Вы здесь

Сполохи

Из записных книжек и дневников. Окончание
Файл: Иконка пакета 07_dedov_s.zip (32.07 КБ)

Воспоминания из детства

Идем как-то с внуком в магазин за хлебом, и трехлетний Ванюшка всю дорогу пытается меня переубедить:

Купи, деда, «сникерс»! А хлеб не надо.

Это почему?

Хлеб несладкий...

А мне вспоминается военное детство, нищая деревушка, затерянная в снежных кулундинских степях, наша избушка с глинобитным полом и крохотными бельмастыми оконцами, затянутыми бычьими пузырями вместо стекол, — и в ней мы, четверо голодных и холодных сирот мал мала меньше. Мне, старшему — восемь лет.

Сестренка канючит жалобно, на одной ноте, просит хлеба или картошки. А я стараюсь отвлечь ее:

И что тебе дался этот хлеб? Вот погоди, вырастешь большая, отдадим тебя замуж за Ивана Царевича, дак ты этот хлеб собакам кидать будешь, а сама одни конфеты да сахар есть.

Сестренка замолкает, ее сотрясают судорожные всхлипы, она долго соображает и наконец решает:

Нет, лучше мне хлеба. Сахаром ведь не наешься.

...Мы с внуком заходим в хлебный магазин. Народу здесь негусто: как известно, сейчас вполовину сократился спрос на продукты из-за их дороговизны. У кондитерского отдела толкутся оборванные дети — сироты или из беженцев: много сейчас в городе таких, все к ним привыкли.

Мозолят весь день глаза, — ворчит пожилая продавщица, — спасения от них нет.

Однако хоть и редко, но кое-кто из покупателей дает детям то дешевую конфетку, то пряник, а те тут же с жадностью поедают.

От настали времена, — словно бы оправдывается перед покупателями продавщица, — в войну такого не было.

Ну почему же не было? Было. Наша старенькая учительница Анна Константиновна даже на хитрость пускалась, когда дело касалось сладостей. Бывало, начнем решать в классе задачку по арифметике, а не дай бог, если в ней там фигурируют пряники или те же конфеты — все, считай, урок сорван. Ударимся всем классом в воспоминания, кто и какие сладости ел — тот лампасейки или подушечки, другой — овсяные печенья или халву, да так и прокричим, глотая слюнки, весь урок.

И вот в один прекрасный день исчезли из задачек сладости, их заменили солома, сено, опилки, даже кирпичи!

Хозяин купил 12 килограммов соломы, девять — сена, — диктует Анна Константиновна задание на дом.

Кажется, зачем покупать сено, когда его косят сами, а солому дают на трудодни? Ан не проверишь: задачник на весь класс один, у Анны Константиновны.

Собственно, особого значения я этому как-то не придал, а разоблачил ложь учительницы случайно. Как-то заболел, не ходил несколько дней в школу, и Анна Константиновна принесла мне на воскресенье задачник, чтобы я порешал задачки самостоятельно и не отстал от класса. И вот, когда учительница ушла, а я стал листать затрепанную книжку, тут-то и обнаружился обман. Оказывается, в задачках все было как прежде, на своих местах: пряники и конфеты, яблоки и груши, халва и варенье. И это уж Анна Константиновна, диктуя нам задачки, заменяла их на сено и солому, поленья и кирпичи.

Вот и подумал я столько лет спустя при виде голодных и оборванных детей: а не положили ли нынешние власти в их ручонки вместо обещанных сладостей солому и кирпичи?

7 апреля 1996 г.

* * *

Трудное военное деревенское детство... Оно нас приблизило к природе, откинув на столетия, а может, и тысячелетия назад... Только что лопухами не прикрывались вместо штанов, а остальное все так же было, как у диких предков.

И даже нужную травку себе инстинктивно находили от той или иной болезни, как зверята.

* * *

В детстве я много претерпел горя, но редко плакал. Чаще плакал не от обиды и даже не от побоев, а тогда, когда меня жалели: «сирота». Казалось бы, надо плакать от боли, а от добра?..

* * *

Из людей с трудным детством порой вырастают жестокие, черствые, самовлюбленные люди, которые кичатся этим детством до старости, как заслугой, и желают, чтобы всем окружающим было тоже трудно, нехорошо. Надо иметь большую душу, чтобы, пройдя через трудное детство, наоборот, проникнуться состраданием к людям.

