Тело

С самого утра тело снова начало отделяться от Леонида Федоровича. После нескольких недель относительного единства теперь оно так и норовило вырваться из-под контроля сознания и обрести непривычную для себя свободу, как будто в этой свободе был смысл или она могла продлиться дольше нескольких мгновений.

«Неужели опять простудился? — тревожно подумал Леонид Федорович, когда в гардеробе, отделившись впервые за день, тело успело самостоятельно надеть синюю рабочую майку. — Хотя вряд ли! Вон в прошлый раз тоже с самого утра отделялось — и ничего, даже соплей потом не было!»

Защелкнув замок и проверив надежность согнутых из нержавейки секретных задвижек (в последнее время Леонида Федоровича частенько обворовывали, причем в результате этих диковатых набегов сильно страдали дверцы шкафчика, а пропадало всегда почему-то только мыло), он вышел из душного, насыщенного несвежей влагой гардероба в цех.

Конвейер еще не работал, и приятная тишина подвесного участка, разбавленная шипением воздуха в старых стержневых автоматах, немного скрасила общее разочарование от начала очередного рабочего дня.

Прямо посереди цеха тело предприняло еще одну попытку отделиться, но на этот раз трюк ему не удался. Мимо как раз прошла бригада формовщиц, которые не преминули уделить Леониду Федоровичу немного своего матерного внимания. Вытяжка их участка переживала тяжелый период вялотекущего ремонта, и Леонид Федорович, как слесарь по вентиляции, едва ли мог рассчитывать на понимание со стороны этих суровых и профессионально-чумазых женщин.

Но сегодня он был даже благодарен им — за возможность пресечь очередную попытку тела на несколько мгновений обрести свободу. Из личного опыта Леонид Федорович знал, что тело не могло отделяться от сознания во время даже самого формального общения с другими людьми.

«А вообще, следовало бы уже привыкнуть! — размышлял Леонид Федорович по пути из подвесного цеха в формовочный. — Ну что такого, если твое тело на считаные секунды становится как бы и не твоим? Всего лишь общая жизненная усталость, недосып и монотонность однообразной работы — вот и весь секрет, который позволяет сознанию на мгновение отключиться, давая телу возможность совершать отдельные действия на автомате. Между прочим, так оно даже и проще. Особенно с утра!»

Леонид Федорович себе не лгал, в этом состоянии действительно было что-то приятное. Возникало ощущение какого-то надежного уединения посереди грохочущих механизмов, раздраженных людей и производственных планов, абсурдная целеустремленность которых выглядела не столько ориентиром, сколько насмешкой над всеми, кто решился связать свою жизнь с производством. На фоне этой нездоровой суеты отношения Леонида Федоровича с собственным телом выглядели абсолютно нормальными, можно даже сказать естественными.

Хотя всего пару лет назад, при самых первых отделениях тела, Леонид Федорович был далек от подобного, почти философского спокойствия.

Тогда он решил, что у его проблемы с телом может быть только медицинская причина. Например, от частых сквозняков у него развилась атипичная шизофрения, выросла какая-нибудь маленькая, но очень вредная опухоль или начались проблемы с сердцем, которые с таким злорадством пророчит всем людям зрелого возраста современное здравоохранение, виня в них неблагоприятную среду и вредные привычки. И если вредных привычек у Леонида Федоровича не водилось, то уж неблагоприятной среды вокруг было просто завались. Чего стоили хотя бы встречи с формовщицами, вечно недовольными своей жизнью и с агрессивной готовностью включающими в эту жизнь каждого, кого угораздило оказаться у них на пути.

Но, пройдя очередной медосмотр в заводской поликлинике, Леонид Федорович лично был свидетелем, как терапевт Юнона Леонардовна Розенгольц размашисто влепила в его карточку приятный для глаз и возвращающий душевное равновесие штамп «здоров», а на робкие замечания самого вентиляторщика о некоем странном недомогании раздраженно ответила, что у всех сейчас масса неких странных недомоганий и нечего из-за такой ерунды отнимать у людей время.

Несмотря на безапелляционную грубость терапевта, вера в собственное здоровье начала потихоньку возвращаться к Леониду Федоровичу, пробуждая желание разобраться в происходящем без паники и не только с бытовой точки зрения. На первых порах Леонид Федорович решил обратиться к телевизионным программам, посвященным тайной природе человека. И пусть эти программы по своей популярности не удостаивались прайм-тайма, а их научность выглядела какой-то не слишком научной, сама идея обрести душевное равновесие у голубого экрана казалась привлекательной и не обещала каких-либо катаклизмов.

Но с тайной природой человека все оказалось гораздо сложнее, чем предполагал Леонид Федорович. Он долго не мог найти достойных контраргументов тому, что он, слесарь вентиляционных систем пятого разряда, — почти наверняка потомок инопланетян или дальний родственник скифов-людоедов, отдельные особи которых якобы до сих пор встречаются в глухих таежных лесах и опознаются наблюдателями как представители «снежных людей».

Проведя несколько дней в тяжелой, инопланетной тоске, Леонид Федорович решил не испытывать нервную систему сенсациями современного телевидения и вместо этого обратиться к привычным духовным традициям, проверенным многими поколениями предков и подкрепленным авторитетом официально признанной религии.

«Чем наша церковь хуже инопланетян или скифов-людоедов?» — подумал Леонид Федорович и намекнул супруге, что неплохо бы им наведаться в храм и совершить там... ну все то, что обычно в храмах совершается.

Но и в церкви ожидаемого умиротворения Леониду Федоровичу испытать также не удалось. И хотя посреди храма единство тела и сознания ощущалось им как никогда ясно (при каждом взмахе кадила батюшки Леонид Федорович чувствовал, как его мысли буквально сливаются с волосками на ногах), покоем это состояние даже отдаленно назвать было нельзя. Просто страх за собственное тело здесь уступал место страху за собственную душу, а любые надежды, в их полуобморочном символизме, сливались с пламенем свечей, которые горели красиво и умиротворяюще, но при этом выглядели совершенно беззащитными перед малейшим жизненным сквозняком.

Словом, как и большинство простых рабочих людей, Леонид Федорович оказался не готов регулярно посещать храм и на постоянной основе разрешать свои душевные и телесные вопросы.

Кроме того, к этому времени он уже неплохо изучил повадки своего тела и понял, что бояться его свободолюбивых порывов не стоит. Отделялось тело не каждый день, а если и отделялось, то не более чем на несколько секунд. Так что легче было закрыть глаза на подобное своеволие, чем пытаться изменить положение дел при помощи телевизионных скифов или церковных батюшек, которых, если признаться честно, Леонид Федорович побаивался примерно в равной степени.

