку матовым облачком холодного воздуха.

Андрей, это я! — крикнула Марина в недра квартиры, вместе со словами выдыхая клубы пара. — Я дома!

Ответа от мужа не последовало. Впрочем, он давно не отзывался ни на приход Марины, ни на ее приветствия. И Марина каждый день оповещала мужа о своем возвращении с работы скорее по привычке. Словно исполняла придуманный некогда, отживший свое, но никем не отмененный ритуал.

Андре-е-ей! — еще раз на всякий случай окликнула мужа Марина.

Ответа не последовало — тишину квартиры нарушал лишь сбивчивый шелест капель.

С потолка в коридоре сеялся мелкий дождик, очень мелкий, почти невидимый — даже не дождик, а морось.

Марина щелкнула выключателем. Теплый свет лампы наполнил дождевую мелочь блеском. С быстро нагревшегося плафона свалилась пара коротких сосулек. Марина заглянула в комнаты, в спальню — Андрея не было дома.

Вздохнув, Марина выключила свет и, перешагивая через лужицы, направилась на кухню.

На кухне холод чувствовался сильнее, чем в коридоре.

Смахнув ладонью со стола накопившийся за день иней, Марина опустила поклажу на столешницу.

«А в коридоре все еще дождь! — с невольной улыбкой отметила Марина, переобулась в “домашние” валенки с обрезанными голенищами и на резиновом ходу, переложила смартфон из сумочки в карман кардигана, повязала на голову кожаную бандану и снова разулыбалась, вслушиваясь в шелест капель в коридоре. — Третий день дождь!»

Стены кухни щетинились давним куржаком — точно в промерзшем погребе, что не успел до холодов изжить из себя остатки тепла и влаги. С потолка свисали мутные сосульки.

Холодильник, пару лет назад выключенный из сети, использовался просто как полка для продуктов. Он вызывающе зиял раскрытой дверцей и, принимая в себя холод извне, хоть как-то оправдывал свое предназначение.

Марина выложила на верхнюю полку холодильника пятисотграммовую упаковку мороженого «Пломбир классический» и пакетик с замороженной брюссельской капустой — ужин для Андрея и для себя. Ему — мороженое, а себе — брюссельскую капусту, которую она не готовила, а лишь слегка разогревала в микроволновке.

Марина и Андрей жили вместе уже тринадцать лет.

Случалось в их жизни всякое... А впрочем — ничего исключительного, все как у людей. И холод поселился в их доме не сразу. Лед, иней, сосульки — тоже появились не в один день. А вот когда? И Марина, и Андрей вряд ли смогли бы сказать точно. Нет, момент появления первого инея им запомнился, но что касается прочего...

Да и не в тот день все началось, не с того инея! Все произошло постепенно, с плавным нарастанием и поначалу незаметно для них обоих.

Дальше — больше. И вот уже бог знает сколько времени тянулась такая «замороженная» жизнь, незаметно вошедшая в привычку...

Но нынешний четверг... От него Марина ожидала серьезных перемен. И дождь в коридоре, что не прекращался третий день, подтверждал ее ожидания.

Управившись с продуктами, Марина уходить с кухни не спешила, словно именно здесь надеялась обнаружить то неожиданное, ради чего она и торопила, и одновременно оттягивала нынешнее возвращение домой. Она повернулась к кухонному окну и... замерла, удивленная посланием от Андрея, слишком длинным для сложившейся у них переписки.

На стекле хорошо читалась надпись: «Ма, купи мне завтра эскимо! Пожалуйста!»

Марина замерла, затаилась настолько, что вновь услышала моросящий в коридоре дождик, затем подошла к окну и лежащим на подоконнике гвоздем процарапала в тонкой корочке льда ответное послание: «Хорошо, Ай! Договорились!»

 

Они познакомились будучи еще абитуриентами при поступлении в педагогический университет, где Марина и Андрей с обязательным для такого дела волнением и в то же время с неизменным успехом сдавали экзамены в одном потоке. В тот год у них все складывалось очень удачно.

Марина только-только окончила школу в Бийске и, выпорхнув из-под пресса нежной родительской любви, доставшейся ей как единственному ребенку, окунулась с головой в новую самостоятельную жизнь: веселую, пьянящую и обещающую исключительное счастье впереди. Такая жизнь на вкус показалась Марине необычайно сладкой, и она старалась откусывать от нее крупными кусками и отхлебывать большими глотками.

Андрей поступал со второго захода. В первый раз ему — деревенскому пареньку после слабенькой сельской школы — баллов не хватило. Отслужив в армии, он вернулся к своим прежним планам и к гражданской жизни в целом, от которой, как оказалось, немножечко отвык. Но при этом Андрей нисколько не жалел о потраченных таким вот образом двух годах из своей биографии и даже рад был умению относиться к происходящему со здоровой долей серьезности, приобретенной за время службы. Впрочем, как он ни серьезничал, «воздух свободы» моментально опьянил его и вскружил голову.

Сблизились Марина и Андрей довольно быстро. Их курс в сентябре, как и положено, отправили на сельхозработы. В село Пустынь Косихинского района. Днем девчонки трудились в поле, парни на зернотоку, а вечерами все собирались вместе, ставили большой самовар и пили чай с натыренными в сельпо пряниками. И в завершение устраивали под магнитофон танцы-шманцы, да такие развеселые и «энергозатратные», словно позади не маячил полноценный трудовой день.