* * *

Мы — ущербное поколение.

1. Мы росли без отцов и не видели примеров мужества, бесстрашия, силы, прямоты... Матери могли нас научить только работать да исправно подчиняться (сами были забиты).

2. Мы не видели положительного примера у окружающих мужиков — колхозами руководили подонки, коим при настоящих мужиках ничего не перепадало, а теперь они «наверстывали»... Или — кто спрятался за бронь... Кто в войну выживал из мужиков?

3. Я поздно узнал Есенина, Бунина; в самом восприимчивом возрасте я не имел нужных книг.

4. У нас не наросли мускулы, как у деревьев в засуху — годовые кольца.

5. «Война меня обидела» (из замечаний преподавателя в мой адрес).

6. Мы запуганы «начальством», всю жизнь выдавливаем из себя раба, как Чехов.

Но мы многое вынесли из детства. Мы видели жизнь настоящую, а не по играм и учебникам. Я умею пахать, косить, строить и прочее.

* * *

Неистребимо живут во мне звуки и запахи детства! Живут чувства, картины.

Осталось детство золотым, хоть и горечи были, но смотрел ведь на мир чистыми глазами ребенка.

* * *

Первый раз за много дней выглянуло солнце, и засияло все, и поднялось настроение, и как результат написалась эта новелла. Прав великий Бунин: «Первобытно подвержен русский человек природным влияниям».

Осеннее утро

На листьях деревьев и разноцветных кустов, что подступают к самому окну моей комнаты в Переделкине, — сахаристый налет инея. Распахиваю форточку — и вот они, листья, на расстоянии дыхания! Был крепкий утренник, но листья живые, или это только кажется? Взошло солнце, желтый лучик стал перебирать листок за листком, — и они отпотели, глянцево заблестели и обвисли, отягощенные тяжелыми каплями, а некоторые, не выдержав, стали срываться с ломким хрустом и бесшумно падать во влажную, удивительно зеленую траву...

А запахи, запахи! С чем сравнить лесные осенние запахи? Это и аромат тронутой утренником зелени, и запах яблок, куда вплелась еле уловимая струйка сладкого дымка, бог весть откуда занесенного в этот дикий, неприбранный парк. Жгут ли где осенние листья или рыбацкий костер потрескивает на берегу недалекого озера, и так хорошо становится на душе, и сразу припоминаются костры детства, ночная степь под ясной луной, вся сверкающая, будто снежная равнина, голубыми искрами росы.

Но вот солнце набирает силу, и, просвеченный насквозь, сияет каждый древесный листок. Особенно хороши кленовые листья — большие, трехпалые, лимонно-зеленые, с красными, как кровеносные сосуды, прожилками.

Но всех затмевает рябина, растущая против моего окна, среди кустов тальника и молодых березок. Раньше ее не видно было совсем, а теперь, когда облетели с соседних деревьев листья, рябина словно выступила вперед, алея смугло-багряными листьями и алыми гроздьями ягод. Я не знал, что рябиновые ягоды так любят вороны. Собралась их целая стая, но не так-то просто взять рябиновую ягодку, пучками висящую на тончайшей, колеблемой от малейшего прикосновения веточке. Вороны пытаются достать кисти с крепких, растущих от ствола веток, выцеливают ягоды с налета, но не тут-то было: легче поймать что-нибудь живое и летучее в воздухе, чем ухватить трепетную ягодку, ускользающую от малейшего прикосновения взмахивающих крыльев.

И тогда какая-то из ворон придумала... Я отошел от окна, занялся своим делом, а когда выглянул снова, то немало удивился: на рябиновой ветке вниз головой висела большая ворона. Висела неподвижно, сложив крылья, словно мертвая. Что за чудеса? Попала лапкою в настороженную кем-то петлю? Но почему не бьется, не машет крыльями, не орет? Да и остальные вороны спокойно сидят под рябиной и с выжидающим любопытством посматривают на «повешенную».

Но вот ворона делает рывок, взмахивает крыльями — и вниз летит большая рябиновая кисть, и сидящие на земле мигом кидаются к упавшему лакомству, так что трудяге, пока она кружит над стаей и громко орет, уже ничего не достается...