* * *

Сегодняшний трудовой день пока складывался для Леонида Федоровича неплохо. Боги вентиляций решили смилостивиться над своим скромным служителем и позволили ему пребывать в полусонном оцепенении, лишь изредка орудуя отверткой, молотком и рулеткой. Начальство не досаждало своим вниманием, крыльчатки и воздуховоды не ставили неразрешимых задач, а приближение обеденного перерыва заставляло вопросы о разъединенности бытия и сознания отходить далеко на задний план.

В столовой удача также продолжила благоволить Леониду Федоровичу. Очередь, стремительно подгоняемая голодом и грозной кассиршей Катериной, двигалась быстро, экономя минуты законного, прописанного в трудовом графике личного времени.

На этот раз личное время получилось даже более личным, чем рассчитывал Леонид Федорович. Привыкнув за полдня к относительной свободе, тело воспользовалось полудремой своего хозяина и самостоятельно поглотило весь обед, старательно придерживаясь последовательности, в которой это привык делать Леонид Федорович. А именно: начало с компота и булки, продолжило трапезу гуляшом и завершило ее рассольником.

И только когда тело аккуратно водрузило поднос с пустой посудой на ленту подносоприемника, тревожный звон стаканов напомнил Леониду Федоровичу о пошатнувшемся равновесии физических и ментальных сфер его рабочего бытия.

«Вот только дай свободу — каждый начинает наглеть!» — раздраженно думал Леонид Федорович, энергично направляясь в слесарку.

Тело совершенно забыло о времени, и теперь Леонид Федорович опаздывал. Подобного за ним ранее не водилось, поэтому он твердо решил до конца смены проучить свое тело, назначив последнему какую-нибудь особо ответственную и скрупулезную работу.

Но сразу после обеда настроение вентиляционных богов по неведомой причине резко испортилось.

Стоило Леониду Федоровичу открыть дверь мастерской, как до его слуха долетели обрывки невнятной, но очень эмоциональной речи бригадира Кузьмича. Особо угрожающими вибрациями выделялись фразы «по протоколу», «а что поделать?» и «Бог ей судья!». Судя по всему, Кузьмич находился в активном поиске добровольца для выполнения какой-то необходимейшей, но едва ли выполнимой в срок работы.

Леонид Федорович не сомневался, что его опоздание значительно облегчит задачу бригадира. Тут же подтвердив эти опасения, Кузьмич бросил взгляд на часы, после чего расплылся в широкой, торжествующей улыбке. Вопрос с добровольцем был решен. Теперь Леониду Федоровичу предстояло наведаться на участок засыпки, вентиляция которого не первый месяц ожидала нового двигателя и чьего-нибудь энтузиазма.

Работа там предстояла не только нудная и кропотливая, но еще и рискованная. И если сами раздавальщицы, чьей вотчиной был участок засыпки, не отличались особой агрессивностью, то их бригадир Дебели́на Ерохова с лихвой перекрывала общий вольтаж своих подчиненных. А в том, что с ней придется столкнуться, сомнений у Леонида Федоровича не было.

* * *

Участок засыпки располагался прямо над формовочным цехом и представлял собой весьма внушительную надстройку, в которой в единое целое срастались балки, листы металла, трубы, бункера, ресиверы, лестницы, бочки, тельферы и неизвестно что еще. Посреди этого сооружения, больше похожего на декорацию для постапокалиптического спектакля, проходил конвейер, по ленте которого в жерла формовочных автоматов неслась бурая смесь песка, смолы и керосина.

Осторожно вскарабкавшись наверх, Леонид Федорович осмотрелся и, стараясь как можно тише ступать по гулкому металлическому полу, направился к злосчастной вытяжке.

Стремительное движение конвейера на мгновение вырвало сознание Леонида Федоровича из тела. Десяток шагов последнее успело пройти самостоятельно, но, как только из-за бункера показалась растрепанная шевелюра Дебелины, вновь поспешно уступило бразды правления сознанию.

«Как обед сожрать, так это без проблем! — раздраженно пожурил тело Леонид Федорович. — А как с Дебелиной общаться, так сразу в кусты!»

Впрочем, в данном случае он был готов проявить снисхождение. Будь сейчас у Леонида Федоровича выбор, он не стал бы возражать, чтобы тело отделилось от него и на время разговора с бригадиром засыпки.

Дебелина была очень непростым и громким человеком. Даже формовщицы избегали ее компании и побаивались неконтролируемой агрессии этой женщины.

— И что вы там все смотрите да высматриваете?! — вонзился в мозг Леонида Федоровича голос Дебелины, как только слесарь приблизился к злосчастному месту поломки. — Когда уже нам вытяжку нормальную сделаете? А нет — так хоть бы по-старому все оставили!

— Когда двигатель новый купят, тогда и сделаем! — дипломатично ответил Леонид Федорович.

— А зачем старый убрали? Старый бы оставили — и по-старому бы все работало!

— Так старый сгорел, — сказал Леонид Федорович, стараясь соблюсти рамки конструктивного диалога и выражая свои добрые намерения манипуляциями рулеткой.

— Как это сгорел?! — всполошилась Дебелина. — С чего это он сгорел?! Тут и огня никогда не бывает! Огнетушитель третий год без дела стоит, место только занимает! А если кто и курит из нашенских, то все в курилку ходют, как и предписано! А тут нельзя, тут — керосин! Вот сняли двигатель, он у вас и сгорел! А на нас вину нечего спихивать! Мы тут не дуры набитые! Я еще и побольше вашего знаю! Железное не горит, а коптится! А мы бы и на закопченный согласились, лишь бы вытяжка была! Видите, как женщины бедные мучаются?! — И бригадир кивнула в сторону раздавальщиц, сонно орудующих шуфелями¹.

— Так я же не... — предпринял еще одну попытку объясниться Леонид Федорович, но Ерохова уже утратила способность слышать.

— Что — «я»? Что — «я»?! — орала Дебелина. — Все только и знают, что «я»! А тут не «я» надо, а вытяжку!

Отчаявшись отделаться от надоедливой бригадирши, Леонид Федорович устало приложил руку ко лбу. Вторая рука, которую он предусмотрительно засунул в карман, сжалась в кулак.

«Как бы не врезал он ей! — промелькнуло в мыслях Леонида Федоровича. — Я бы, наверное, уж точно...»