Иногда жилище студентов навещали доброхоты — местные бабульки с поллитровками самогона, «запечатанными» газетной бумагой, свернутой на манер кляпа. Но на самогон почти никто не зарился. Веселились и без спиртного.

Андрей хорошо пел, да и гитара в его руках не выглядела предметом бесполезным. А Марина любила и, что немаловажно, умела танцевать. Лицом и статью оба удались — разве могла не случиться между ними симпатия?

Сначала они просто уединялись по вечерам, ходили к речке Лосихе и гуляли вдоль берега, взявшись за руки. Устав, валились в подвернувшийся стог сена, еще хранивший в себе летний дух разнотравья, и разглядывали низко опущенные звезды. Такие доступные, что можно было достать рукой, если забраться на вершину даже не самой высокой березы.

И конечно же, целовались. Молодо, неистово, пока губы не становились алыми и горячими от прилива взбудораженной крови. И так — до рассвета, не обращая внимания на стремительно остывающие сентябрьские ночи.

А однажды Марина и Андрей, возвращаясь с реки, наткнулись на окраине села на горячую еще баню, которая раньше ни разу не попадалась им на пути, хотя дорожки местные они истоптали вдоль и поперек. Вроде до того — и не было ее вовсе. Но над этим необъяснимым «явлением бани народу» Марина и Андрей задумываться не стали, приняли как добрый знак и возможность для утоления бродившего в них, а теперь бесповоротно созревшего желания.

Дверь оказалась незапертой, и они, взявшись за руки, шагнули в черный квадрат предбанника.

Опасаясь зажечь свет, чтобы не привлечь неведомых хозяев, Марина и Андрей первую «брачную ночь» свою провели впотьмах. Но молодые, жаждущие любви тела — хороши и на ощупь. Согретые снаружи жаром, исходящим от раскаленной речной гальки из каменки, и природными силами «инь» и «ян» изнутри, они истекали нежностью, как мартовские сосульки талой водой. Капелька страха, тревожившая Марину перед первой близостью с мужчиной, изошла вместе с капельками пролитой крови, не принесшими ей особого страдания. Единственное, что смущало Марину, — это ощущение нечистоты тела, и в стыдливом волнении она осознала, что темнота в таком деле на руку.

Андрей! — попросила она. — Набери воды в таз... Пожалуйста...

Андрей пошарил на полке и наткнулся на деревянную шайку. Пошарил еще...

Ковшик нужен! — прошептал Андрей, тоже заметно волнуясь. — Воды зачерпнуть!

Марина повела рукой наугад, и ей прямо в ладошку легла деревянная ручка от ковшика.

Держи! — Марина протянула руку в темноту и угодила ковшиком точнехонько в лоб невидимому Андрею.

Ай, блин! — воскликнул Андрей. — Ты мне ковшиком... по башке!

И, не выдержав, засмеялся. Марина прыснула следом...

А потом, намешав в тазу теплой воды, Андрей точно так же, как в увиденном недавно кино, мыл Марине ноги и целовал колени, которые она от смущения крепко сжимала.

Нежная моя! — шептал Андрей. — Королева...

Весь последующий день Андрей и Марина, накануне не спавшие ни минуты, клевали носом, а вечером, когда они вместе с шумной оравой однокурсников вернулись с работы, в разгар всеобщего приготовления к традиционному чаепитию Андрей подошел к Марине и тихо спросил:

Пойдем сегодня в баню? Как вчера...

Марина ничего не ответила, лишь слегка покраснела и хлопнула в знак согласия своими длинными, точно крылья бабочки, ресницами.

Но ни в наступившую ночь, ни в следующую бани они не нашли. Как будто привиделась им она. Андрей даже поинтересовался у бабулек (к тому времени изучивших студенческий спрос и переквалифицировавшихся из бутлегеров в торговок пирожками и медом), где, мол, баня, что неподалеку от реки стояла? Бабульки напрягали извилины, пытаясь воссоздать сгинувшую деревенскую достопримечательность, но ничего путного им на ум не приходило. Только одна древняя старушенция, именуемая за глаза Баба Яга, припомнила, что «стояла эдакая баня возля Лосихи, да почитай годов семнадцать как сгорела».

От такой путаницы Андрею иногда начинало казаться, что он придумал ту баню и ночь близости с Мариной тоже. Но, ловя ее говорящие взгляды, понимал — все было! И сразу вспоминались ему стыдливо сведенные колени Марины. И теплой волной каталась в душе Андрея им же сказанная фраза: «Нежная моя! Королева...»

 

Долго ли, коротко, а веселые деньки (и романтические ночки) в сельской местности, благодатной для студенческой любви, пролетели. И жизнь покатилась своим чередом.

Три года Марина и Андрей, что называется, «встречались», но оттого, что у них не имелось своего угла — Марина снимала квартиру вместе с двумя однокурсницами, а Андрей имел койку в общежитии, — встречи эти случались достаточно редко и желание быть вместе не вмещалось в доступные им отрезки времени. Им не хватало отпущенных случаем моментов, чтобы в полной мере намиловаться, наласкаться и насытиться волнительными возможностями, заложенными в мужской и женской плоти.

