Литературный подкаст
Увеличить
Решаем вместе
Считаете, что объекты культурного наследия находятся в плохом состоянии?
Расскажите об этом
Пн. 14:00 – 17:00
Вы здесь
В садах российской словесности
Файл: 
13_gorlova_vsrs.zip (12 КБ)
13_gorlova_vsrs.zip (12 КБ)
Надежда ГОРЛОВА
Рыжий и белый
Современная маргинальная литература — Баян Ширянов, Михаил Елизаров, молодые авторы ерофеевской антологии «Время рожать», книжной серии «Дети Зебры» и пр. являет прямое, хотя и рецессивное, продолжение темы «маленького человека». Раньше он был «маленьким» из-за социального угнетения (буквописец Башмачкин), а теперь он таков из-за психических отклонений, из-за того, что извращенец и моральный урод, то есть, из-за угнетения психики катящимся к концу миром. Прежний «маленький» был прежде унижен и оскорблён, а потом уже несколько недостаточен рассудком, а нынешний, может, и не унижен так наглядно, зато очевидно обезумел под лавиной поедающей мозги информации. Прежний маленький был прежде жалок, а потом смешон, а нынешний наоборот, поскольку кто ж — не он? А механизм самоиронии в общественном сознании запущен. Что не иронично, то не актуально, пафос отдыхает, учимся улыбаться в лицо врагу, понимая, что каждый сам себе враг. Этой ситуации нет там, где нравственное здоровье контролируется с помощью внешнего эталона, будь то Церковь или социализм. Когда же оно не контролируется никакими идеями, поддерживаемыми известным аппаратом насилия, включается механизм самосохранения, надевается бронежилет цинизма и появляется самоирония, что и произошло у нас в 90-е, и отразилось в той российской прозе, которую чаще всего сопрягают со словом «постмодернизм». Верующий не смеётся над своими чувствами, поскольку они для него святы, над своей жизнью, поскольку она подчинена высшей цели. Когда же ориентиров нет никаких, остаётся только улыбаться себе и друг другу. «И под божественной улыбкой, уничтожаясь налету, ты полетишь как камень зыбкий, в сияющую пустоту…» Летят рыжие клоуны, ухмыляясь, может, и понимая, куда, но напевая: «Что наша жиииииизнь? Игра!»
А вот возвращающийся ныне реализм — «новый реализм» с его «новой искренностью» — это уже реакция. Защитная ирония так надоела, что появилась потребность с ней бороться, расклевать её скорлупу изнутри и растоптать её. В литературе это выразилось в появлении прозы от лица самого Башмачкина, — он заговорил. Исповедь убогого, распутника (цы), закомплексованного и прочих скорбных. Над ними «издевались» иронисты-постмодернисты, и вот они сами взялись за перо, чтобы написать о себе в масштабе «один к одному» и очень серьёзно, очень искренно. Но рассчитывает исповедующийся Пьерро не на сочувствие и сострадание читателя, как мог бы Макар Девушкин, а на интерес к своему рассказу как рассказу «героическому». Так уж мутировало общественное сознание, что теперь вульгарное выражение сочувствия: «круто ты попал!» перетекает в восхищение тем, что попавший оказался в центре внимания: «Круто, ты попал на Ти Ви». Нарциссизм как компенсация за унижение. На миру и позор красен.
Таковы «маленькие люди» современной прозы. Рыжий и белый.
Шлейф короляА вот возвращающийся ныне реализм — «новый реализм» с его «новой искренностью» — это уже реакция. Защитная ирония так надоела, что появилась потребность с ней бороться, расклевать её скорлупу изнутри и растоптать её. В литературе это выразилось в появлении прозы от лица самого Башмачкина, — он заговорил. Исповедь убогого, распутника (цы), закомплексованного и прочих скорбных. Над ними «издевались» иронисты-постмодернисты, и вот они сами взялись за перо, чтобы написать о себе в масштабе «один к одному» и очень серьёзно, очень искренно. Но рассчитывает исповедующийся Пьерро не на сочувствие и сострадание читателя, как мог бы Макар Девушкин, а на интерес к своему рассказу как рассказу «героическому». Так уж мутировало общественное сознание, что теперь вульгарное выражение сочувствия: «круто ты попал!» перетекает в восхищение тем, что попавший оказался в центре внимания: «Круто, ты попал на Ти Ви». Нарциссизм как компенсация за унижение. На миру и позор красен.