* * *

Закончить свою мысль Леонид Федорович не смог, потому что в этот момент осознал, что снова пребывает в состоянии разъединения со своим телом. И это даже несмотря на вполне ясные мысли, из которых, если так разобраться, Леонид Федорович сейчас и состоял.

Он видел свой затылок, короткий, порядком поседевший ежик волос, нехарактерную для себя жестикуляцию. Сомнений не было — тело продолжало вести разговор с задеревеневшей в своем невежестве женщиной и делало это гораздо увереннее, нежели сам Леонид Федорович.

Тело что-то энергично кричало Дебелине и крутило пальцем у виска. Еще через несколько минут оно и вовсе нашло способ уязвить бригадира раздавальщиц настолько, что та демонстративно бросила шуфель на пол и с оскорбленным видом удалилась в направлении бункеров. Теперь тело и мысли Леонида Федоровича остались в гордом (если говорить о теле) и растерянном (если говорить о мыслях) одиночестве.

Воспользовавшись удобным моментом, тело быстро замерило габариты воздуховодов, небрежно записало результаты своего труда в блокнот, спустилось вниз, завернуло за угол компрессорной и скрылось в комнате отдыха обрубного участка.

С опозданием в пару секунд туда прибыл и Леонид Федорович.

За все время своей работы в цеху он ни разу не был в этой комнате и теперь, зависнув под потолком, испытывал резкий, леденящий душу страх. Дело было не в самой комнате отдыха (хотя и она могла напугать неподготовленного человека, у которого отдых обычно ассоциируется с чем-то не столь тесным, душным и грязным), опасался Леонид Федорович исключительно за свое тело. А оно принимало вполне самостоятельные решения и, кажется, вовсе не собиралось возвращаться в подчинение к своим мыслям.

К тому же его тело попросту филонило. По-другому объяснить визит в комнату отдыха не получалось. Около часа проваляв там дурака, тело еще какое-то время бесцельно пошаталось по цехам, после чего, напустив на себя усталый, но гордый вид, направилось прямиком в гардероб. Отчитываться перед начальством о проделанной работе оно явно не собиралось.

Леонид Федорович с ужасом представил, что будет делать его тело, когда доберется до дома, но его страх оказался сильно преувеличен. В домашних условиях тело вело себя привычно и не выходило за рамки обычных действий Леонида Федоровича. Большую часть вечера оно посвятило газетам и телевизору, хотя и обнаружило несколько иные вкусы и приоритеты. В первую очередь тело интересовалось спортивными состязаниями, отдавая предпочтение футболу, хоккею и — на удивление — конному спорту.

— И давно это ты спортом интересуешься? — спросила супруга, в остальном не заметившая разницы между телом и цельным образом своего мужа.

— Да всю сознательную жизнь! — бодро ответило тело, после чего направилось на кухню и съело половину копченой курицы, которую супруга купила, рассчитывая растянуть на несколько последующих дней.

Плотный ужин оказал на тело расслабляющее воздействие, и оно, совершенно не заботясь о слишком раннем времени, спокойно завалилось спать, отделавшись от жены простым и предельно искренним признанием:

— Что-то я устал. Пойду-ка лягу.

Леониду Федоровичу оставалось только удивляться, с какой легкостью его тело использует любые обстоятельства исключительно для собственной выгоды. Оно вело себя так, словно избавилось от того внутреннего лицемерия, которое на протяжении многих лет заставляло Леонида Федоровича «ради семьи» идти на жертвы вроде экономии курицы и выслушивания постоянных причитаний супруги по поводу неудобств совместного быта.

Теперь же, наблюдая за реакцией родных, Леонид Федорович вынужден был признать: подобных жертв от него не требовалось! В конце концов он пришел к пугающему выводу: его тело избавилось вовсе не от лицемерия. Оно избавилось от самого Леонида Федоровича.

* * *

Несколько недель Леонид Федорович неустанно следовал за своим телом, лихорадочно пытаясь нащупать хоть какую-то связь, которая давала бы надежду на скорое воссоединение. Никакой связи не ощущалось. Тело не реагировало на собственные мысли и продолжало демонстрировать чудеса находчивости в решении любых вопросов, особенно если эти вопросы казались Леониду Федоровичу неразрешимыми.

Тело уверенно доказывало начальству, что давно и успешно выполнило поручения, которые выполнены не были, язвительно указывало Кузьмичу на недостатки его личности (в сравнении с которыми любые изъяны самого тела выглядели чуть ли не достоинствами), а формовщиц и вовсе посылало так далеко, что Леониду Федоровичу оставалось только удивляться лексической подкованности своего тела и его готовности отстаивать свою профессиональную честь.

Вдобавок ко всему тело играючи решило проблему с вытяжкой на злосчастном участке засыпки. Установив на место сгоревший двигатель, тело спокойно заявило Дебелине, что пока вытяжка будет работать как работала, а если когда-нибудь начальство соизволит почесать свой зад и купит новый двигатель, то вытяжка станет работать еще лучше и женщины, на которых совершенно точно держится все вокруг, наконец смогут вздохнуть полной грудью.

Благодаря такой наглости тело Леонида Федоровича не только избежало взысканий со стороны начальства, но даже, наоборот, несколько раз было названо «думающим специалистом», получило от Кузьмича гарантии насчет летнего отпуска, а в лице Дебелины и вовсе приобрело надежного и очень решительного союзника.

На этом тело останавливаться явно не собиралось. Еще через пару дней оно приняло активное участие в собрании цехового профсоюзного комитета, выдвинув несколько неудобных вопросов по поводу распределения материальной помощи. Тело не скрывало своего желания внедриться в цехком, пылко уверяло участников собрания в своей готовности бороться за права коллектива, не жалея собственных сил и рабочего времени.

Так далеко от своих мыслей тело еще не заходило, и Леонид Федорович твердо решил, что откладывать вопрос о воссоединении с ним нельзя.

Сразу же после собрания Леонид Федорович проследовал за телом на улицу (ухватив кусок гофрированной трубы, тело, похоже, намеревалось затеряться на просторах завода до самого конца смены), после чего, собрав мысли и волю воедино, мужественно застыл на месте. По его расчетам, тело должно было хоть как-то отреагировать на подобный мысленный демарш.

Повергнув в шок своего законного обладателя, тело даже не заметило, что его мысли остались далеко позади. Задорно почесав свой зад и перекинув кусок гофры под левую руку, оно беззаботно скрылось за обшарпанной дверью соседнего цеха, насвистывая какую-то бессовестно веселую мелодию.

Теперь Леонид Федорович остался вовсе без тела. И что делать дальше, он просто не знал!