И на четвертом курсе Марина и Андрей поженились. По всему получалось, что жить им порознь — не по-людски. К тому же родители Марины, переживая, что дочь «скитается по чужим углам», справили ей трехкомнатную квартиру в центре Барнаула — на проспекте Красноармейском. Открывая тем самым перспективы для совместной жизни с Андреем. Потому как против выбора Марины они не возражали.

А вот родители Андрея наоборот — не одобряли его теплых отношений с Мариной. С одной короткой встречи — первого знакомства — вынесли приговор. Марина не виделась им второй половинкой Андрею.

Мы же добра тебе желаем, Андрюшенька! — в один голос убеждали родители.

Но Андрей, первый раз в жизни, уперся (и надо сказать, ощущение собственной значимости ему понравилось).

Я уже взрослый! — отрезал сын и ушел, хлопнув дверью, не обращая внимания на слезы матери и неприкрытую растерянность отца.

Ушел и с тех пор в родном селе появлялся только два раза — когда хоронил родителей.

Первой умерла мать — от рака, съевшего ее за несколько месяцев, а через полгода ушел за ней и сильно затосковавший отец. Тихо, во сне...

Благословить брак Андрея стало некому, но и возражать — тоже.

На свадьбу небогатое студенческое сообщество, составлявшее фундамент, на коем держалась расхристанная постройка веселого и бесшабашного застолья, преподнесло молодым подарок «с намеком» — парочку волнистых попугайчиков в клетке. Имена у птиц тоже были со значением. Степенный самец, важно чистивший перышки и забавно прячущий голову под крыло, наречен был Андре, а говорливая энергичная самочка — Мэри.

Андре и Мэри! — кричали подвыпившие гости. — Желаем вам всегда иметь сытные зернышки, сладкую водичку и вывести побольше горластых птенчиков! Да снизойдут на вас все вышеперечисленные прелести, положенные для птичек, пойманных в клетку!

И всем было весело. Всем, кроме Марининой мамы, которая почему-то этой шутки не приняла и, сердито отодвинув стул, из-за стола вышла...

Жизнь в браке оказалась не такой, как ее представляла Марина, взлелеянная, будто принцесса, души в ней не чаявшими родителями. Оказалось, что любимый мужчина храпит по ночам, стягивает во сне одеяло на себя, курит на кухне вонючие сигареты. Бывает, что он уходит с друзьями на футбол и возвращается домой с пивным перегаром на всю квартиру. Ему нужно готовить каждый день... А еще — ему нужно стирать носки и трусы, что для Марины было делом не просто непривычным, а в большей степени неприятным. Кроме того, на Марину тяжкой ношей легли обязанности по коммунальным платежам, в которых разобраться вот так сразу не представлялось возможным.

Но больше, чем все остальное, Марину удручала неожиданная для нее нечуткость со стороны Андрея. Весь — в себе! Постоянно в мыслях, в заботах. Не подойдет, не поцелует. Не поинтересуется, как прошел ее день.

И в постели тоже, по мнению Марины, Андрей скатился к получению удовольствия от заветной близости только для себя. После «свершившегося факта» он отодвигался на край их большущей кровати и вскоре засыпал. А Марина еще долго лежала, уставившись в потолок глазами, полными слез, не имея возможности заснуть из-за волнения ноющего от неудовлетворенного желания тела. Такое случалось не всегда, Андрей по-прежнему «бывал хорош» (выражение Марины) — и нежен, и страстен, но... Но Марине хотелось, чтобы он «бывал хорош» с ней всегда.

Андрея тоже не устраивало многое. Он не мог теперь распоряжаться своим временем по собственному усмотрению. Он вынужден был есть то, что приготовила Марина, и еда в столовой по сравнению с Марининой стряпней представлялась ему деликатесом. Ему приходилось ежедневно выслушивать глупейшие Маринины истории про ее подруг и сослуживиц.

И любая попытка сделать ей замечание или внушение вызывала у Марины обиду. А невысказанное, в свою очередь, не давало покоя Андрею! Трусы и носки он мог, в конце концов, постирать и сам — армия приучила, а вот порядок в доме и обед на плите — это в его жизни (за исключением той же армии и трех лет обитания в общежитии) всегда исходило от мамы, и он твердо уверовал в то, что исключительно женщина отвечает за уборку и готовку.

А еще Марина оказалась невероятно неряшлива. По всей квартире (пожалуй, кроме кухни) валялись ее лифчики, трусики, колготки... В коридоре шеренгами стояла Маринина обувь — почти вся одновременно, на любые возможные превратности погоды. Небольшая любительница глажки, она свои отутюженные блузки и брючки, чтобы не мялись, раскладывала и развешивала в любых доступных местах — на стульях, креслах, диване. В шкафу Марина заняла практически все вешалки под свою одежду, и стоило Андрею, уходя на работу, снять с плечиков какую-нибудь куртку, плечики эти тут же занимались Мариной, будто Андрея и его вещей не существовало вовсе.