Таковы «маленькие люди» современной прозы. Рыжий и белый.
Лет десять назад наше так называемое бизнес-сообщество решило, что поддержка литературы премированием — хорошая реклама бизнесу. Но те, у кого деньги, — в литературе не очень понимают. Поэтому делегировали право отбирать то, что подлежит премированию, самим литературным кругам. И круги повели себя по принципу «кто с ножом, тот и с мясом», и «деньги — сор. Не будем сор из избы выносить». Так премии стали даваться одним и тем же деятелям из одних и тех же кругов.
Видя, что результат рекламной акции, практически, нулевой, то есть славят своих меценатов только в узких кругах, а широкие круги писателей, напротив, обижаются, и меценатов не славят, а совсем наоборот, бизнес охладел к этому виду рекламы. СОРОС, «Смирнофф», ИНКОМБАНК и прочие бизнес-структуры пошли дальше заниматься своими серьёзными делами.
А премии без денежного выражения или денежно маловыразительные перестали быть интересными избалованной писательской публике. Конечно, ей не нравилось, когда спонсор подобно Настасье Филипповне бросал пачку денег «опять-этому» писателю, как в печь. Но если Настасья Филипповна станет швырять в печку «куклы», это совсем никому не будет интересно. Так обвалился престиж премии Аполлона Григорьева, так умер Антибукер.
Но вот Настасья Филипповна, на этот раз в облике РАО ЕЭС, бросила в очередную печку премию «Поэт», и публика всколыхнулась. Вроде никто не хвалит за расточительство (не мне, значит, — расточительство), но все возбуждены: жизнь! Настоящая литературная жизнь!
Есть и государственные премии, но при нашем уровне слияния власти и капитала их в отдельном параграфе анализировать не приходится.
Конечно, премии надо давать не именам, а «безымянным» текстам (пусть Нобелевская будет исключением), но это невозможно. Те, кому делегированы права раздачи, знают, кому дать, чтобы получить дивиденд (не в виде вульгарного отката, в жизни всё сложнее).
И я не браню за это писателей «из кругов». Другие круги повели бы себя по той же схеме. Круги есть везде, где есть деньги. Деньги должны ходить по замкнутому кругу, чтобы приносить прибыль, должны вкладываться и «отбиваться». Такая у них, денег, жизнь.
Можно давать премии без денег, награждать изданием книги или почётной грамотой. И таких премий много. Но их никто в упор не видит, — не престижные. И не помогут они писателю ни в чём, — разве что его маме будет приятно.
Есть немного шансов получить премию, будучи вне кругов. Для этого надо или иметь очевидную и немилосердную Судьбу, или — вообще никакой судьбы не иметь, то есть, быть «молодым». Ведь бизнесменам, дающим премии, престижно быть добрыми и помогать обиженным и начинающим (это реклама хорошая).
Коварство премирования «молодых» в том, что молодой думает, что это начало, а это, скорее всего, конец. Второй раз он может быть отмечен уже не как «молодой», а как «человек из кругов», а это не так уж легко — узок круг, и незачем ему расширяться, — а то ещё ненароком к народу приблизишься, и тогда уж прибыли никакой, всё уйдет на «социалку».
Премирование «молодых» сбивает их с толку, порождая у них ложное представление о собственном литературном успехе (тогда как это успех лишь экономический), и ошибочный перенос славы спонсора (и славы «денег» как метафизической сущности) на себя. Так несешь шлейф короля, и думаешь, что это тебе народ рукоплещет.
Денежная премия в руках писателя — шлейф горностаевой мантии бизнеса, а не литературы.
Яблонька на шахматном полеВидя, что результат рекламной акции, практически, нулевой, то есть славят своих меценатов только в узких кругах, а широкие круги писателей, напротив, обижаются, и меценатов не славят, а совсем наоборот, бизнес охладел к этому виду рекламы. СОРОС, «Смирнофф», ИНКОМБАНК и прочие бизнес-структуры пошли дальше заниматься своими серьёзными делами.
А премии без денежного выражения или денежно маловыразительные перестали быть интересными избалованной писательской публике. Конечно, ей не нравилось, когда спонсор подобно Настасье Филипповне бросал пачку денег «опять-этому» писателю, как в печь. Но если Настасья Филипповна станет швырять в печку «куклы», это совсем никому не будет интересно. Так обвалился престиж премии Аполлона Григорьева, так умер Антибукер.
