Вы здесь

Посредине России

Сергей ДОНБАЙ



«ПОСРЕДИНЕ РОССИИ»







* * *

Дверь открой посредине России
И лицом к быстрине прикоснись;
Сколько там мужики искурили —
В тамбурах, размышляя про жизнь.

Мы с тобою на встречных экспрессах
Разминёмся. Помедлить нельзя!
Полетят параллельно и резко
Наши волосы, руки, глаза.

Свежий ветер, простор неоглядный...
Через слёзы предстанет страна —
Наши волосы треплет и гладит
На восток и на запад она.


* * *

Как хорошо — бежать по лугу
Напропалую босиком
И, повстречавшись, словно с другом,
Поцеловаться с родником!

И пульс у веточки потрогать
Прикосновением руки,
И окаменевать по локоть,
Когда нам, хитро так, с реки

Подмигивают поплавки...
Как хорошо — откинуть варежки
И новогодние снежки
Бросать по шубкам удирающим!

И с гор, где ели онемели,
Вскочить в лыжню наискосок,
Чтобы от скорости летели
Из глаз слезинки на висок.

Ввалиться в дверь — мороз не маленький,
Вон иней на лице ещё,
И веником почистить валенки:
— Ну, здравствуйте!
Как хорошо!


* * *

Блаженствую на пляже. Загораю.
И любит по песку водить рука,
Как будто позабыл и вспоминаю
Знакомое тепло издалека.

Так далеко, что раньше, чем из детства.
Но можно, загорев до дикаря,
Уитменовским зрением вглядеться
В другую жизнь сквозь смолку янтаря.

И наслаждаясь солнечною ленью,
Забыв о том, что и свое бежит,
Держать в горсти просыпанное время
Других, нам уступивших эту жизнь.


КОННЫЙ БАЗАР

Не помню смысл его исконный.
Коней не продавали там.
Мы в детстве бегали на Конный,
И мир приоткрывался нам.
Война окончена. Гармошку
Эксплуатировал навзрыд,
К забору привалясь немножко,
Всегда голодный инвалид.
И загорался у торговки
Огонь участия в глазах
При виде скомканной рублёвки
В несильных наших кулаках.
И на правах больших и сильных,
Для профилактики, не зло,
Нам отпускали подзатыльник
Воспитанники ФЗО.
И — серы твердые ириски,
Орех калённый из мешка
И замороженные диски,
Как будто луны, молока —
Дразнили, недоступно близки,
С саней, с дощатого лотка.
Он был не то чтобы иконой,
Но центр Соцгорода вполне.
И мамино: «Сходи на Конный!» —
И до сих пор звучит во мне.


РАДОСТЬ
Работает в квартире тишина —
Читает сын рассказы Шукшина.


СОЦГОРОД
Во мне давно уже несвязно,
Но всё уверенней живёт
Сознание энтузиазма —
Вот только приоткрою рот:
«Соцгород, слышишь, наших бьют!» —
И полстраны меня поймут,
Послевоенных полстраны —
Играют в зоску пацаны.

Живут у Конного базара
Галям, Пискун и Воробей
И смотрят серии «Тарзана»
До замирания кровей,
Всей кожей, погружаясь в джунгли…
Но жизнь встречает лаем Жучки,
Сараями, а к ним забор
И погреба — к бугру бугор.

Там ископаемый, как ящер,
Оскалил навесной замок
Наш каменноугольный ящик,
А в нем чумазый мой щенок.
Мы с ним мечтой живем отчайной,
Что станет он потом овчаркой!
И я его, пойдя на риск,
Зову высокопарно: «Рекс!»

Цветёт под окнами картофель.
Легко от нищей красоты!
И девочка стоит напротив —
Я ей картошкины цветы
Срываю — кавалер трёхлетний!..
Она из комнаты соседней,
Из оккупации они,
Поэтому вроде родни.

И двухэтажные бараки
Кишат, как джунгли, ребятнёй;
И руки чешутся — для драки —
У ребятни полублатной.
Блатной — не то чтоб хулиган —
За кулаком не лез в карман;
Как Бог, хранил его изъян, —
Что у него «сидел» братан...

В нас голодуха пальцем тычет,
А то и финкою пырнёт...
Но только жизнь всё больше «личит»,
Что значило — к лицу идёт;
И носит взрослую фуфайку,
Надев на худенькую майку,
Обнявшись длинным рукавом
В самоспасенье роковом...