Раздражение у молодых супругов росло как снежный ком. С ролью хозяйки и жены Марина не справлялась. Андрей, занятый своими делами, не помогал ей. Между ними все чаще стали возникать ссоры. Сначала — мелкие, сдержанные и почти всегда случавшиеся по серьезному поводу. Затем — более эмоциональные, с криком, топаньем ногами, битьем посуды, видимо для того, чтобы просто выплеснуть накопившееся взаимное недовольство.

Семейная жизнь не очень-то клеилась, и Марина считала виноватым во всем Андрея. Не трудясь, она искала причины несчастий в нем, убеждая себя, что он оказался подлым обманщиком, никогда ее не любившим, а женившимся на ней... Ради приданого! Да, да! У нее квартира в центре, а он — босяк из деревни! Ведь не делал же он предложения, пока Марина не стала хозяйкой «трешки»! Смотрел, прикидывал... Ах, вот оно что — он все это время выбирал... Добился желаемого и… И тогда в голову Марины приходила совсем уж крамольная мысль, что Андрей имел пассию на стороне, а может, и не одну.

Андрей, обнаружив, что из хозяйственных дел Марина умеет только тщательно наложить макияж и подобрать сумочку под цвет платья, просто обалдел. Ему как-то не приходило в голову спросить Марину в их добрачный романтический период: «А способна ли ты, милая, сварить борщ?» Он считал, что женщины рождаются на свет, умея все это делать. Нет, конечно, Марина училась, старалась, но самыми съедобными блюдами в ее приготовлении оставались яичница и покупные пельмени...

 

Как говорят инцидент исперчен

любовная лодка разбилась о быт...

 

Впрочем, всю эту унылую банальность супружеских будней, по большому счету годную разве что для второсортных любовных романов, можно было бы записать в разряд поправимой ерунды. Но одно дело — романы, а другое — собственная жизнь, где от немытой тарелки рушатся вселенные.

А еще вдруг выяснилось, что у Марины и Андрея — разные интересы. Вернее сказать — разное отношение к интересам друг друга. Андрей оставлял Марине довольно много личного пространства, но Марину это не устраивало. Она свое личное пространство отводила исключительно для Андрея, ревнуя его ко всему, не касающемуся семьи. К друзьям, рыбалке, футболу... И к алкоголю, пронизывающему вышеназванные интересы Андрея красной нитью. Нет, запоем он, конечно, не пил, но Марине и умеренное употребление казалось чрезмерным.

Андрюша, запомни, — твердила Марина Андрею тоном, не терпящим возражений, — у тебя теперь семья! Все, что ты делаешь, должно быть ориентировано на семью!

Мне что, — недоумевал Андрей, — тебя на футбол с собою брать?

А почему бы и нет?

Андрей в таких случаях только разводил руками и поступал все равно по-своему. А Марина, постепенно приходя к выводу, что устные беседы на супруга совсем не действуют, начала применять тактику крайних мер, заимствованных из опыта своих родителей. В семье Марины царствовал матриархат, и мама Марины, дама властная и решительная, формулировала роль женщины в семье следующим образом: «От женщины зависит все — и мужчина в том числе. Женщина — бог, мужчина — глина... Какой бы мужчина ни достался тебе, бери его и лепи по своему образу и подобию!»

И Марина попыталась слепить Андрея заново, а когда «созидательный процесс» зашел в тупик, обратилась за советом к маме.

Отлучи его от тела! — посоветовала ей многоопытная мать. — Помается две-три недели — шелковым станет!

Но Андрей не сдавался. Хуже того — он после целого ряда безуспешных попыток исполнения супружеского долга, натыкавшихся на будто бы отлитое из оружейной стали твердое Маринино «нет!», сам перестал проявлять инициативу, считая, что не должен выпрашивать положенное, точно милостыню.

Меняй кнут на пряник! — подсказала Марине мама. — Будь с ним как огонь — растает!

Этому совету матери Марина следовала с радостью, потому что ее молодое тело неистово жаждало радости трепетного и сладостного слияния с телом мужа. Принимала за чудо, за счастье, за бесценный дар ее женскому естеству то состояние, когда учащенный пульс, повинуясь законам природы (и законам супружества), обеднял общее кровообращение организма и концентрировал горячие токи крови там, где рождалось наибольшее наслаждение.

И еще потому, что в отсутствие горячих ночей супружеская постель остывала и становилась неуютной.

Но даже ночи близости не согревали их, как прежде.

Постепенно все эти Маринины «кнуты» и «пряники» что-то ощутимо сгубили в их нежных отношениях. Лишая желания плоти главного — любовной основы. Андрей почувствовал это первым, поймав себя на том, что, несмотря на сладкие минуты обладания, физическое упоение, дарованное ему Мариной, он всего лишь однажды, и то мимолетно, вспомнил заветную фразу из навеки памятной банной ночи: «Нежная моя! Королева...» Фраза вспомнилась, но вслух не произнеслась.

Правда, случившаяся (после очередного периода «пряничных» ночей) беременность Марины на какое-то время задвинула на второй план накопившиеся обиды, досадное разочарование друг в друге. И даже примирила их обоих c той неуклюжей моделью семьи, которую они создали совместными усилиями.

Предвкушение материнства успокоило Марину. И Андрей принял известие о будущем ребенке с надлежащей серьезностью. Часто приходил домой с цветами, был внимателен и даже покурить удалялся в подъезд к мусоропроводу.