Но вот Настасья Филипповна, на этот раз в облике РАО ЕЭС, бросила в очередную печку премию «Поэт», и публика всколыхнулась. Вроде никто не хвалит за расточительство (не мне, значит, — расточительство), но все возбуждены: жизнь! Настоящая литературная жизнь!
Есть и государственные премии, но при нашем уровне слияния власти и капитала их в отдельном параграфе анализировать не приходится.
Конечно, премии надо давать не именам, а «безымянным» текстам (пусть Нобелевская будет исключением), но это невозможно. Те, кому делегированы права раздачи, знают, кому дать, чтобы получить дивиденд (не в виде вульгарного отката, в жизни всё сложнее).
И я не браню за это писателей «из кругов». Другие круги повели бы себя по той же схеме. Круги есть везде, где есть деньги. Деньги должны ходить по замкнутому кругу, чтобы приносить прибыль, должны вкладываться и «отбиваться». Такая у них, денег, жизнь.
Можно давать премии без денег, награждать изданием книги или почётной грамотой. И таких премий много. Но их никто в упор не видит, — не престижные. И не помогут они писателю ни в чём, — разве что его маме будет приятно.
Есть немного шансов получить премию, будучи вне кругов. Для этого надо или иметь очевидную и немилосердную Судьбу, или — вообще никакой судьбы не иметь, то есть, быть «молодым». Ведь бизнесменам, дающим премии, престижно быть добрыми и помогать обиженным и начинающим (это реклама хорошая).
Коварство премирования «молодых» в том, что молодой думает, что это начало, а это, скорее всего, конец. Второй раз он может быть отмечен уже не как «молодой», а как «человек из кругов», а это не так уж легко — узок круг, и незачем ему расширяться, — а то ещё ненароком к народу приблизишься, и тогда уж прибыли никакой, всё уйдет на «социалку».
Премирование «молодых» сбивает их с толку, порождая у них ложное представление о собственном литературном успехе (тогда как это успех лишь экономический), и ошибочный перенос славы спонсора (и славы «денег» как метафизической сущности) на себя. Так несешь шлейф короля, и думаешь, что это тебе народ рукоплещет.
Денежная премия в руках писателя — шлейф горностаевой мантии бизнеса, а не литературы.
Я вслед за А.Ф. Лосевым предпочитаю делить всё искусство принципиально: на «реализм» и «абстракционизм», и не хочу вдаваться в детали. «Новый реализм» — всего лишь термин. Им пытаются описать, в частности, творчество современных прозаиков, в своём отражении действительности не склонных к слишком большим преувеличениям. У них уж точно не растут яблоки на берёзе. И даже на яблоне золотые яблочки не растут. А растут на ней у новых реалистов яблочки самые обыкновенные. Только ну оччень большие и румяные, если дело касается «исповедальности, новой искренности», или ну оччень маленькие и зелёные, если — внешнего, современного мира. Например, у Шаргунова — яблоки огроменные и краснющщие, а у Сенчина — меленькие дички. (Кто читал этих авторов, поймёт, о чём я говорю). Нормальных человеческих яблок, не с лихорадочным румянцем, не раздутых пестицидами, и не обиженных Богом и садоводом, у «новых реалистов» не допросишься. Естественно, ведь заурядные съедобные яблоки очень напоминали бы реализм «старый», «собственно реализм», буднично определяющийся в энциклопедии как «объективное отображение действительности, правда жизни… воспроизведение типических характеров в типических обстоятельствах» и др. и пр. А это скучно, потому что тут уж приходится играть на одном поле с классиками от Стендаля до Шолохова. И играть не ферзём или ладьёй, а двигать свою незаметную пешечку, у которой не так чтоб уж очень много шансов пройти в ферзи. И легче, и интереснее, и быстрее начертить свои клеточки, назвать свою игру «новым реализмом» и — в дамки.
Райский сад имени Герцена
Начну с оды Литературному институту. Функции его уникальны. Если обучение станет платным, они уйдут в небытие. А тот Литинститут, который знала я, и который, хочется верить, ещё жив, ставил перед собой нетипичную для высшего учебного заведения задачу: давать гуманитарное образование одарённым людям, сквозь пальцы глядя на уровень их академической подготовки.
Где ещё прощалось столь многое: прогулы, появление на занятиях в нетрезвом виде, дебоширство и удивительная неуспеваемость. (Повидала я за пять лет студенчества поэтов, которые на пятом курсе по-английски читать не умели, но экзамены как-то сдавали).
