Вы здесь
Новый Иерусалим
* * *
«Tutte le strade portano a Roma»1, —
с детства твердил я, шагая из дома.
Но почему-то дорога вела
то от села до другого села,
то от любимого мной городочка
до чуть другого такого.
И точка.
Рим — он мечта.
До него как до неба.
Даже ребенку представить нелепо,
дескать, возьми чуть левей иль правей
и за бараком твоим — Колизей!
Как же!
Держите карманы пошире!
Это в ином, мне неведомом мире
в каждой дороге латинский уклон.
Наши петляют себе испокон.
Это при Аппии Клавдии Цеке
камнем мостили в языческом веке
за триста лет до рожденья Христа
римские руки гнилые места.
Наши в сравнении с ними убоги.
Мучают нас дураки и дороги.
Но чужеземной молвы не стыдясь,
умников держит родимая грязь.
Сколько ни шаркай в заморских прихожих,
а русский след ни на что не похожий.
Хоть в голове и сумбур, и разброд,
к дому ведет.
Пусть ногами вперед.
У мощей Ильи Муромца
1.
В лавре Киево-Печерской
на нестрашной глубине
от действительности мерзкой
захотелось скрыться мне.
В ум людской теряя веру,
с тонкой свечкою в руке
в близлежащую пещеру
я спускался налегке.
По проходу-переходу
в хладном сумраке земли
к легендарному народу
ноги сами повели.
Я шагал, благоговея,
в юность давнюю свою,
где играл Борис Андреев
богатырского Илью;
где стонала и стенала
древнерусская земля,
но орду одолевала
злого Калина-царя.
2.
Что ж, дотошный соглядатай,
дней майданных судия,
отыскал ты указатель,
где покоится Илья,
и кипенье непривычно
в мутном сердце улеглось:
как-то больно прозаично
из темна глядела кость.
Да — в парче, расшитой златом,
да — за стеклами ларца,
но смугла и простовата,
как у деда и отца.
И в лампадном тусклом свете
стало ясного ясней,
что иных останки эти
ни массивней, ни длинней.
Не за тем, чтоб любоваться,
на святую ткань легли
эти скрюченные пальцы
цвета вспаханной земли,
а чтоб раз и без обмана
собственный проверил взгляд,
что не только великану
подчиняется булат;
что дурная небылица
приучает с юных лет
нас орясиной гордиться,
а не тем, в чьем сердце свет.
И пока живут химеры,
ложный царствует кумир,
этот мир, лишенный веры,
и не Божий.
И не мир.
* * *
Был городок так мал,
что если заиграет
на танцплощадке духовой оркестр,
то на окраине
тихонько подпевают
ему
не ты да я,
а целый хор невест.
До полночи не спят
ворчливые старухи,
гоняют старики по скулам желваки,
посверкивает моль
над шалью вековухи,
костями домино грохочут мужики.
А юность сквозняком
несет из тесных комнат
туда, где странный вальс
нисколько не старел.
Могу напеть мотив,
но, хоть убей, не помню:
тебя ли ревновал
или себя жалел?
Гринев
Петруша вырос и, наверное,
забыл бы молодые шалости,
поступки барские, манерные,
и те немногие — из жалости.
Свой век бы прожил припеваючи
бок о бок с капитанской дочкою,
когда бы не тулупчик заячий,
востребованный вьюжной ночкою;
когда б не щедрость пустяковая;
когда бы не зазноба-девушка;
когда бы не петля пеньковая;
когда бы не с овчинку небушко…
* * *
Обо всем не скажешь, и не надо:
должен быть в душе предел заветный.
И пустой горшок хранит прохладу,
след от молока едва заметный.
Что-то быть должно твоим и только:
ибо с пустомели взятки гладки,
а творца в подлунном мире столько,
сколько помещается в загадке.
* * *
Когда вокруг Кремля
толпился жадный сброд
и Родину трясли,
как вызревшую грушу,
не недра я жалел,
не пашню, не завод,
а бедную свою
обобранную душу.
Да, плюнули в нее,
да, подняли на смех.
Но невдомек ворью,
как жалки их угрозы:
ведь снег идет для всех,
и дождь идет для всех,
и солнце светит всем,
а ветер сушит слезы.
* * *
В барачном нищенском жилище
нас утешал из года в год
кирпич страниц на девятьсот
«О вкусной и здоровой пище».
Бывало, зимним вечерком
отцы сойдутся биться в карты,
а мы — с присущим нам азартом —
терзать многостраничный том.
Ах, сколько сытных в нем картин
с икрою, рыбою и мясом,
крюшоном, лимонадом, квасом,
с горою груш и мандарин.
И мы листаем чуть дыша
страницы сказочные эти,
страны послевоенной дети —
в чем только держится душа?
Он и сейчас передо мной —
тут никакой закон не писан —
мечтами детскими залистан,
голодной вымочен слюной.
…Теперь пестрит от тех картин
любая точка общепита.
Да что-то нету аппетита.
К тому же и не пью один.
Новый Иерусалим
Все-то мы представить можем.
Глаз прищуря, поглядим —
и встает пред нами Божий
Новый Иерусалим.
Не фантазия пустая,
не сиятельный каприз —
это, в душах прорастая,
наши чаянья сбылись;
наше вечное стремленье —
не хватая и губя,
а, являя вдохновенье,
мир подладить под себя.
И не то чтобы похожий,
не какой-нибудь второй —
светлый град
исконно Божий
проступает над горой:
выше всякого обмана,
отметающий тщету…
Вижу волны Иордана!
Гефсиманский сад в цвету!
Но при входе горстка нищих
не лежит часами ниц,
а к земной российской пище
приучает райских птиц.
1 Все дороги ведут в Рим (итал.).