«Так вот оно в чем дело, — догадываюсь я, — чтобы добыть крепко соединенную с веткой рябиновую кисть, вороне нужно прицепиться и схватить ее в лапищу, а потом, то взмахивая крыльями, то повисая вниз головой для отдыха, попытаться ее оторвать».

1989 г.

 

* * *

Чтобы писать пейзаж, надо чувствовать его сердцем. Если включен только разум — ничего не почувствуешь, не услышишь и не увидишь. Это — как картина и фотография...

* * *

Пустой день. Впредь нельзя себе этого прощать!..

* * *

Чтобы писать о своем народе — нужно ведь обладать интуицией, языком, внутренним зрением и знанием...

* * *

Был утренник. А сейчас разгорается солнечный, яркий день. Все желто за окном; кажется, и в комнате желто. Солнце движется, серебристая от инея тень отступает, становится темной и сырой...

* * *

Сибирью и сейчас пугают, а мы здесь живем...

* * *

Всякий раз садиться писать надо с чувством, что ничего еще не сделано, а что сделано — чепуха, и вот только сейчас напишу самое главное, для чего и на белый свет-то родился... Или так: будто пишешь последнее, последний раз в жизни, и потому нужно сказать все — и о мире, и о себе...

* * *

Вчера пошел по «столбовой» дороге и на людной поляне чуть не наступил на тетерева: он взорвался из-под снега прямо у дороги, в метре от меня. На этом месте обнаружил пещерку под снегом, примерно один метр от входной ямки до вылета. Посредине — дырочка: видно, высовывал голову, наблюдая за мной. Глубина снега — около 20 сантиметров, так что дно пещерки — земля. Но почему один и почему у дороги?

Декабрь 1989 г., Ерестная

* * *

Отзываться худо о другой нации — безнравственно. Это — как понятие о красоте: у некоторых азиатов, например, образец красавицы — круглое лицо, маленький нос, раскосые глаза и т. д.

 

* * *

Каждая былинка и букашка достойны тщательного изучения и исследования, а тем более человек. Жизнь коротка, а человек стремится увидеть плоды своего труда, вот и гонит вороных, а это очень опасно, если он у власти.

* * *

Я обладаю не очень-то уютным для окружающих свойством: обрастаю моментально книгами, журналами, газетами, будь то дома, на даче, даже в командировочной гостинице. С годами жадность к книгам растет, становится не только увлечением, но и болезнью.

* * *

Беден не тот, у кого мало, а тот, кому мало.

* * *

Наступает осень. Порывами идет дождь. Ветрено, только береза во дворе, кажется, не обронила ни листика, лишь стала совсем лимонной, и клубится, и волнуется под ветром сплошной, вытянутый кверху золотой шар! На это кипящее золото можно смотреть без конца, как на огонь или на море: все движущееся, изменяющееся всегда влечет к себе.

* * *

Поздний вечер. Только что помыл на улице ноги, пробив пленку льда в тазу (с прошлой ночи не растаяла). Хорошо-то как! Ноги горят, и аж в голове посвежело. Ночь звездная, тишина, и в этой тишине — крики диких гусей, усталые, печальные... Даже не верится, что еще они где-то есть и до сих пор летают на фоне ползающих между звезд спутников и ракет. Это не сбивает их с пути?

Ах, какие стоят ночи! Морозец легкий, звезды такие крупные, что от них светло... И водная гладь — далеко-далеко...

* * *

Морозно. Вокруг солнца — сияющий круг — ни дать ни взять лик Богородицы в нимбе.

* * *

Ночь. Мороз. Столбы света, как от прожекторов, от фонарей уходят в черное небо.

* * *

Истинному охотнику не нужна дичь на блюдечке, если ей не оставлено шансов на спасение, на уход от преследования. Соревнование с дичью в смекалке, храбрости, выносливости, силе — вот что отличает честного охотника.

* * *

Стали нежно-розовыми от «загара» тончайшие кружева березовых крон, и грачиные гнезда на них чернели особенно резко и грубо...

* * *

Грачи: тополя и ветлы вокруг села — все в черном. Громадные стаи грачей тянутся в одно и то же время — черная полоса на розовом закате. Будто дым пожарища. Чем они питаются? И в детстве так — нигде столько не видел.