И фэзэушников в бушлатах
Считаем тоже за своих.
Они такие же — в заплатах.
Отец Галяма учит их,
Поэтому они нас любят.
Но почему-то вдруг отлупят...
Необъяснимо ФЗО,
Как нынешние НЛО!

И жить нам нравиться постольку,
Поскольку просто — можно жить!
Между бараками помойку
Легко в каток преобразить:
И вот — скользят, не зная скуки,
Стальные «дутыши», «снегурки»,
К пимам прикручены чулком.
Слабо микробам подо льдом!

Замёрз... Сижу спиной к духовке,
Как у блаженства на краю!
И книжку языком неловким
Читаю — первую мою;
И букву «фе» никак запомнить
Я не могу, чтобы заполнить
Слова. И лезут со страниц
То фюрер, то фашист, то фриц...

От криков за стеной проснулся...
Там милиционер живёт —
Он пьяный только что вернулся
И «Застрелю!» — жене орёт.
Я знаю — он не хулиган.
И всё же — у него наган...
Возьмёт и выстрелит сейчас!
А стены тонкие у нас.

Соцгород, помнишь: кочегарка
И сад ранеточный при ней
(Как будто мёртвому припарка —
Чем непонятней, тем верней!..),
Нас сторожиха проклинала,
Зато природа понимала —
И садик, не жалея сил,
Плодоносил, плодоносил...

Не пересчитаны подранки,
Ещё совсем не отлегло,
И в каждой праздничной гулянке
Победы чистое тепло.
И кто-нибудь вприсядку пляшет!
И кто-то каждый праздник плачет...
И взрослые навеселе —
Со знаком дружбы на челе...

Спасай славян, хмельная дрёма.
Рас-пра-тудыкин белый свет!..
На улице, на службе, дома
За всеми наблюдал портрет.
Его до смерти обожали,
Под руководством — побеждали,
Но стоило ему не стать —
Не перестали побеждать...

Те годы долго, как минута
Молчания, — идут, идут...
Те годы, дальние, кому-то
Небытия отсчёт ведут.
Те годы... кончилась война,
Но молоды еще сполна
Отец, и мама, и страна,
И сладки детства времена.


* * *

И когда у врагов не останется злости,
И когда свою нежность друзья истребят,
Я пойму, что во мне отражаются звёзды
И что птицы на мне, не пугаясь, сидят...


ОБЩЕЖИТИЕ

И когда я уже собирался заснуть,
Веки сном наливались свинцово,
Вот тогда-то, на локоть опершись чуть-чуть,
Я обидел товарища словом.
Он обиду в невидящий спрятал прищур,
Он сказал так подчеркнуто вяло:
«Я такое тебе никогда не прощу», —
И уснул, натянув одеяло.
Поделом мне досталось.
Я выключил свет,
По холодному полу прошлепав,
Но заснуть, как обиженный мною сосед,
Все никак не давало мне что-то.
То весь наш разговор повторялся в уме,
Забытью создавая преграду,
И таким монологом блистал я во тьме! —
С красноречием не было сладу.
То я слышал, как долго ругался вахтер,
Не спеша расправляясь с замками.
А потом, оглушая ночной коридор,
Кто-то бухал дневными шагами.
Я в потемках из носика чайника пил.
А под утро заснул бронебойно!
...Как ни в чём не бывало, меня разбудил
Мой товарищ, обиды не помня.


НА ПРОЧТЕНИЕ
«ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА
РОССИЙСКОГО»

Свою работу сбору ягод
Уподобляет Карамзин.
И русский слог ему не в тягость,
Как вес лукошек и корзин.

Всё носит сам легко и просто,
Заполнив праздник и досуг.
Великосветского холопства
Не прибегает он услуг.


* * *

От провинциальной тоски и безумий
Вдруг вспомню, вселяясь в районный «хотел»,
Как пахнет в квартире у мамы глазуньей.
Нигде я такую глазунью не ел!

Да что там, досада меня целовала
В Софии и в Праге, и где там, бог весть...
Но, словно отдушка для провинциала,
Лазейка — глазунья пока ещё есть...

Пропеллером время свело сковородку,
Белок пузырями пошёл по краям.
А эта подставка в косую решётку
Досталась в наследство от бабушки нам.