* * *

— Да не ори ты, ради бога! Ничего с ним не случится! — обратился к Леониду Федоровичу чей-то голос, как только он запаниковал и решил броситься вслед за своим телом. — Они без нас даже лучше живут, чем с нами!

Голос показался очень знакомым, но вспомнить, кому именно он принадлежит, Леонид Федорович так сразу не мог. Дело было в том, что этот голос не звучал. В сущности, это была просто чужая мысль, которая вклинивалась в поток сознания Леонида Федоровича, свободно дрейфовала в нем и была едва различима на фоне отчаянных воплей самого вентиляторщика. А интонации, которые позволяли называть эту мысль голосом и придавали ей ощутимую эмоциональную окраску, являлись как бы более расплывчатыми и мелкими мыслями, сопровождавшими основную. Только сейчас Леонид Федорович обратил внимание на то, что он и сам мыслит подобным образом. Но если в его случае основная и сопутствующие идеи были одинаково паническими, то мысли таинственного собеседника были совершенно спокойны. И если воспринимать их как голос, то это был очень уверенный и слегка ироничный баритон.

— Не почудилось, — через мгновение продолжил незнакомец. — И не шизофрения. И перестань орать, когда с тобой разговаривают!

— Не наседай на него! Разве не видишь — он только недавно от тела отделился. Себя вспомни! — встрял в поток сознания Леонида Федоровича еще один голос-мысль. Тоже совершенно спокойный и даже сонный.

— Я за своим телом не бегал.

— Брешешь! Наверняка бегал. Все бегают.

Второй голос был тоже знаком. Леонид Федорович подумал, кто бы это мог быть.

— Да Петька Чибукин я! А это Слава Самопалов! — не дожидаясь четко оформившегося вопроса, удовлетворил любопытство Леонида Федоровича второй собеседник.

— Вы?! — удивился Леонид Федорович.

Эти двое были его соседями по гардеробу, хоть и работали электромонтерами в ремонтном цеху. Вообще-то, Леонид Федорович обоих недолюбливал за примитивность жизненных устремлений и грубый физиологичный юмор, с которым они к тому же всегда перебарщивали. Более того, именно эту парочку Леонид Федорович подозревал в регулярных кражах мыла из своего многострадального шкафчика...

Но сейчас он был рад слышать мысли других людей.

— А давно вы отделились? — поинтересовался он.

— Давно. Ты еще здесь и не работал. Помню, в твоем шкафчике дед какой-то переодевался, — ответил Самопалов.

— Так что же это получается? Я только с вашими телами знаком был? — удивился Леонид Федорович.

— Ну да. Обычное дело! — отозвался Чибукин.

— Знаете, ваши тела такие козлы! — решился на откровенность Леонид Федорович.

— Бывает, — неожиданно спокойно отреагировал Самопалов. — Но знаешь, мы за них не в ответе. Сам со временем поймешь.

— А почему это произошло?

— А кто его знает.

— Это что же получается, мы с вами — души?

На секунду-другую мысленные потоки собеседников прекратились.

— Это вряд ли, — ответил наконец Чибукин. — Если ты не можешь влиять на собственное тело, то претендовать на звание души как-то наивно и не очень убедительно.

— А что мне делать дальше?

— Что хочешь. Только не ори так истошно больше, хорошо? — ответил Самопалов.

— А вернуться в свое тело как-нибудь можно? — с надеждой спросил Леонид Федорович.

— Можно! — проскользнула уверенная мысль Чибукина.

— Нельзя! — так же уверенно подумал Самопалов.

Потом они оба снова немного помолчали.

— Есть мнение, что для того, чтобы вернуться в свое тело, нужно стать ему сообразным! — продолжил гнуть свою линию Чибукин.

— Ерунда! — возразил Самопалов.

— А вот и не ерунда! Станешь таким же, как твое тело, — сразу же с ним и объединишься!

— А сам тогда почему в свое не вернешься?

— А на кой оно мне сдалось? Сам видишь — даже окружающие его козлом называют!

— Как я погляжу, что тело, что мысли у тебя одинаковы! — с иронией подумал Самопалов.

— Чья бы корова мычала! — с готовностью парировал Чибукин.

Манера мысленного общения этой парочки, как отметил Леонид Федорович, мало чем отличалась от привычного общения их тел. Но теперь их неотесанный юмор не раздражал Леонида Федоровича. Наоборот, он освещал его собственные мысли неким слабым проблеском надежды. Раз уж в подобном состоянии он пребывал не один, где-то наверняка существовали люди, которые могли объяснить все произошедшее обстоятельнее, нежели соседи по гардеробу.

— Чушь! — резко оборвал мысли Леонида Федоровича Самопалов. — Никто и ничего объяснять тебе не будет!

Леонид Федорович замялся, насколько ему позволяло бестелесное состояние. Он пока не мог привыкнуть к тому, что любая его мысль доступна окружающим.

— Да ладно, проехали! Считаешь нас козлами — ради бога! Ты тоже, знаешь ли, не херувим! — продолжил мыслить Самопалов. — А что касается объединения с телом, ты на этот счет хорошенько подумай. Ему же без тебя лучше — сам видишь! Да и тебе неплохо — никаких преград или социальных обязательств. Хочешь — в Америку, хочешь — в женскую баню. Свобода!

Свободы Леонид Федорович в данный момент не ощущал вовсе. Идея Чибукина насчет сообразности своему телу также не выглядела убедительной. Если бы она была верна, Чибукин с Самопаловым наверняка уже давно вернулись бы в свои тела, не прилагая для этого особых усилий. Что же касалось самого Леонида Федоровича, то он не представлял, как ему стать расчетливым и наглым циником, если все, что у него было на данный момент, — это мысли, как никогда далекие от расчетливости и еще более далекие от цинизма.

Ситуация выглядела безнадежной.

— А ты вообще чего такой взвинченный? — поинтересовался Самопалов.

— Устал, — честно признался Леонид Федорович. — Все думаю, как тело вернуть. Не специально. Просто само по себе так получается.

— А ты что, как отделился — все время думаешь? — искренне удивился Чибукин.

— Ну да. А как по-другому?

— Зачем?! Ну остался без тела — с кем не бывает. Нельзя все время думать! Отдых нужно не только телу давать, но и мыслям.

— А разве я тогда не исчезну? — удивился Леонид Федорович.

— Ну как сказать... — Чибукин задумался.