* * *

Дышит жаром степь, все пропахло полынью и клубникой, даже одежда... А ночи, лунные ночи...

* * *

Березы тут — как судьбы людей: изверченные бурей, скотом, людьми, изувеченные.

* * *

В окно вагона — березовый лес. Стволы мелькают, как березовый ливень. Серебряные струи, когда дождь пополам с солнцем! И в глазах рябит...

* * *

Древние звуки деревни. Заржала лошадь, ей отозвался в лугах жеребенок, скрипнул колодезный журавль, залаяла собака, заблеяли овцы... И древние запахи — древесного дыма, овечьего катуха и снега...

Ветряк

Где сейчас увидишь ветряки? На картинке, и то нерусской книжки, как Дон Кихот сражается с мельницей...

Раньше русским пейзажем были церкви и ветряки. Ветряки делали без гвоздя (восьмигранные, правила, конфигурация крыльев, жернова). Я еще застал, как возили хлеб молоть, подводы, я чуть не надорвался, а потом, в юности, слушал посвист ветра в крыльях. Соревновались: кто выше поднимется на крыле.

* * *

Для чего природа создала человека? Чтобы через его посредство познать самое себя? А зачем ей, природе, это нужно? Тем более что человек, познавая ее, приносит ей больше вреда, чем пользы.

* * *

С осени не был здесь. Пришел 28 февраля, погода плюс два. В погребе нормально, хорошо, что я насыпал отравы — видать, были мыши, но погрызей пока не обнаружено. Зато в избе... Всю жизнь учу всех аккуратности, а сам оплошал: в кармане жилета оставил семечки. Мыши проели оба кармана, изодрали в клочья, осталась лишь шелуха... А был случай, когда я оставил на столе целый мешок семечек. Прихожу зимой, в лютый мороз, а на полу кожуры — до щиколоток, а в мешке в семечках — голые мышата. Чуют они, что ли, семечки, что прогрызают пол? И потом: видимо, плодятся они лишь тогда, когда «понимают», что корму хватит надолго, до весны.

3 марта 1987 г., Ерестная

О чем грустят снегири?

Птичьи голоса всегда веселые. Только снегири свистят грустно. О чем они грустят? Может, о том, что нет у них родины и кочуют они вслед за зимой?..

* * *

Утренняя заря — самое прекрасное явление природы. И она — словно для избранных, а не для всех. Многие ли видят восход солнца? Кто рано встает — тому Бог подает. И не только зарю.

* * *

Море без волн, а над ним небо без облаков. Скучно... Лес настраивает на раздумья, степь — на безоглядную удаль или печаль.

* * *

Юг, юг! А что юг? Родной осиново-березовый колок в Кулунде даст сердцу больше, чем кипарисовая роща.

* * *

Много у природы чудес. Одно из них — жаворонок.

 

* * *

Сочетание лунной ночи и озерной глади, тишина. Все призрачно, фантастично, таинственно... В такие ночи и в таких местах, наверное, рождаются легенды о русалках, леших и пр.

* * *

Корабельный сосновый бор. С краю в подлеске, на опушках и на полянах — заросли березняка, осинника, черемухи, калины, боярки. Все это цветет по весне, пылает разноцветьем красок осенью. А великанам соснам, кажется, чужда эта земная возня — они устремлены в небо.

* * *

Много лет назад председателем колхоза был Ф. Никулин. Чудак. Мечтал бахчи развести, рыбу ценную, сам пас коров. Многих председателей забыли, а его помнят до сих пор... Рыбы в озере Чаны было — весло стоит, как в густой каше...

* * *

Дня три назад наблюдал «древнюю картину»: в полнеба закатная темно-вишневая заря над темным простором воды «моря» и над всем этим — гусиный клик (гогот, переклички в темнеющем небе — берущие за сердце древние звуки)...

Понимаю: не до любования природой сейчас. Ну а что же теперь, заживо ложиться в могилу? А ведь уныние — великий грех.

Если мы не укрепимся природой — нас изведут как нацию. Мы всегда жили с природой... Она поможет нам выстоять. Уйдем в свои садовые участки.

А может, сейчас это главное — общение с природой, с источником жизни, с началом наших начал, — как и с Богом?

* * *

Дома все новые, а старые, обитые только и на подпорках, стыдливо прячутся за гущу тополей да кленов.