БАЛЛАДА О БЫСТРОМ
И МЕДЛЕННОМ
ВРЕМЕНИ
                                    А. Ибрагимову
Сядешь в троллейбус на две остановки —
День, как одна остановка, мелькнёт.
Только успеешь прочесть заголовки...
Быстрое, быстрое время идёт.
Как в наказанье повысили в чине
Или сослали путёвкой на юг,
Словно без очереди в магазине
Быстрое, быстрое время дают.
То ли от радости, то ли от боли:
Сбили?.. забили?.. — качнув небосвод,
Горлом турбин, как трибун, на футболе
Быстрое, быстрое время орет!..
По мановенью крылатого ЯКа
Горный Алтай обступил меня вдруг,
От удивления и для объятья
Медленно руки разводит мой друг.
Улицу всю заслоняя боками,
Сено везли. «Берегитесь, внизу!» —
Крикнул возница. Казалось, стогами
Медленно, медленно время везут.
В жизни другой, может, был конокрадом? —
Тайную радость мне взгляд принесёт:
Двух лошадей на поскотине рядом
Медленно, медленно время пасёт.
Осень копается на огороде.
Топится баня. Сгущается мёд.
И целый день, как по горной дороге,
Медленно, медленно время идёт.
...Всё же прошло и оно — улетаю!
ЯК незаметно пространство торит.
Снег на вершинах Алтая не тает.
Быстрое медленно время творит.


ПИСЬМО

Увидел: страданье на юном лице
Написано тонкою кистью.
Мелькнуло в едва приоткрытом ларце
Судьбы — за веснушкой, за мыслью.

Душа проступает, сражаясь, родясь.
Летят треугольники с фронта!
Исправлена эпистолярная связь
В тончайшем письме генофонда.

Летят, долетают и с той Мировой,
И письма из Мёртвого дома,
Чтоб молодость лик дописала бы свой,
Рукою страданья ведома.

* * *

Листва и птица не нарушат
Ни тишины, ни мысли течь,
Но этот заговор разрушит
Другого человека речь.
Хотя, казалось бы, на локоть
И в нём, в другом, погружена
И мысли птичья одинокость,
И дум древесных тишина.


НОЧНОЕ ОКНО

Подходит лес к окну вплотную,
И воздух набирает вес,
Как будто пресс, сжимая тьму
И околесицу ночную.
И в ней, не отыскав ни зги,
Окна стеклянная дыра
На верхней ноте комара
Мозги пытает на изгиб.
Лес, как испуганный мальчишка.
И филин ухает притом
В нём сваебойным мо-ло-том,
И эхо скачет, как отдышка.


* * *

По-человечески в кресле вздыхает собака.
Трудно разгадывать разные выдумки пёсьи.
Не удержался: а нет ли здесь тайного знака
Леса, летящего в пропасть по имени осень,
В устье речушки с названием ласковым Люскус,
Где изумруд переходит в сентябрьскую бронзу.
Как виноград, постарев, превращается в уксус,
Стихотворение смахивать стало на прозу:
Может, приснилось, а может, хозяина жалко —
По-человечески в кресле вздыхает собака.


* * *

Кому — обман и несвобода.
Но, отвергая эту чушь,
Тебе подскажут с небосвода
Свободную повадку чувств.

Всё из тебя торчит ушасто!
И замечаешь ты с лихвой,
Что начинают заражаться
Другие весело тобой.

Не обольщайся так поспешно.
В тебе начало всех начал.
Они — излечатся, конечно.
Ведь небосвод для них молчал...

Тебя осудят, как урода,
И заклеймят в тебе врага!
Осознанная несвобода
Для них всё так же дорога.


* * *
                           Сестре
Я не думал, что Христос
Скоро так нас испытает.
Бати нет... С сестрою — врозь...
Мама тает-не-растает.

Не затеплят глаз её
Ни слеза, ни наше горе...
Лишь одно забытиё
В них гуляет на просторе.

Городские озерца
Неба — в солнечных разливах.
Но не спрятать мне лица
В лицах сверстников счастливых.

И с кладбищенской плиты,
Мной положены у края,
Здравствуй — шепчут мне цветы,
Терпеливо умирая.


* * *

Мне весело живётся!
А почему бы нет?
Скажу — и улыбнётся
Мне женщина в ответ!

Забуду все печали —
От слов, как от вина,
Глазами и плечами
Хохочет вся она!

А там, совсем вначале,
У детского окна,
Меня с утра встречали
И тополь, и сосна.

И потому случалось,
Что в жизни мне везло:
И женщина смеялась!
И дерево росло!


* * *

Было время медленное вечером,
То, когда ещё совсем светло.
Тяжело в колодезе бревенчатом
Восходило мокрое ведро.