Литинститут был своего рода приютом, с главной целью — дать талантливым людям шанс не пропасть.
Те, кто жить не мог, загибался без среды — просто общались в нём с себе подобными. Кто-то завязывал нужные и блестящие знакомства, делал литературную карьеру. Литинститут давал кров (общежитие), пищу (бесплатные обеды), работу (нуждающиеся находили её в Литинституте, устраивались кто лаборантом на кафедру, кто дворником, кто столяром). Литинститут был библиотекой, клубом, да ещё и собственно институтом, где при желании можно было получить не какое-нибудь, а прекрасное образование. Или — при ином желании — не получить никакого, взять дипломом.
Другого такого места я не знаю. Райский сад любых возможностей. Только используй. Не скажу даже: «Не злоупотребляй». Скажу: «Злоупотребляй, но знай меру». За вкушение не с того древа как изгоняли, так и восстанавливали.
Что касается именно литературной учёбы, творческих семинаров Литинститута… На первый взгляд, это явление из того же полезно-приятного ряда, что и ЛИТО, форумы, слёты.
Но… В ЛИТО всегда велика опасность попасть в окружение графоманов, — вход слишком уж свободный, — и оказаться «молодцом против овец». А тесное общение с овцами доведёт и до блеяния.
Участники форумов и слётов отбираются профессионалами, так что эта беда тут отпадает. Но, во-первых, руководители семинаров на подобных встречах не всегда имеют педагогический опыт (и могут представлять опасность, как врач, практикующий один-два раза в год). Во-вторых, нет никаких гарантий, что участники семинара ещё когда-нибудь встретятся или смогут почитать друг друга. А это важно. «Учиться писать» надо не в одиночку и не со случайными людьми, а семинаром-семьёй, в которой — и пятикурсники, и первокурсники, и мастер. Ведь главное, что должен приобрести литератор – это правильную самооценку. Стать «своим высшим судом». Правильная самооценка формируется знакомством с совокупностью оценок других людей, людей разных, но не случайных, и сопоставлением: их оценок и своих оценок, их текстов и своих текстов, их оценок и своих текстов и так далее. Так, если человек хочет составить наиболее полное представление о своей внешности, ему необходимо воспользоваться зеркалом, и не одним, а одновременно несколькими. Это совокупность оценок. А ещё необходимо сопоставление. Это зеркало в тени, это – на свету, это с вогнутой поверхностью, это с выгнутой, это — тонированное — льстит, это, с увеличивающим эффектом, — конечно, отражает нос незаслуженно большим, но зато обнаруживает незамеченный ранее прыщик на носу. Сопоставляются и особенности отражений, и особенности самих зеркал. Это возможно главным образом на семинарах в Литинституте. В ЛИТО можно запросто оказаться среди исключительно кривых зеркал. Форумы и слёты, — разовые сеансы отражения. А когда зеркала всё время меняются, то если и найдёшь те, самые правдивые, то как с ними работать? Встреча закончится, и они уедут. На год, на полгода, навсегда.
Студенты Литинститута, прогуливайте всё. Но только не творческие семинары!
И все это тоже — подобья…Где ещё прощалось столь многое: прогулы, появление на занятиях в нетрезвом виде, дебоширство и удивительная неуспеваемость. (Повидала я за пять лет студенчества поэтов, которые на пятом курсе по-английски читать не умели, но экзамены как-то сдавали).
Литинститут был своего рода приютом, с главной целью — дать талантливым людям шанс не пропасть.
Те, кто жить не мог, загибался без среды — просто общались в нём с себе подобными. Кто-то завязывал нужные и блестящие знакомства, делал литературную карьеру. Литинститут давал кров (общежитие), пищу (бесплатные обеды), работу (нуждающиеся находили её в Литинституте, устраивались кто лаборантом на кафедру, кто дворником, кто столяром). Литинститут был библиотекой, клубом, да ещё и собственно институтом, где при желании можно было получить не какое-нибудь, а прекрасное образование. Или — при ином желании — не получить никакого, взять дипломом.
Другого такого места я не знаю. Райский сад любых возможностей. Только используй. Не скажу даже: «Не злоупотребляй». Скажу: «Злоупотребляй, но знай меру». За вкушение не с того древа как изгоняли, так и восстанавливали.
Что касается именно литературной учёбы, творческих семинаров Литинститута… На первый взгляд, это явление из того же полезно-приятного ряда, что и ЛИТО, форумы, слёты.