* * *

Жили бедно. В дырявый пим пихали солому, она в дыре-то и торчала...

* * *

Сизые тучи, поле, почерневший от дождей огород, копна сена, косо летящая по ветру ворона... Печаль полей, поэзия России!..

Что в этой картине? А как кольнет сердце!

Тройной одеколон

Дело было весной, в пору моего учительства в деревне Рождественке. После Первомая вызвал меня в контору колхозный парторг и попросил съездить к сеяльщикам на культстан, прочитать там лекцию или провести беседу.

Надо, — сказал он. — А коня вот хоть моего в ходок запрягите. Лучше бы, конечно, под седлом, вершки — дорога уж больно грязная...

Я сказал, что в детстве пас коней, больше того — приходилось обучать полудиких лошадей.

Так вам и карты в руки! — воскликнул обрадованный парторг.

До культстана было километров пять, да только кто их считал, степные версты? Дорог там десятки и сотни, кому как вздумается, так и едут — благо земля всюду тверда и ровна, как стол. Но весной после талых вод степь бывает коварной. Так называемые солонцовые «блюдца», почти незаметные на сером фоне равнины, таят в себе большую опасность.

Вот и я по незнанию мест и рассеянности врюхался в одно такое «блюдечко». Решил спрямить дорогу до культстана, спустился под гриву и вроде правил по сухому, по рыжей и красноватой прошлогодней травке, как вдруг сразу зачавкало под копытами. И не успел я дернуть повод, чтобы осадить с рыси коня, как он рухнул по колено в солонцовую трясину. Я попытался повернуть назад, но лошадиные ноги протыкали почву так же легко, как болотную лабзу2, конь забился и сразу сел по брюхо. Я спрыгнул с седла подальше от чавкающего месива. Солончак резиново прогнулся под ногами, но удержал. Я потянул коня за повод, пытаясь развернуть, — молодой, помню, дурашливый был меринок. Он не на шутку, видать, перепугался, стал дергаться и визгливо ржать, все ниже оседая. Да я и сам растерялся, забегал вокруг, пока не влетел по пояс в растоптанный конем солончак. Но у меня были свободные руки. Я распластал их по зыбкому целику и кое-как выкарабкался. Промок по уши, сапоги были полны грязи, а грязь была пополам со льдом. Но переобуваться было некогда. У костра высушилась только спина, и я прямиком ударил к деревне, звать на помощь.

Лошадь спасли. А когда я пришел домой, то встал вопрос и о моем спасении: в мокрой одежде и обуви на ледяном ветру я настолько продрог, что не мог выговорить и слова. Скулы мои свело, руки были как грабли. Ноги ничего не чуяли, стали как деревянные.

Топи, бабка, баню! — закричал дед Картузов, у которого я жил на квартире.

Ах-ти, ах-ти! — заквохтала баба Анна. — Шпиртику бы ему!

Во, голова! — засуетился, одеваясь, дед и рванул из избы на поиски спирта.

Старики меня любили — как сына.

Во время посевной и уборочной спиртное в сельские магазины не завозили. Дед избегал всю деревню, но бесполезно! Не было не только спирту или водки, даже самогонки достать не удалось: все за праздники истребили.

Могешь и помереть, — обрадовал меня дед, — ведь ее, простуду-то, банькою только снаружи отпугнешь, а чтобы изнутря прогнать — спирт нужон.

Но старик был мудр. И когда я вернулся из бани, выход из положения был найден.

Держи, — сказал дед, протягивая мне пустую литровую кружку.

Руки мои дрожали, озноб и вправду вроде бы спрятался глубоко внутри, и не мог я его выгнать ни паром, ни веником.

Лечить дак лечить! — бодрился дед и опрокинул мне в кружку объемный пузырек с тройным одеколоном. Жидкость плохо лилась сквозь узкое горлышко, пузырилась и пенилась, а дед тряс флакон и поругивался:

Ничо-о! Только бы из узкого горла вылить, а в широкое само пойдет.

Он и второй флакон вытряс, налилось полкружки, а потом разбавил водою. Одеколон по-змеиному зашипел, аж побелел, как молоко, от злости, и на поверхности заскакали брызги-пузырьки. Прямо кипяток!