Так продолжалось около месяца, а потом все вернулось на круги своя. Под белеными сводами их квартиры вновь зазвучали прежние речи.

Для тебя друзья важнее, чем я!

Важнее, не важнее... Друзья — это друзья!

Ты ведешь себя как мальчишка! А я... Мне иногда и словом перемолвиться не с кем, кроме как с Андре и Мэри!

Ты бы их лучше кормить не забывала!.. Заведи подруг! Того и гляди с ума сойдешь и меня дураком сделаешь...

При чем здесь... Ты обещал прийти в шесть, а приперся в двадцать пять минут седьмого!

Да я автобус прождал! Там авария какая-то была...

Мне нет до этого дела. Раз обещал — значит, выполняй!

Ты сама-то себя слышишь?

Сказал в шесть, значит, в шесть! Мужик ты или нет?

А при чем здесь мужик — не мужик?

Притом!

Да... пропади оно все пропадом!..

И дальше — каким-то невероятным матом, вынутым из недр душевной преисподней, где лежала всякая человеческая дрянь.

Букеты от Андрея в доме появляться перестали, а сам Андрей все чаще приходил затемно и под хмельком.

А однажды, в очередной перепалке, взвинченная Марина крикнула Андрею фразу, больно его уколовшую: «Ну, а если так — зачем ты женился? Говорили твои родители, что мы не пара! Что ж ты не послушался?» Андрей подскочил к Марине, замахал руками так, словно собирался вбить Марину в пол, как гвоздь, по самую шляпку, но ударить не посмел, выскочил из квартиры и в эту ночь дома не появился.

Нет, он не пустился «во все тяжкие», чтобы вытеснить из себя обиду. Допоздна побродив по хорошо знакомым ему окрестным улочкам, будто бы нарезавшим низкорослый частный сектор на разновеликие куски пирога, Андрей вернулся к дому. Но войти в квартиру не решился и просидел до утра на площадке между девятым этажом и выходом на технический чердак.

Конечно, подъезд не самое удобное место для ночлега, но Андрея больше всего тяготили неудобства внутренние, бередящие душу. В памяти всплывали растерянные родители, с тоской наблюдающие, как он собирал вещи перед уходом. Их беспомощная фраза: «Мы же добра тебе желаем, Андрюшенька!..»

А что, если бы он тогда действительно попытался их понять?

«Интересно, — размышлял Андрей, — были бы живы родители, как бы сейчас они отнеслись к моим бедам? Отец? Не знаю... Наверное, сказал бы: “Помни, сынок, у тебя есть родительский дом. Будет тяжело — возвращайся”. А мама? “Терпи, сынок... Жениться нужно один раз!” Вот что сказала бы мама. Ну, дела-а... А что бы я сам в подобном деле своему сыну посоветовал?.. Что?..»

Вопросы, вопросы, вопросы...

Второй такой ночи на бетонных ступеньках Андрей себе не пожелал, на следующий вечер, выпив для храбрости, домой все-таки явился и, обрадованный тем, что не был встречен вопросами, на которые у него не имелось ответов, перед Мариной даже извинился. И Марина, почувствовав некое свое превосходство, — как бы «извинила».

Но внутри у нее все равно что-то оборвалось, и рождение ребенка уже не казалось Марине радостным событием, скорее наоборот — несло в себе новые, дополнительные хлопоты. И мысли о существующей у Андрея любовнице вновь поселились в ее воображении.

А в один не очень прекрасный для Марины вечер Андрей в очередной раз пришел домой поздно и прилично выпивший.

Маринка, прости! Я это... Все будет в порядке... — заплетающимся языком пробормотал Андрей и не раздеваясь завалился спать.

Рассерженная Марина, не успевшая высказать мужу свои обиды, еще долго бродила из угла в угол и немного погодя, окончательно вымотавшись, устроилась рядом с Андреем, досматривающим к тому времени десятый сон. Андрей лежал на спине и звучно храпел, источая пивной дурман. И Марина вдруг почувствовала себя совершенно одинокой и никому не нужной в этом несправедливом мире.

«Вот случись сейчас со мной сердечный приступ, — представляла она, — этот даже не проснется... Я умру, а он будет храпеть и вонять...»

Утром, проводив Андрея, она позвонила на работу и, уведомив руководство, что приболела, отправилась в платную клинику на аборт.

Можешь не беспокоиться! — вечером того же дня сообщила она Андрею, как только тот переступил порог. — И продолжать свои гуляния... У нас не будет ребенка!

Что? — подойдя к Марине ближе, почти вплотную, переспросил Андрей, видимо надеясь, что ему послышались эти страшные слова.

То! — не выдержав, закричала Марина, и слезы брызнули у нее из глаз. — Я сделала аборт! Мы ведь тебе не нужны!

Выкрикнув это страшное признание, Марина испуганно замолчала и даже прикрыла ладонью рот, словно пытаясь остановить слова, что уже принялись безжалостно менять мир вокруг них.

Некоторое время повисшую тишину разрывали лишь беспокойные крики Андре и Мэри. Андрей попытался что-то сказать, но лишь беззвучно хрипел.