— Ты теперь не тело, так что сам факт исчезновения для тебя будет означать несколько иное, — тут же подхватил мысль товарища Самопалов. — Это для тела исчезнуть страшно и фатально, называется «смерть». А для сознания это просто период! Вот ты спрашивал давеча, много ли нас таких? Я думаю — до фига! Только большинство не думает, понимаешь? Иначе шизофрения начнется. А в нашем состоянии это последнее дело.

— А как это получается? В смысле, не думать? — поинтересовался Леонид Федорович.

Теперь пришла очередь задуматься Самопалову. Судя по затянувшейся паузе, о нюансах не-думания сам он размышлял не так часто и конкретность вопросов Леонида Федоровича вогнала его в ступор.

Но мысленный горизонт беседы недолго оставался свободным. Воспользовавшись молчанием Самопалова, слово снова взял Чибукин, который и без того практически всю беседу открыто размышлял о том, что он гораздо умнее и рассудительнее своего товарища, просто не такой горластый.

— Понимаешь, какая штука, — нравоучительно подумал Чибукин. — Это для сознания в теле чем проще вопрос, тем легче на него найти ответ. А для сознания как такового все немного наоборот. В общем, я могу тебе сказать только одно. Для того чтобы не думать, нужно просто не думать. А дальше понимай как хочешь. Но стараться, конечно же, надо. Это сперва страшно. Зато потом за уши не оттянешь! А вся прелесть именно в том и заключается, что ушей у тебя больше нет, да и оттягивать тебя от чего-то ни у кого желания не возникнет. В общем, не думай сколько тебе захочется. Но не думать надо обязательно!

— А вы почему тогда думаете?

— Тебе, дураку, помогаем! Хоть бы поблагодарил! А так все остальное время мы не думаем, — заявил Самопалов.

— Между прочим, я уже задолбался думать! — тут же отозвался Чибукин.

— Да ты отродясь этого не умел!

— На себя посмотри!

Далее товарищи дружно захохотали, после чего их мысленные потоки начали стремительно мельчать, а через пару секунд исчезли вовсе, оставив Леонида Федоровича в растерянном одиночестве. Теперь он был лишен всего: тела, семьи, надежд, планов на будущее. И могла ли все это хоть в какой-то степени компенсировать женская баня, Леонид Федорович уверен не был. Хотя идея насчет отдыха выглядела разумной.

Только сейчас Леонид Федорович ощутил, насколько спутаны и обессилены его мысли. Они скрежетали, наслаивались одна на другую, раскалывались на части, проваливались куда-то, а потом снова налетали со всех сторон, заставляя Леонида Федоровича биться в бестелесных судорогах и рвать на себе такие же воображаемые волосы.

Следовало действительно успокоиться, собрать мысли воедино и решить, что делать дальше. Раз уж Чибукин с Самопаловым говорили о не-думании настолько уверенно, Леонид Федорович не сомневался, что это простое и естественное состояние.

«Что-то вроде сна, но только когда спать совсем не хочется!» — рассуждал он, блуждая по цехам и улицам в поисках места, где никто не смог бы отвлечь его мысли от их полного отсутствия.

Вот только отсутствовать мысли упорно не хотели. Думалось Леониду Федоровичу везде. Думалось посреди цеха, думалось в гардеробе, совершенно невыносимо думалось дома, думалось в церкви, думалось в транспорте.

В роли самой последней надежды выступил безлюдный пустырь, который обреченно лежал чуть в стороне от проходной завода. Мимо него Леонид Федорович проходил каждый день по пути на работу и не переставал удивляться такой бесхозяйственности. Пустырь был большим, и на нем можно было построить что-нибудь полезное. Когда-то здесь и правда планировалось возвести некое сооружение (местами из кустов выглядывали остатки кирпичной кладки и мрачные бетонные перекрытия). Но по неведомой причине пространство было оставлено хлипкой городской природе, которая оказалась не слишком заинтересована в новых площадях и не спешила устанавливать здесь свои порядки, демонстративно ограничившись парой чахлых деревьев и чисто номинальными зарослями кустарника. Со временем пустырю все же нашли применение. Именно сюда часть заводчан выбиралась после трудовой смены для ударного распития алкогольных напитков.

Леонид Федорович быстро сообразил, что если не думать действительно возможно, то легче всего это должно получаться именно здесь, где даже обладающие своими телами люди успешно лишались многих мыслей, а некоторые — даже и сознания.

Но и посреди пустыря его ожидало жестокое разочарование. Мысли упорно не хотели смешиваться с тишиной. Более того, механизм их возникновения стал здесь проявляться еще нагляднее. Леонид Федорович быстро понял, что главная проблема заключалась в том, что мысли возникали вовсе не из него самого. Сперва на горизонте сознания появлялись некие зародыши мыслей, что-то вроде прозрачных оболочек, которые свободно дрейфовали на периферии и не были заполнены конкретным содержанием. И лишь когда Леонид Федорович обращал внимание на один из таких коконов, тот резко увеличивался, заполнял собой весь горизонт и пропускал реальность сквозь себя, словно через слегка замутненное стекло. Получалось что-то вроде калейдоскопа, в котором реальность играла роль разноцветных камешков, сознание выступало в качестве призмы, а самому Леониду Федоровичу приходилось довольствоваться ролью пустотелой трубки.

Предугадать, какой рисунок сложится при очередном повороте этой трубки, было совершенно невозможно. Комбинации и преломления фрагментов реальности отказывались подчиняться простой логике. Например, несколько галок, деливших остатки промасленной газеты, легко превращались в мысли о прошедшей молодости. Серые тучи, проплывавшие обрывками по грустному небу, хмуро напоминали о росте тарифов ЖКХ. Колыхание крон высоких тополей навевало заунывные думы о мрачной неизбежности, дыхание которой испытывают на себе не только люди, но и бестелесные создания.

Последняя идея выскочила как-то особенно назойливо. Получалось, что это не Леонид Федорович думает о неизбежности, а она думает о нем. И в этом смысле прекратить ход собственных мыслей было ничуть не легче, чем изменить все мироздание в целом.

Поэтому разочарованному Леониду Федоровичу только и оставалось, что вернуться на завод, отыскать свое тело и хотя бы таким образом максимально сократить дистанцию между ним и своими мыслями. Хотя сейчас, в конце смены, поиск тела мог оказаться задачей не из легких.

* * *

Обыскав все возможные убежища, где с большей или меньшей вероятностью могло скрываться тело, Леонид Федорович переместился к участку засыпки. В последнее время тело все чаще использовало его в качестве укрытия. Начальство, запуганное криками Дебелины, предпочитало не появляться на участке без крайней нужды, и тело могло спокойно коротать здесь рабочее время за чтением газет и разгадыванием кроссвордов.