И уже заканчивались дойки
Каплею с коровьего соска.
Было время медленным и долгим
После первой кружки молока.

И на всякий случай двери в сени
Не были пока что заперты.
Аккуратно по стенам висели
Веников берёзовые запахи.

И когда неторопливым вечером
Под ногою скрипнуло крыльцо,
Из окна за мной следила женщина,
Спрятав за геранями лицо.


* * *

Умирают друзья,
Отдаляются дети,
А руками нельзя
Удержаться на свете…

Этих новых гульбу
И страдания бомжа,
Как ногами судьбу,
Обойти невозможно.

А назад оглянись:
С пирамидой Хеопса
Стал сравним обелиск
Неизвестного хлопца.


* * *

На воле небесной опушки,
Как видимый образ души,
Сияет лучина церквушки,
Расстаться с тобой не спешит.

Увидишь — и дышится легче.
Над судьбами, как над рекой,
Поставлены вечные свечи
«За здравие», «За упокой».

Не нами, конечно, не нами...
Но кто запретить бы мне смог
«За здравие» думать о маме
И слышать: «Спасибо, сынок!»


КОСТЁЛ АННЫ В ВИЛЬНЮСЕ

Молочные реки и с неба манна
Не пошатнули земных основ.
Встретилась церковь «Святая Анна» —
Ах, глаза! — продолжение снов.

Кому-то приснилась такая радость
В средневековой родной глуши.
Вот и живём, этой радостью ранясь, —
Ай да сон! — продолженье души.

Душой или той же рукой, что гладил
Ночью, когда называл своей,
Встал поутру и любя изладил —
Аве! — доченьку всех церквей,

Над нею, конечно, присмотр всегдашний
С неба... но так облака спешат —
Кажется, падают, падают башни...
Ой, — уронишь! — нельзя дышать.


* * *

Речь моя, речкой побудь.
Спутав законы акустики,
Бродит в ней детство по грудь,
Вытянув удочек прутики.

Речь моя, тихой побудь.
Лодка плыви колыбельная,
Чтобы уставшим уснуть
На быстрине сновидения.

Речь моя, ночью побудь —
Ночкой влюблённого вздора!
Лишь бы подольше подуть
На уголёк разговора.

Речь моя, птицей побудь.
Утро, а может, призвание
В дудку крылатую дуть
Сказочки и привирания.

Вспомнит и выдохнет грудь,
Что — и не знаю заранее...
Речь моя, песней побудь
На ветерочке дыхания.


У АСТАФЬЕВА

Перейти Россию вдоль —
Наша удаль да юдоль.

Ну, какая же Расея
Без Сибири с Енисеем!

Эхом в слове Енисей —
То Есенин, то Сергей.

Ну, а что Россия в принципе —
Без Сибири, без провинции?

Это только география —
Без Овсянки и Астафьева.

Там напарились мы в бане,
Остудились в речке Мане,

Говорили с классиком,
Закусив карасиком.

Ну, какая же Расея
От пол-литры окосеет!..

Там стоит с тех пор в Овсянке
Свет-церквушка россиянка.

Сам я гладил брёвнышко,
Как родное рёбрышко.

Эхом в имени Сибирь
Отзывается — Собор.


ЖДАЛ АВТОБУСА НАРОД

Моросило целый день.
Грязь блестела за сараем.
И собакам было лень
Провожать прохожих лаем.

Ждал автобуса народ.
Каждый почитал за благо
Потоптаться в свой черёд
У печи в избе сельмага.

И, вполсилы разозлясь,
Продавщица нас гоняла:
Натаскаете, мол, грязь,
Мой полы за кем попало!

Чтоб она была добрей,
Покупали карамели,
Выручку поправить ей
Помогали как умели.

И пока про молоко,
Хлеб и мясо говорили,
Те, кто жил недалеко,
На обед домой сходили.

Ждал молоденький шахтёр,
В город вздумал после смены,
И глаза устало тёр,
Словно угольные тени.

Две девчонки для него
Хохотали всё неловко!
Это только и всего,
Что их грело под ветровкой.

На раздумия влекло:
Осуждали и курили.
Те, кто жил недалеко,
Подоить коров сходили.

В сапожищах из кирзы
На дорогу вышел старец:
То ль погоде погрозил,
То ль ещё кому-то палец?

Ждал автобуса народ,
Как работой занят трудной,
До сих пор, наверно, ждёт...
Я уехал на попутной.