Наконец ему удалось произнести:

С-с-с... Сука ты! Как же ты могла?

Сжав кулаки до хруста, Андрей, словно нечто гадкое, обошел испуганно прижавшуюся к стене Марину и выскочил из квартиры, изо всех сил хлопнув дверью.

И в тот день входная дверь впервые покрылась изнутри инеем, который после так и не растаял.

Постепенно от двери иней начал распространяться на стены коридора, затем пополз в кухню и по комнатам. Охлаждение отношений между Мариной и Андреем нарастало, и квартира медленно, но верно превращалась в трехкомнатный холодильник.

Поначалу то Андрей, то Марина соскребали лед с пола и потолка, а иней сметали веником. И пока в квартире находился один из них, стены и пол оставались чистыми. Но стоило появиться второму члену семьи — и буквально в течение нескольких часов, после обмена взглядами, фразами, просто после их напряженного молчания, намерзал лед и нарастал иней.

Весной, когда топить стали экономнее, у них разморозились батареи, и Андрей, выбросив потрескавшиеся чугуняки, установил на трубах заглушки.

Они, может, и замерзли бы совсем, но дом грел. Естественного тепла соседских квартир справа и слева, сверху и снизу хватало, чтобы их квартира не превратилась в ледник.

Они не хотели, да и не были в состоянии ничего изменить и понемногу привыкли. Теплые вещи — для быта, пуховые спальные мешки — для сна и придуманная для таких условий система домашнего питания. Марина и Андрей дома не завтракали — по дороге на работу перехватывали какой-нибудь фастфуд, обедали в кафешках и только ужинали дома.

Андрей — мороженым: классическим пломбиром, ванильным или с шоколадной крошкой.

Марина предпочитала разным несерьезным сладостям брюссельскую капусту, слегка разогревая ее в микроволновке. На ужин ей хватало десяти-двенадцати маленьких сочных кочанчиков. Иногда она добавляла для разнообразия другие заморозки — стручки зеленой фасоли или кукурузу.

Разговаривать между собой они со временем перестали, потому что обязательно в итоге ругались...

Зачем ты убрал плед с птичьей клетки? Хочешь заморозить Мэри и Андре?

Да потому, что под твоим пледом они света белого не видят! И должны же они дышать!

Не делай, пожалуйста, вид, что тебя беспокоит судьба наших попугайчиков!

А я не делаю! Меня действительно...

Врун! Эгоист бессовестный!

Чья бы корова мычала!..

И так далее... В конце концов они начали переписываться коротенькими записками, такими коротенькими, что даже на именах стали экономить: Андрей называл Марину — Ма, а Марина Андрея — Ай. Вместо бумаги использовалось заиндевевшее окно кухни. «Ручкой» им служил здоровенный гвоздь-«двухсотка», что хранил Андрей на память о стройотряде.

И в какой-то момент стало непонятно — они влияют на холод в квартире или холод влияет на них. Но похоже, что Марину и Андрея это уже вряд ли интересовало.

Почему Марина не уходила жить туда, где тепло, где надежда не умирает, где мечты сбываются? Наверное, она боялась обмануться еще раз...

А впрочем, Марина пыталась. Конечно, первое, что пришло ей в голову, — выгнать Андрея из своей квартиры. Но потом Марина решила, что Андрею станет больнее, если она уйдет к родителям — в дом, где когда-то жилось хорошо и покойно.

Но там места Марине уже не нашлось. Тот дом, который она помнила с детства, рассыпался, как красивый, но весьма непрочный карточный домик. Отец Марины вышел из-под контроля супруги и проявил характер. Но все, на что его хватило, укладывалось в несусветную глупость, портившую жизнь и ему в том числе. Он начал сильно пить, и мама Марины, постепенно исчерпавшая все методы волевого внушения, отбросила свои амбиции неформального лидера и который год таскала мужа по наркологам, мануальщикам и другим специалистам, с дипломами и без, обещающим помочь в излечении.

Идти Марине оказалось некуда...

Почему Андрей не искал новых дорог или уюта домашнего очага там, где стремятся и добиваются, почему не пытался жить по законам, диктуемым горячим током крови?

Возможно, он боялся сделать несчастным кого-нибудь еще.

Хотя Андрей искал. И в этом поиске у него случились две женщины, что называется, «на стороне». Он даже строил планы... Но... У одной из них на правах члена семьи жила отвратительная тонконогая собачка, и женщина та с равной нежностью целовала и собачку в мокрый носик, и Андрея в губы. А он — брезговал. Другая — оказалась просто любвеобильной сучкой, да еще со своеобразным чувством юмора. У нее в коридоре висело зеркало, а над зеркалом — ветвистые лосиные рога. И Андрей, узнав по случаю о том, что он не единственный соискатель женских прелестей своей подруги, понял, почему его каждый раз так раздражает собственное отражение в зеркале с рогами над головой. Слабым утешением служило то, что и остальные «ходоки» выглядели точно так же.

Идти Андрею оказалось не к кому...

Случались и потепления между ними. И тогда по линолеуму в коридоре растекались лужи, а при более сильных, почти весенних оттепелях с потолка в зале проливался такой дождь, что приходилось расставлять чуть не по всему полу тазики, кастрюльки и даже суповые тарелки.