Но сегодня ему, похоже, удалось перехитрить собственные мысли. Облетев участок, Леонид Федорович убедился, что тела нет и здесь. Несколько раздавальщиц сонно орудовали шуфелями, конвейер продолжал наматывать километры производственной судьбы, а злосчастная вытяжка, разделившая жизнь скромного вентиляторщика на две метафизические половины, по-прежнему возвышалась в дальнем углу участка.

На секунду задержавшись возле двигателя, Леонид Федорович ощутил, как по его мысленному горизонту едва заметной рябью пробежало несколько плаксивых мыслей. Но раскисать Леонид Федорович не спешил: мысли совершенно точно принадлежали не ему.

С ним снова кто-то пытался говорить, хотя робость этих попыток делала их едва различимыми.

— Они неправильно вам сказали... про не-думание это, — лепетал чей-то неуверенный и очень тонкий голос.

— Кто здесь? — осторожно спросил Леонид Федорович.

— Да это же я — Дебелина!

Услышав грозное имя, Леонид Федорович запаниковал. Мало того что именно в разговоре с Дебелиной он лишился своего тела, — теперь он вынужден был общаться с ее мыслями, не имея возможности крутить пальцем у виска.

— А я ничего такого думать и не собиралась, не беспокойтесь! — торопливо принялась оправдываться Ерохова. — И о вытяжке мое тело тогда вам все неправильно говорило, я это сразу поняла. А на самом деле вы мне всегда нравились...

Леонид Федорович немного успокоился. Мысли Дебелины отличались какой-то прозрачной искренностью. Они совершенно не были похожи на фразы, которые обычно извергала бригадир раздавальщиц. Если бы Дебелина не представилась, Леонид Федорович мог бы подумать, что общается с юной и скромной особой, наивность мыслей которой мило переплелась с их же естественностью. Сама Дебелина, кажется, и правда не находила разницы между этими понятиями.

— Так я с шестнадцати лет вне тела, — смущенно подумала в ответ Дебелина, хотя грусти в ее мыслях Леонид Федорович не ощутил.

— Нет, иногда грустно становится, — тут же пояснила она. — Каким бы ни было твое тело, оно же все-таки не чужое. А в жизни такие ситуации случаются, что, кроме как мысленно пожалеть саму себя, ничего другого и не остается.

— Это да, — подумал Леонид Федорович. — А вы вернуться в свое тело не пробовали? Поговаривают, что это возможно.

Вместо ответа Дебелина замялась, призывая Леонида Федоровича обратить внимание куда-то в сторону бункеров. Там как раз показалось ее тело, закутанное в прорезиненный фартук, с бесформенной и не очень свежей копной волос на голове.

— Мысленно согласиться с тем, что иногда выкидывает твое тело, не всегда получается, правда? Да вы и сами уже все наверняка поняли, — грустно подумала Дебелина.

Леонид Федорович действительно понял, что она имела в виду. Юная шестнадцатилетняя девушка едва ли могла прийти в соответствие с телом Ероховой. Теория Чибукина трещала по швам. Да и мысли насчет не-думания в этом свете представлялись не более чем глупой шуткой.

— А вот это как раз возможно! — уверенно отозвалась Дебелина. — Только объяснили они вам неправильно. Не думать вообще — нельзя. Думать необходимо! Просто думать нужно немного по-другому. Так, как в теле никогда не получалось. Думать нужно не о чем-то одном, а обо всем сразу.

— Обо всем сразу? — удивился Леонид Федорович.

— Это значит, в первую очередь не о себе, — пояснила Дебелина. — А не получается это у вас, потому что вы до сих пор думаете так, словно еще в теле находитесь. И смотрите на окружающий мир как будто глазами, которых у вас на самом деле больше нет. А когда можешь видеть все сразу, оно как-то само собой получается, что искать смысл в окружающем мире становится не нужно. Достаточно просто смотреть.

— Вроде медитации, что ли? — недоверчиво подумал Леонид Федорович, против воли припоминая телепрограммы о различных нефизических возможностях тела, в которых медитация упоминалась настолько же часто, насколько сами эти рассуждения прерывались рекламой памперсов и средств для чистки туалетов.

— Для человека в теле медитация требует соблюдения многих условий. — Дебелина снова обратила внимание на свое тело, пытавшееся при помощи подошвы ботинка придать шуфелю необходимый угол наклона. — Тело вообще требует многих условий. А с мыслями все гораздо проще. Даже Самопалов с Чибукиным днями напролет думают обо всем, считая, что они ни о чем не думают. Вот и у вас получится. Не сомневайтесь! А передохнуть вам действительно надо...

* * *

В очередной раз выйдя из состояния не-думания, Леонид Федорович принялся размышлять над вопросом, что именно заставляет его мысли обретать четкую форму и структуру, вне которых он только что пребывал.

Леонид Федорович был готов поклясться, что он сам не имеет к этому отношения, и в то же время, кроме как ему самому, сделать это было некому.

Подобные размышления теперь занимали большую часть времени Леонида Федоровича, когда он не находился в состоянии не-думания. А не думал он теперь часто. Можно сказать, он не думал почти все время.

Это занятие оказалось действительно очень приятным, хотя никакие оценочные категории не были способны описать всю глубину опыта всестороннего созерцания. Проще всего это состояние можно было передать отношением понятий «думать» и «не думать», в котором частица «не» теряла свой смысл, а весь мир непринужденно избавлялся от самой необходимости что-либо отрицать. При этом сам мир ничего не терял и даже наоборот — приобретал особую завершенность во всех своих проявлениях, включая самого Леонида Федоровича.

В перерывах между периодами не-думания Леонид Федорович продолжал интересоваться жизнью своего тела, хотя теперь делал это значительно реже, чем в первые месяцы после отделения. Изменился и характер этого интереса. Если раньше любые поступки своего тела Леонид Федорович рассматривал исключительно сквозь призму желания вновь вселиться в него, теперь он все чаще выступал в роли статиста, наблюдавшего за проявлениями изворотливости некоего субъекта (сам Леонид Федорович теперь предпочитал называть это жизненной хваткой), к которому имел самое непосредственное отношение, но при этом едва ли был обязан нести за него ответственность.

«Почему бы и не порадоваться за себя, даже если ты к своим успехам не имеешь отношения?» — рассуждал Леонид Федорович.