Но… В ЛИТО всегда велика опасность попасть в окружение графоманов, — вход слишком уж свободный, — и оказаться «молодцом против овец». А тесное общение с овцами доведёт и до блеяния.
Участники форумов и слётов отбираются профессионалами, так что эта беда тут отпадает. Но, во-первых, руководители семинаров на подобных встречах не всегда имеют педагогический опыт (и могут представлять опасность, как врач, практикующий один-два раза в год). Во-вторых, нет никаких гарантий, что участники семинара ещё когда-нибудь встретятся или смогут почитать друг друга. А это важно. «Учиться писать» надо не в одиночку и не со случайными людьми, а семинаром-семьёй, в которой — и пятикурсники, и первокурсники, и мастер. Ведь главное, что должен приобрести литератор – это правильную самооценку. Стать «своим высшим судом». Правильная самооценка формируется знакомством с совокупностью оценок других людей, людей разных, но не случайных, и сопоставлением: их оценок и своих оценок, их текстов и своих текстов, их оценок и своих текстов и так далее. Так, если человек хочет составить наиболее полное представление о своей внешности, ему необходимо воспользоваться зеркалом, и не одним, а одновременно несколькими. Это совокупность оценок. А ещё необходимо сопоставление. Это зеркало в тени, это – на свету, это с вогнутой поверхностью, это с выгнутой, это — тонированное — льстит, это, с увеличивающим эффектом, — конечно, отражает нос незаслуженно большим, но зато обнаруживает незамеченный ранее прыщик на носу. Сопоставляются и особенности отражений, и особенности самих зеркал. Это возможно главным образом на семинарах в Литинституте. В ЛИТО можно запросто оказаться среди исключительно кривых зеркал. Форумы и слёты, — разовые сеансы отражения. А когда зеркала всё время меняются, то если и найдёшь те, самые правдивые, то как с ними работать? Встреча закончится, и они уедут. На год, на полгода, навсегда.
Студенты Литинститута, прогуливайте всё. Но только не творческие семинары!
В современной «рыночной» литературе критерий один: узнаваемость, предсказуемость. Произведение должно укладываться в серию, в формат (если это книга), «соответствовать редакционной политике», если — журнал. Почему складывается впечатление, что все журнальные тексты написаны четырьмя людьми (одним поэтом и одним прозаиком в «либеральных» изданиях, и одним поэтом и одним прозаиком в «патриотических»)? На заре перестройки, когда соцреалистический «формат» перестал быть актуальным, «либеральные» издания принялись печатать отличное от него не только по идеологическим, но и по эстетическим параметрам, а «патриотические», более консервативные, сменили только идеологию — атеистическую на духовную. Качество текстов было в переломный исторический момент не так важно, главным критерием (не надолго, на переломный момент лишь) оказалось — отличие от прежнего. И те, отличные не во всех смыслах тексты сформировали журнальные лица. Снова, как и в советские времена, критерием надолго (до следующего переворота) стало подобие, а не отличие. В «Знамени» будет ещё много напечатано ироничной прозы и стихов без знаков препинания и заглавных букв, а в «Нашем современнике» — лапидарных стихов эпигонов Есенина и прозы о буднях бабы Фёклы.
А из книжной индустрии уже даже ушёл термин «не формат», которым издатели отгоняли нестандартных авторов, не укладывавшихся в серии. Просто появились серии, которые так и называются — «Не формат», или что-то вроде, в которых издаётся пятая собачья нога.
Итак, главный критерий — подобие. Не только стилистическое, жанровое, идеологическое или сюжетное. Издателями изобретён остроумный способ подгонять неизвестных и несерийных авторов под раскрученные имена. Появились серии вроде «Библиотека Макса Фрая», «Денежкина и Ко», «Библиотека Издателя Анхеля де Куатьэ»… Тут, понятно, действует сила узнаваемого имени.
Премии и хотели бы обратить внимание публики на принципиально новое, принципиально отличное от существующего, но — не получается. Вот в прошлом году премию «Ясная Поляна» дали Тимуру Зульфикарову. Писатель очень интересный, и ни на кого не похожий. И что, он стал бешено популярен? Нет, как была у него горстка почитателей, так и осталась, широкие массы лишь поморщились в недоумении.
Критерий издателя и редактора в эпоху стабильности и рыночной экономики ясен, и не может быть другим: подобие тому, что раскупается, да и подписчики-покупатели журналов должны получать ожидаемое ими — читательская аудитория на дороге не валяется. Новое, неожиданное — риск, в данном случае — коммерческий, а риск не может быть нормой жизни.
