Черта забвенья

Шестилетняя Дора во храме

Черпает воду святую крещенскую

Щедрым ковшом,

Ток изливая — светло и вещественно,

С верой о том,

Что все порожнее духом наполнится

Вплоть до краев...

Льется водица, поет колоколенка,

Сердце поет.

А прихожане идут непрерывною

Цепь-чередой

За неизбывною, за богодивною

Влагой-водой.

Светится девицы лик в озарении

Блага-труда.

Неупиваема чаша дарения —

Жертвой свята.

Ангельский возраст за детство отчалит ли,

Кровь забурлит,

Будет напиток любовей-печалей

В теле разлит.

Женской красою напоена допьяна,

Вспомнишь ли ты

Те непорочного светоподобия

Взоры-черты?

Миг, когда всех одаряла беспошлинно

Влагой небес,

Миг, когда образ величия Божьего

В Слове воскрес,

Миг, когда с верою святоотеческой

Став на постой,

Вдруг возсия над главою младенческой

Нимб золотой.

Песенка

Пой, золотой мой, и пей, не робей!

Катит свой шарик жук-скарабей.

Неупиваем омут скорбей.

Пей со смирением, пой, не робей!

В храме ли Божьем иль средь зыбей

Позже не сможешь — пой, не робей!

Жребий уж брошен, так не слабей,

Пей, мой хороший, и пой, не робей!

Что ж, коли после — осот да репей?..

В тлен-сердцевину осину забей!..

Письмо с передовой

Подступает распутица.

Всё! — поплыл чернозем.

То — войне не попутчица,

А засада во всем.

Фронт погружен по самое

Ё-моё, не могу.

Я ж за этой засадою

Сам себя стерегу.

Сторожу в одиночестве

Блиндажа тишину.

Талых вод заморочество

Окружает войну.

Свечки алое перышко

Треплет дых сквозняка.

А лопатка саперная

Не при деле пока.

Связи нити порушены.

Батареи молчат.

Эсэмэски Марусины

Где-то ищут мой чат.

Смерть прошла по касательной,

Никого не взяла...

Напишу обязательно,

Как позволят дела,

Как уймется распутица,

Как утихнут бои,

Как нахлынут и сбудутся

Эсэмэски твои,

Как проклятое месиво

Станет пашней опять —

В том черемухи месяце,

В белом платье до пят.

* * *

И сядет переплавлять и очищать серебро...

Книга Пророка Малахии

— А как вы определяете момент, когда металл достиг нужной чистоты?

— О, это просто. Как только я вижу в нем свое отражение.

Из притчи

Мой друг, художник по металлу,

Позвал меня, сказав: «Добро,

Придешь, мы в тигле поначалу

С тобой очистим серебро.

А там помыслим: крест ли, перстень

Отлить на радость и красу.

Ты сочинишь сонет иль песню,

Храня созвучье на весу».

Я — в мастерской. В горниле жара

Уже оплыл сребряный лом,

Уже, родная и чужая,

Звень не упомнит о былом.

Вот-вот сольются воедино

Металла старые куски,

Близка плавленья середина,

И сроки новые близки...

Сгорают примеси до шлака,

Как накипь страсти и тщеты,

Постичь границу зла и блага

Сквозь полымя дерзаешь ты.

Миг чистоты... В огне нетленном

Есть сокровенное знатьё —

Узреть в расплаве обновленном

Вдруг отражение свое!

P. S.

Не так ли в горне покаянья,

В сем очистительном огне

И правде Божьего сиянья,

Прозрачная — во белом дне —

Как капля на ладони клена,

Душа — зеркальная роса! —

И лучезарно, и влюбленно

В себе являет небеса?!

* * *

А тело летело до самого синего моря,

Не зная Хатыни, не ведая голодомора,

Не ведая пакта от Молотова — Риббентропа,

Не ведая факта о том, что свободна Европа,

О том, что Европа свободна от новых Пришествий,

От милых пришельцев нашествий и от сумасшествий,

Поскольку еще не родился Мессия из клона

И не осыпаются звезды на нас с небосклона.

А тело летело над Сирией в пламенном свете,

Над медиамиром летело подобно комете,

И рухнуло тело в воронку, что вырыли люди,

И долго горело — кровавым обрубком на блюде,

Чтоб выжгло границы для новых задач и сражений,

Для зон зараженья, для плазменных преображений.

* * *

Стремглав над самою водою

Мелькают парами стрижи.

А наше счастье молодое

Дрожит над пропастью во ржи.

Стрижи открытым зевом ловят

Туман мошки и комара.

Полету их не прекословят

Холоднокрылые ветра.

По воле воздуха и дара

И мы скользим над гладью вод —

Стрижей возлюбленная пара,

Двух душ стремительный полет.

Уже заря изнемогает,

Уж слышен звон иных высот...

И набегает, набегает

Чертой забвенья — горизонт.