Пей! — заорал дед Картузов. — Пей, еслиф не желаешь к прародителям!

Я без роздыха опрокинул всю кружку и почувствовал, как прохватило меня до самых потрохов каленым железом. Потом глаза полезли из орбит — я даже придержал их руками.

Зато утром я был здоров.

Хвостик

Юмореска

Пожалуйста, привлеките меня за хвостик...

Прокурор потер сначала виски (устал, наверное, так за день, что и соображать перестал). Потом протер очки и внимательно поглядел на стройную истицу — пожилую даму в таком пушистом воротнике, что из него была видна одна лишь макушка.

Нет-нет, вы не ослышались, — пропищало из этого воротника. — Прошу привлечь меня, наказать и оштрафовать, если вам угодно. Только лишите меня хвостика.

То есть?.. — Прокурор потянулся к графину с водой.

Нет-нет, — запищал воротник, — не считайте меня больной или сумасшедшей. Напротив, я сейчас в самом здравом уме. А вот десять лет назад... Одним словом, замуж я тогда выходила, товарищ прокурор. А муж-то мой будущий да на пять лет моложе меня был. А я-то с 910-го. Вот и исправила в паспорте нулик на девятку. Хвостик, значится, подрисовала. А теперь вот пришла: пора пензию получать, а хвостик-то этот на целых девять лет назад меня потянул... Привлеките меня за хвостик, товарищ прокурор, а?

* * *

Плясали — аж стены говорят!

* * *

«Эй вы, мордатые, в шапках ондатровых!..»

* * *

Есть ратники, есть жратники.

* * *

Ухажер — человек, очень любящий уху.

Картинки с натуры

Скотник:

Я коровам морды комбикормом напудрю, чтоб начальство не сомневалось, а остальное — домой...

Январь 1986 г.

* * *

Я за рулем — ни-ни! Не пью. Всегда на травку вылезу...

* * *

Из рассказов сына Саши, который жил в Кремлевском совхозе.

В деревне отмечали свадьбу. А обычай такой: жениху и невесте подносят каравай с округлыми крутыми боками, молодожены кусают его с двух сторон. В обычае этом есть тайный умысел, который, однако, всем известен: кто больше сумеет откусить, тот и будет держать верх в семье. Невеста перестаралась: так раскрыла рот, что вывихнула челюсть, а закрыть не смогла. Ее увезли в Коченево в больницу.

* * *

В детстве в клубе пролезали в разбитое окно смотреть кино. Полез один да застрял, а сзади — кинщик. Палкой его. Он — орать. Из зала мужик думал, что хулиганит мальчишка, да за уши его, а он:

Пусти, дяденька, меня уже с того конца бьют!

1981 г.

* * *

Боюсь я воров, батюшка.

Да что у тебя брать-то, бабка, голая квартира.

Во-во, потому и боюсь. Залезут, окаянные, и давай меня дубасить: старая, мол, хрычовка! Век прожила и ничего не нажила. Здря тока лезли к тебе...

* * *

Плохая память стала: где завтракал — туда и обедать иду.

* * *

Тебе два глаза и два уха дано, а рот один. Это чтобы меньше говорить, а больше смотреть и слушать.

* * *

Камчатская рыба мечет икру за рубежом...

* * *

Хорошо, когда писатель пройдет огонь, воду и медные трубы... (Шукшин: «и вытрезвитель»).

* * *

Кто говорит, что у русского народа не было никаких прав? А крепостное?

* * *

Водка — она смирная, пока в бутылке. А как в человека вольется, начинает бунтовать.

* * *

Теща говаривала, глядя на буйство наших сыновей:

Уже от этих точно народятся «з рогамы».

* * *

«Пошли дурака за бутылкой — он одну и принесет...»

* * *

Когда она идет купаться — Обь выходит из берегов...

* * *

Мужик, собравшись на телеге в дорогу, жене:

Садись уж, щоб дощечка не бренчала...

* * *

Белый, чистый лист бумаги. И о таких пустяках в смертный час?.. Какой же это пустяк, если без него — нет для меня жизни, все остальное теряет смысл?

 

1Окончание. Начало см. «Сибирские огни», 2015, № 3, № 4, № 5.

 

2Лабза — жидкая торфяная масса, образующаяся из гнилых остатков озерной болотной растительности.