Обычно свои наблюдения за телом Леонид Федорович проводил здесь же, на заводе. Как ни странно, домой мысли Леонида Федоровича не тянуло. Возможно, за этим скрывалась сильная тоска по родным и близким, возможно — страх, что им никогда по-настоящему не было дела до его мыслей (Леонид Федорович всегда это подозревал, а теперь его подозрения были подкреплены конкретными фактами). Но главное, что, как ни жалел себя Леонид Федорович, для него стало очевидно, что без мыслей своего номинального главы его семья чувствовала себя счастливее. И отрицать это было настолько же глупо, насколько тяжело было с этим смириться.

Поэтому Леонид Федорович предпочитал встречать свое тело на остановке на улице Чигладзе, после чего некоторое время сопровождал его, старательно соблюдая дистанцию и избегая крайних оценок его поведения.

Вот и сегодня, едва осознав самого себя и немного поразмышляв об общих закономерностях возникновения сознания, Леонид Федорович неторопливо направился к остановке.

Тело опаздывало, но беспокоиться по этому поводу Леонид Федорович не спешил. Заручившись крайне лицемерной дружбой с охранниками на проходной, тело позволяло себе легко и беспечно относиться к правилам трудового распорядка, о чем сам Леонид Федорович втайне мечтал уже давно.

И лишь когда время опоздания перевалило за полчаса, мысли Леонида Федоровича наполнились тревожной вибрацией. Сегодня телу предстояло участвовать в работе заводского профкома. Оно должно было зачитывать доклад ревизионной комиссии, сидеть за одним столом с руководством предприятия. Для тела это было важным событием, и по собственной инициативе пропустить его оно точно не могло.

«Ведь так стремился и мечтал об этом!» — думал Леонид Федорович, с надеждой вглядываясь в каждый автобус и троллейбус, подъезжавшие к остановке.

Наконец тело приехало. Оно вышло из троллейбуса и тяжело опустилось на скамейку. Вот теперь Леонид Федорович испугался уже не на шутку. С телом было что-то не так. Оно стонало, прижимало руку к груди и, кажется, вот-вот собиралось рухнуть со скамейки прямо на асфальт.

* * *

— Братцы, я, кажется, умер! — вопил Леонид Федорович, носясь по цеху в надежде, что хотя бы на этот раз Самопалов и Чибукин решат прервать свое не-думание.

Смерть коллеги и правда заставила обоих включиться в ощутимый мысленный процесс.

— Да ну? — отозвался Самопалов.

— Шутишь?! — присоединился к товарищу Чибукин.

— Нет. Прямо на остановке. Инсульт или инфаркт. Скорая пока приехала... Врачи только руками развели. Все! Конец!

— Ну прими мои искренние соболезнования! — без всяких сопутствующих эмоций подумал Самопалов.

— Ага. И не падай духом! — добавил Чибукин.

— И что теперь будет? — встревоженно спросил Леонид Федорович.

— Ну что будет, что будет... Исчезнешь, наверное, — не очень уверенно подумал Чибукин.

— Как это — исчезну?

— Да так. Сознание без тела — нонсенс!

— Ерунда все это! — тут же возразил товарищу Самопалов. — Никто не знает, что происходит с сознанием после того, как тело копыта отбросит. Да и вообще, что общего между телом и сознанием? Тебе не сокрушаться, а радоваться нужно. Я вот давно жду, когда мое тело загнется. А то как подумаешь, чего оно достигло, завидно становится.

— А говорил, за телом своим не бегаешь! — тут же съязвил Чибукин.

— Да ладно, все бегают. Я в свое время нужник новый на даче осилить не мог, а этот даже баню выстроил за лето.

— А вы когда-нибудь сталкивались с мыслями умерших? — осторожно поинтересовался Леонид Федорович.

— Мысли умерших? Да хрен их знает... — неуверенно подумал Чибукин.

— Ну вы даете! Живете вне тела, а о таких вещах не думали даже.

— Ну а нафиг думать, если можно не думать? — вполне логично подумал Самопалов и в подтверждение своей идеи тут же покинул мысленный горизонт Леонида Федоровича.

Чибукин последовал примеру товарища. На мгновение Леониду Федоровичу показалось, что Чибукин хочет извиниться за глупые шутки с похищением мыла, но в последний момент тот передумал, посчитав подобные признания мелочными и неуместными.

В данном случае следовало отдать должное проницательности Чибукина. Леониду Федоровичу сейчас было совершенно не до шуток.

* * *

Весь день после собственной смерти Леонид Федорович не находил себе места. О не-думании сейчас не могло быть и речи, так что он даже не предпринимал попыток раствориться в чистом созерцании. Созерцать, по его мнению, было нечего: мир был подчеркнуто хмур, механистичен и, главное, остался точно таким же, каким был до смерти тела Леонида Федоровича. Последнее угнетало особенно сильно.

«Как будто и не жил!» — подумал Леонид Федорович, на всякий случай переместившись в цех посмотреть, все ли добросовестно сдают деньги на похороны.

В целом коллектив не подкачал. Сдавать деньги отказались только тела Самопалова и Чибукина, которые в один голос заявили, что толком не знали Леонида Федоровича и вообще относятся к соседнему цеху, а значит, никому и ничего не должны. Но посетить процедуру прощания оба хотели, раз уж это давало возможность пораньше уйти с работы.

— А когда его хоронить будут? — уточнили они у цехового профгрупорга Витьки Бабурина.

— Завтра в два. На Восточном, — ответил тот.

Узнав дату и место своих похорон, Леонид Федорович снова принялся блуждать по цехам. Очень хотелось заглянуть домой, но на этот шаг Леонид Федорович все же не отважился. О том, чтобы находиться рядом с родными, для которых твоя смерть наверняка стала тяжелым ударом, и при этом не иметь возможности хоть как-то их поддержать, даже думать было невыносимо.

Сначала Леонид Федорович решил не присутствовать на собственных похоронах, но ближе к утру понял, что отдать дань памяти своему телу необходимо. Все-таки они многое пережили вместе, и далеко не всегда Леонид Федорович уделял своему телу достаточно внимания.

Поэтому в назначенное время Леонид Федорович собрался с мыслями и направил их к ритуальному залу.

То, как его тело выглядит в гробу, Леониду Федоровичу, в общем-то, понравилось. «На себя похож, ничего не перекошено», — подумал он.

А вот церемония прощания выглядела до обидного скромно. Пришедших проститься с телом было меньше, чем ожидал Леонид Федорович.

— А это, интересно, кто? — утирая слезы, поинтересовалась вдова Леонида Федоровича, кивнув в направлении тел Чибукина и Самопалова.