Но проходил день, другой, неделя... И лужицы на полу начинали похрустывать свежей ледяной коркой, а потолок покрывался некрасивыми буграми изморози.

Все устоялось...

И вполне возможно, что эта история завершилась бы вялым многоточием, если бы не смерть попугайчиков.

Однажды, вернувшись с работы, Марина обнаружила трупики птиц, лежащие на дне клетки. Мэри и Андре замерзли. Плед, сохранявший тепло в клетке, видимо от тяжести намерзших ледышек, соскользнул на пол. Марина вытащила щупленькие тельца из клетки и разрыдалась, то ли от жалости к птицам, то ли от жалости к себе и Андрею.

Попугайчики, до этого момента ни разу не покидавшие клетки, выскользнули из Марининых рук и с глухим стуком упали на обледеневший пол. А сверху на них посыпались крупинки замерзающих на лету Марининых слез.

Андрей подоспел немного позже и, обнаружив плачущую хрустальными слезами Марину, не сразу понял, что случилось, и только увидев трупики Мэри и Андре, сам остолбенел, точно примерз к полу. Немного погодя, отдышавшись и сбросив оцепенение, Андрей подошел к Марине, поймал несколько ее слезинок и сунул холодные крупинки себе под язык, словно сердечник спасительный нитроглицерин. Растаявшие во рту Андрея слезинки Марины были, как и положено, солоны на вкус. Андрей погладил Марину по голове и с некоторым усилием выдавил из себя фразу:

С-с-нежная моя! Королева...

Несколько минут они стояли без движения, затем Андрей тихонечко отстранился от Марины, вопросительно взметнувшей вверх свои длинные, точно крылья бабочки, ресницы, забрал мертвых попугайчиков и похоронил их в дворовой клумбе, привалив сверху гранитным камнем, чтобы не разрыли кошки.

И вот после трагической гибели попугайчиков уже три дня в квартире Марины и Андрея моросил дождь... Вторник, среду и четверг!..

И этот особенный четверг — очередной кусочек совместного проживания Марины и Андрея, что томил Марину, подгонял домой и сулил нечто, — уже понемногу, исчерпав себя, отходил в прошлое.

Вернулся Андрей. Оказалось, он ходил в аптеку купить градусник, чтобы измерить температуру. А потом просто грелся на солнышке, пока то не померкло совсем.

Андрей действительно выглядел простуженным и все равно на ужин, как было заведено, съел половинку брикета пломбира.

Марина поужинала десятком кочанчиков брюссельской капусты, подержав их в микроволновке ровно одну минуту.

Вот и все. Вернее, почти все.

Уходя спать, Андрей задержался на пороге кухни, протянул руку в коридор и простоял так несколько секунд, ловя в раскрытую ладонь мелкие капли дождя.

Марине даже показалось, что Андрей хочет что-то сказать ей, но он так и ушел, не обернувшись.

Немного погодя и Марина отправилась спать. Она тихонько легла на свою сторону их просторной супружеской кровати. Андрей, невидимый в темноте и далекий — рукой не достать, — беспокойно и сбивчиво дышал во сне.

«Точно больной ребенок», — подумала Марина, захотела встать и поправить на Андрее одеяло, и даже проделала это мысленно, но взаправду подойти к мужу не решилась.

Где-то за стеной пробили невидимые часы. Наступило время для сна.

Чуть помедлив, стрелки продолжили размеренный бег по кругу. Часы механически делали обычное свое дело — орудуя маленькой гильотинкой, безвозвратно отрубали по секундочке от жизни Марины и Андрея.

«Тик-так, тик-так, тик-так...» — летели в пропасть мгновения.

Все было так, как обычно...

Все было как обычно? Так? Так, да не так!

«Тик-так, тик-так...»

Время для сна...

«Крик-крак...» — заскрипели петли и створки, запоздавшая кукушка высунулась и принялась возвещать полночь.

«Один, два, три... — Марина машинально отсчитывала вслед за кукушкой, — четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать...»

Кукушка не унималась.

Вставай! — кто-то тронул Марину за плечо, и она, открыв глаза, увидела у изголовья бабульку из Пустыни по прозвищу Баба Яга. — Ступай за мной!

Куда идти-то, бабушка? Ночь ведь на дворе, — послушно вставая, отозвалась Марина. — Далеко нам?

А туда и пойдем, в Пустынь! — прошамкала Баба Яга. — Помнишь баньку-то вашу?

Неожиданно боль камнем затяжелела у Марины в животе, и она вместо ответа только коротко кивнула.

Ничего-ничего, сейчас отпустит! — запричитала понятливая Баба Яга. — И давай-ка, молодка, поторопимся! Времени у нас в обрез.

Марина, не задумываясь, подчинилась — она почувствовала, что именно этого ожидала сегодня ее душа. Боль в животе отпустила, и они вышли из подъезда, сразу за дверью ступив на тропинку, что вилась вдоль берега Лосихи.

Скорее, молодка, не то не поспеем! — бубнила семенящая первой Баба Яга. — Баньку я истопила жарко-жарко! Сейчас попарю тебя, сердечко отогрею... А потом отмою дочиста, добела. Отмоешься — дитятку сможешь понести. И муж твой оттает...