Каковы критерии читателя? Разделим читателя на три условных категории: эстет, техническая интеллигенция, пролетариат. Критерий последнего: попроще, фаст-фуд. Донцова, Устинова, Доценко, Барбара Картленд, высшая планка — Акунин. Критерий среднего — то, чем накормят в известном ресторане. То есть всё то, что напечатано в соответствующем по взглядам толстом журнале, а ещё Коэльо, Дэн Браун, Пелевин, Уэлш, Мураками, Робски буквально на глазах прибавилась. Акунин сюда тоже попадает. Критерий первого… О, это гурманы, их относительно немного, и они тоскуют о пятках верблюда и соловьиных языках. Ищут гениального, часто находят вычурное и вымороченное. Гениального всегда мало. Кстати, эти немногие эстеты сами пишут, как минимум — критические разборы, поэтому угодить им сложно. Это они говорят о том, что литературы ну нет никакой, один упадок, хотя книг выходит странно много. И я, кстати, совершенно согласна с тем, что в искусстве норма — это гениальность. Всё остальное — история болезни, точнее, история искусства.
Нужны ли критерии тем, кто ведёт литературный отбор? «А нужны ли стигматы святой Терезе? Они ей не нужны, но они ей желанны». А вот критерии — наоборот. Они не желанны (ибо желанна свобода), но — нужны. Иначе и обанкротишься, и никто не услышит.
Ну, а критерий читателя — личный вкус. А о вкусах не спорят.
А из книжной индустрии уже даже ушёл термин «не формат», которым издатели отгоняли нестандартных авторов, не укладывавшихся в серии. Просто появились серии, которые так и называются — «Не формат», или что-то вроде, в которых издаётся пятая собачья нога.
Итак, главный критерий — подобие. Не только стилистическое, жанровое, идеологическое или сюжетное. Издателями изобретён остроумный способ подгонять неизвестных и несерийных авторов под раскрученные имена. Появились серии вроде «Библиотека Макса Фрая», «Денежкина и Ко», «Библиотека Издателя Анхеля де Куатьэ»… Тут, понятно, действует сила узнаваемого имени.
Премии и хотели бы обратить внимание публики на принципиально новое, принципиально отличное от существующего, но — не получается. Вот в прошлом году премию «Ясная Поляна» дали Тимуру Зульфикарову. Писатель очень интересный, и ни на кого не похожий. И что, он стал бешено популярен? Нет, как была у него горстка почитателей, так и осталась, широкие массы лишь поморщились в недоумении.
Критерий издателя и редактора в эпоху стабильности и рыночной экономики ясен, и не может быть другим: подобие тому, что раскупается, да и подписчики-покупатели журналов должны получать ожидаемое ими — читательская аудитория на дороге не валяется. Новое, неожиданное — риск, в данном случае — коммерческий, а риск не может быть нормой жизни.
Каковы критерии читателя? Разделим читателя на три условных категории: эстет, техническая интеллигенция, пролетариат. Критерий последнего: попроще, фаст-фуд. Донцова, Устинова, Доценко, Барбара Картленд, высшая планка — Акунин. Критерий среднего — то, чем накормят в известном ресторане. То есть всё то, что напечатано в соответствующем по взглядам толстом журнале, а ещё Коэльо, Дэн Браун, Пелевин, Уэлш, Мураками, Робски буквально на глазах прибавилась. Акунин сюда тоже попадает. Критерий первого… О, это гурманы, их относительно немного, и они тоскуют о пятках верблюда и соловьиных языках. Ищут гениального, часто находят вычурное и вымороченное. Гениального всегда мало. Кстати, эти немногие эстеты сами пишут, как минимум — критические разборы, поэтому угодить им сложно. Это они говорят о том, что литературы ну нет никакой, один упадок, хотя книг выходит странно много. И я, кстати, совершенно согласна с тем, что в искусстве норма — это гениальность. Всё остальное — история болезни, точнее, история искусства.
Нужны ли критерии тем, кто ведёт литературный отбор? «А нужны ли стигматы святой Терезе? Они ей не нужны, но они ей желанны». А вот критерии — наоборот. Они не желанны (ибо желанна свобода), но — нужны. Иначе и обанкротишься, и никто не услышит.
Ну, а критерий читателя — личный вкус. А о вкусах не спорят.