Те явились вместе с заводской делегацией и даже купили две невзрачные гвоздики.

— Коллеги, — так же сквозь слезы ответила дочь. — Тоже скорбят. Папа был золотым человеком! Особенно в последнее время. Как будто чувствовал...

Чибукин и Самопалов тем временем напряженно выжидали удобный момент, чтобы поскорее освободиться от взятых на себя скорбных обязанностей.

— Да, вот так оно обычно и бывает... — заявил вдове и дочери Леонида Федоровича Самопалов, смущенно переминаясь с ноги на ногу и стараясь не смотреть на гроб.

— Все там будем, — поддержал товарища Чибукин.

После этого они быстро положили цветы в гроб и стремительно направились к выходу, выбрав ориентиром ближайший гастроном.

— Ну что ж, вполне приличные похороны! — вдруг сказал Леониду Федоровичу Самопалов, мысли которого, оказывается, тоже были здесь.

— Вдову твою жалко и дочку. Ну да ладно, время лечит! — сухо и даже как-то официально промыслил Чибукин.

— И вы здесь?

— Ну да. Ты, кстати, молодец — держишься. Если честно, не ожидал.

— А когда мое загнется, я к себе на похороны не пойду, — подумал Самопалов.

— Побежишь. Что я — тебя не знаю? Все за телами своими бегают, — сказал Чибукин.

— Тела ваши, кстати, приходили, — сказал Леонид Федорович.

— Это их профгрупорг Бабурин заставил, — пояснил Самопалов. — Сказал, что если раньше с работы под предлогом твоей кончины смыться хотят, то хоть на минуту, но сюда зайти должны. Мол, товарищеская совесть и все такое... Ладно, мы тоже, пожалуй, снова не-думать будем. Тут уж, как говорится, мыслями ничем не поможешь.

— Да вы постойте, не торопитесь! Что мне дальше-то делать? — спохватился Леонид Федорович.

Но мыслей Чибукина и Самопалова слышно уже не было. Должно быть, они снова не-думали или решили проведать свои тела.

Гражданская панихида близилась к завершению. Четверо незнакомых Леониду Федоровичу людей принялись монотонно вворачивать в крышку гроба блестящие и, как показалось Леониду Федоровичу, не очень надежные шурупы. Несколько раз Леонид Федорович даже слышал неприятный хруст, похожий на какие-то слова.

Впрочем, это и были слова.

— Дебелина, это вы? — догадался Леонид Федорович.

— Я.

— Спасибо, что думаете обо мне в такой момент. Вот и Чибукин с Самопаловым наведывались. И телами своими, и мыслями.

— Не спешите о них так хорошо думать, — сказала Дебелина. — Они на спор сюда явились. Чибукин думал, что вы вопить будете, а Самопалов уверял, что на похороны свои вовсе не пойдете.

— Должно быть, я их обоих разочаровал, — грустно усмехнулся Леонид Федорович.

— А они все равно ничего не поняли. Мне кажется, они всеми силами в тела свои вернуться хотят. Сама слышала, как они рассуждали, что, раз уж их тела дачи выстроили и автомобили купили, было бы здорово снова в них пожить. А вам они просто завидовали. Сами-то, когда от тел отделились, вопили годами напролет, не знали, что и как думать. Вот и сейчас хотели узнать, о чем думает человек, когда его хоронят.

— Хотел бы я знать, о чем мне сейчас думать, — честно признался Леонид Федорович.

— А вы знаете, — подумала Дебелина. — Совершенно точно знаете! Об этом все знают, даже когда еще в телах живут. Только думать об этом почему-то боятся. Но тела всегда чего-нибудь боятся, и вряд ли их можно в этом упрекнуть.

Наконец гроб с телом вынесли к катафалку, и Дебелина, превратившись в какую-то очень светлую и невыразимую словами мысль, постепенно исчезла из внимания Леонида Федоровича. Кажется, это было то самое прощание, искренность которого только подчеркивается отсутствием слов. Леониду Федоровичу оставалось лишь удивляться, насколько проницательными и чуткими могут оказаться мысли человека, внешность которого выглядит грозной и даже отталкивающей.

* * *

Леонид Федорович опасался, что на кладбище ему придется слишком тяжело, но на самом деле все получилось как-то быстро и буднично, если так можно выразиться о собственных похоронах.

Крест, венки, холм свежей земли — все, что было так страшно представить на протяжении жизни, теперь обрело лобовую очевидность и при этом не вызывало каких-то особенных эмоций. Даже когда Леонид Федорович остался у собственной могилы в одиночестве, чувства сожаления у него не возникло.

Возвращаться на завод не хотелось. Перед Леонидом Федоровичем вдруг особенно ясно промелькнула мысль, что после смерти на заводе появляться не просто не нужно, но даже как-то и противоестественно.

Бесцельно подрейфовав мыслями по кладбищу, Леонид Федорович решил, что единственное, чем он мог бы сейчас заняться, — это успокоиться и постараться снова ни о чем не думать. Но теперь, когда тела у него не было вовсе, временное не-думание выглядело слишком поверхностным и ненадежным. Хотелось не думать как-то посерьезнее, а если получится, то даже и навсегда.

Именно у своей могилы Леонид Федорович впервые ощутил, что это возможно. Более того — это было совершенно не страшно. Сейчас в совершенном не-думании ощущалась какая-то особенная естественность. Она выходила за рамки телесных представлений о вечности и сливалась с ощущением той самой неизбежности, которая заставляла людей совершать ежедневный ритуал своих жизней, разделяя тела с мыслями или, наоборот, не ощущая между ними разницы.

Специально подыскивать место для постоянного не-думания Леониду Федоровичу не хотелось.

«Если ты умер, все места на земле становятся совершенно одинаковыми», — решил он.

Заметив сразу за забором три тополя и покосившийся, но старательно выкрашенный кем-то сарай, Леонид Федорович мысленно пожелал счастья родным (при жизни в теле подобным образом он общался с ними гораздо чаще, так что сейчас не слишком отличался от себя живого), после чего переместился ближе к деревьям и рассредоточил мысли в окружающем дождливом пространстве.

Сразу за сараем начиналось какое-то унылое поле, но невзрачное содержание реальности совершенно не смущало Леонида Федоровича. Ведь он знал, что именно здесь брала начало целая вселенная, в которой мысли человека не отличаются от тишины, а вечный покой — от вечной жизни. И сейчас от этой вселенной Леонида Федоровича отделяла самая малость реальности — всего лишь он сам.