«Крик-крак, крик-крак...» — раздался совсем рядом деревянный скрежет, эхом прокатившись по реке.

Поторопись, молодка! — прибавила шагу Баба Яга. — Не опоздать бы!

«Крик-крак, крик-крак...»

А следом за скрипом взлетел крик Андрея:

На-аша ба-аня!

Бежим! — выдохнула Марина и рванулась вперед.

Да только ноги вдруг отказались слушаться, и каждый шаг давался теперь Марине с великим трудом. А когда она все-таки добралась до бани, то увидела, что ее по бревнышкам раскатывают деревенские мужики — голые по пояс, жилистые и с бородищами, растущими чуть не от самых глаз.

«Крик-крак, крик-крак...» — скрипели доски разбираемой бани. Той самой бани на берегу речки Лосихи, где давным-давно Марина и Андрей провели свою первую счастливую ночь...

Марина открыла глаза. И с удивлением обнаружила, что, несмотря на явную прохладу в спальне, она лежит, откинув в сторону пуховое одеяло, но не мерзнет, а наоборот — чувствует жар, пульсирующий внутри.

«Крик-крак!..» — скрипнуло в сознании остатками сна, и Марина окончательно проснулась.

Андрея в спальне уже не было — он вставал и уходил на работу раньше.

«На-аша ба-аня! — прозвучала вдруг в голове у Марины совершенно четко произнесенная фраза. Фраза, сказанная голосом Андрея. — На-аша ба-аня!..»

И что-то в голосе Андрея было необычным, неуловимым — тревога, нежность, сожаление... А может быть, все одновременно?

Марина сунула ноги в обрезанные валенки, накинула кардиган и поспешила на кухню, шлепая в коридоре по лужам, где, как и в предыдущие три дня, продолжал моросить мелкий дождик. Поспешила, повинуясь внутреннему чувству и не задаваясь вопросом — почему ей нужно первым делом отправиться именно туда?

«На-аша ба-аня! — крутилось лентой в голове. — На-ша ба-аня!..»

Первое, что бросилось Марине в глаза, — размашистое послание Андрея на заиндевевшем оконном стекле. Непонятное, точно шифровка или странный пароль: «8-30».

Внизу, в уголке окна, прямо под посланием был пририсован домик — без окон, без дверей, с идущим из трубы дымом. И маленький автобус с округлой крышей и двумя колесиками...

«На-аша ба-аня!» — вновь настойчиво промелькнула фраза, и Марина, опережая почти оформленную догадку, начала набирать в поисковике смартфона расписание пригородных рейсов городского автовокзала.

Автобус Барнаул — Косиха отходил в восемь тридцать.

Минут через двадцать Марина, собранная и накрашенная, стояла возле остановочного павильона «Кинотеатр “Первомайский”».

Добраться в офис, где трудилась Марина, можно было на двух автобусах с пересадкой на проспекте Строителей или на газельке, трамвае и снова на газельке, с двумя довольно суматошными пересадками на улицах Северо-Западной и Попова. Что подходило на остановку первым: автобус или маршрутка — на том она и ехала...

Пятничное солнце, выбираясь на простор, проглядывало меж плотно поставленных девятиэтажек и умело, играючи, точно карты в пасьянсе, раскладывало в сквере тени от яблонь и тополей.

Автобус и маршрутка появились почти одновременно, распахнули двери и, вобрав в себя пассажиров, замерли, ожидая — в пользу кого из них Марина сделает свой выбор.

«Тах, тах, тах...» — тарахтели двигатели.

«Тик-так, тик-так...» — отстукивало время.

«Крик-крак, крик-крак! — отозвалось в висках у Марины далекое эхо, перекрываемое срывающимся голосом Андрея. — На-аша ба-аня! На-аша ба...»

Пассажиры автобуса и маршрутки безучастно ждали, равно как и водители, выполнявшие свою привычную работу.

И это давало Марине секундочки на размышление.

Пассажиры, разумеется, не знали, что мысли Марины летали далеко от этой остановки, и от улицы, и даже от города. Ей виделся забавный домик — та самая памятная банька, нарисованная Андреем на заиндевевшем окне кухни, с поднимающимся из трубы дымком. И рядом цифры — «8-30»...

«Восемь тридцать!.. — все еще не доверяя самой себе, подумала Марина. — Автобус до Косихи... А там — до Пустыни рукой подать!»

Ослепительное солнце, готовое заново прокалить пробудившийся город, поднялось над домами. Марина невольно зажмурилась и осталась со звуками наедине.

«Тик-так, тик-так...» — беспокойно тикали Маринины часы. Это торопливо стучало каблучками время, забежав за восемь часов уже на целых десять минут.

«Тах, тах, тах...» — снисходительно хмыкали двигатели.

«Тик-тах, тик-тах...»

«Если прямо сейчас поймать машину — успеваю на автовокзал!» — решилась Марина.

Обходя автобус и маршрутку, оставляя невозмутимых водителей, кондукторов и пассажиров наедине с наступающей на город очередной пятницей, она шагнула на дорогу и вскинула руку, останавливая летящее вверх по проспекту такси с черными шашечками на играющих солнцем лакированных желтых боках...